Мой парень - псих (Серебристый луч надежды) - Квик Мэтью (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— И поэтому ты гудишь всякий раз, когда кто-то упоминает Кенни…
Закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, очищая разум.
Клифф дожидается, пока я умолкну, а потом продолжает:
— Это позволяет тебе весьма своеобразно выразить свое неудовольствие, обезоруживая окружающих. Очень интересная тактика. Почему бы не применить ее к другим сферам твоей жизни? Что, если бы ты закрыл глаза и начал гудеть, когда тебя толкнул фанат «Джайентс»?
Такое мне даже в голову не приходило.
— Как думаешь, продолжал бы он тебя задирать, если бы ты закрыл глаза и принялся гудеть?
Наверное, нет, думаю я. Здоровяк, скорее всего, решил бы, что я ненормальный, — именно так я подумал о Никки, когда она испробовала на мне этот прием в первый раз.
Прочитав по лицу мои мысли, Клифф улыбается и кивает.
Мы немного обсуждаем Тиффани. Клифф считает, что Тиффани, похоже, влюблена в меня и, вероятно, ревнует к Никки, хотя, по-моему, это полная ерунда, ведь Тиффани даже не разговаривает со мной и всегда держится очень холодно. К тому же она такая красивая — в отличие от меня.
— Да она просто тронутая, — говорю.
— Разве они не все такие? — парирует Клифф, и мы смеемся, потому что в женщинах иногда и впрямь нелегко разобраться.
— А что скажете про мой сон? Тот, что с Никки в футболке «Джайентс»? Что он, по-вашему, означает?
— А ты сам как бы его истолковал? — вопросом на вопрос отвечает Клифф, я пожимаю плечами, и он меняет тему.
Клифф соглашается, что роман Сильвии Плат наводит тоску, и рассказывает, что его дочь как раз недавно домучила «Под стеклянным колпаком» в рамках курса американской литературы, который она выбрала в своей школе.
— И вы не пожаловались директору? — спрашиваю я.
— На что?
— На то, что вашу дочь заставляют читать такие депрессивные книжки.
— Конечно нет. С чего вдруг?
— Но ведь этот роман учит детей смотреть на мир пессимистически. Никакой надежды в конце, никаких тебе серебряных ободков. Подростков надо учить тому, что…
— Жизнь — штука сложная, Пэт, и полезно рассказывать детям, как тяжело приходится некоторым.
— Зачем?
— Чтобы они имели сострадание к другим. Чтобы понимали: все люди разные, одним живется легче, другим труднее. В зависимости от того, какие химические реакции бурлят в твоем мозгу, опыт, получаемый на жизненном пути, может разительно отличаться.
Такое объяснение не приходило мне в голову — что чтение книг, подобных роману Сильвии Плат, дает другим возможность лучше осознать, каково это — быть Эстер Гринвуд. И становится ясно, что я очень сопереживаю Эстер. Если бы мы были знакомы, я бы непременно попытался помочь ей просто потому, что достаточно хорошо знаком с ее мыслями и способен понять, что она не просто помешанная — она страдает от жестокости мира, да еще и в депрессии пребывает из-за того, что у нее в мозгу происходят какие-то неуправляемые химические реакции.
— Так вы не сердитесь на меня? — спрашиваю я, видя, что Клифф смотрит на часы: значит, сеанс подошел к концу.
— Нет. Вовсе нет.
— Правда? — допытываюсь, ведь Клифф наверняка запишет все мои недавние промахи в отдельную карточку, как только я уйду.
Он небось считает, что не смог быть хорошим психотерапевтом для меня — во всяком случае, на этой неделе.
Клифф встает, улыбается мне и бросает взгляд в окно, на воробья, купающегося в каменной чаше.
— Прежде чем ты уйдешь, Пэт, я хочу сказать кое-что очень важное. Это вопрос жизни и смерти. Ты слушаешь? Я хочу, чтобы ты как следует запомнил. Хорошо?
Мне становится тревожно — такой серьезный у Клиффа голос, — но я сглатываю и киваю:
— Хорошо.
Клифф поворачивается.
Смотрит на меня.
Вид у него суровый, и целую секунду я ужасно нервничаю.
И тут Клифф вскидывает руки в воздух и кричит:
— А-а-а-а-а!
Я смеюсь — как удачно он меня разыграл — и тотчас же встаю, вскидываю руки и кричу:
— А-а-а-а-а!
— И! Г! Л! З! Иглз! — вопим мы в унисон, взмахивая руками и ногами, чтобы изобразить каждую букву.
Должен признаться, как бы глупо это ни звучало, от скандирования вместе с Клиффом мне становится намного лучше. И, судя по улыбке на маленьком темном лице, он это понимает.
Стоит так шатко, точно опрокинется при первом же дуновении горячего воздуха, когда включат отопление
Я тренируюсь в подвале, и вдруг сверху доносится голос папы:
— Вот сюда, на этот столик.
Три пары ног пересекают гостиную, а затем слышится звук, как будто ставят что-то тяжелое. Минут через пятнадцать сверху доносятся звуки университетского футбольного матча: играют джазовые оркестры, грохочут барабаны, болельщики хором распевают командные гимны, — и я понимаю, что папа купил новый телевизор для гостиной. Шаги грузчиков стихают за входной дверью, а папа делает звук громче, так что я слышу каждое слово комментатора, хотя нахожусь в подвале, а дверь закрыта. Я не слежу за университетским футболом, поэтому имена игроков или названия команд мне незнакомы.
Качая бицепсы, я слушаю и втайне надеюсь, что папа спустится ко мне, расскажет о своей покупке и позовет смотреть матч. Но ничего такого не происходит.
И тут, может через полчаса после ухода грузчиков, телевизор притихает и раздается мамин голос:
— Это еще что такое?!
— Это телевизор высокой четкости с объемным звуком, — объясняет отец.
— Нет, это экран кинотеатра и…
— Джини…
— Давай без «Джини»!
— Я эти деньги своим горбом заработал, и не тебе указывать, как мне их потратить!
— Патрик, это просто нелепо. Он даже на журнальном столике не помещается. И сколько ты заплатил?
— Не важно.
— А старый телевизор специально разбил, чтобы можно было купить новый, побольше?
— Джини! Так-растак! Ты можешь хотя бы один-единственный раз ко мне не придраться?
— Мы же договорились экономить…
— Да, конечно. И экономим.
— Мы же договорились, что…
— У нас есть деньги на еду для Пэта. У нас есть деньги на новую одежду для Пэта. У нас есть деньги на домашний спортзал для Пэта. У нас есть деньги на лекарства для Пэта. И раз уж на то пошло, деньги на чертов телевизор у нас тоже есть!
Мама быстро выходит из гостиной. Прежде чем отец прибавляет громкость, слышу ее шаги по лестнице, ведущей в спальню, — значит, будет плакать, потому что отец опять на нее накричал.
Им приходится считать каждый цент, и в этом виноват я.
На душе просто гадко.
Я выполняю подъемы корпуса на «Стомак-мастере-6000» долго-долго. Теперь пора на пробежку с Тиффани.
Поднявшись из подвала, вижу папин новый телевизор — это одна из тех моделей с плоским экраном, какие рекламировались на матче «Иглз» против «Хьюстона», штуковина размером почти с наш обеденный стол. Телик просто гигантский; на журнальном столике поместилась только его середка, отчего кажется, что он еле стоит и при первом же дуновении теплого воздуха, когда включат отопление, опрокинется. Мне ужасно жалко маму, но я не могу не восхититься качеством изображения, а колонки, установленные на подставках за диваном, без преувеличения заполняют звуком весь дом — как будто матч проходит прямо в нашей гостиной. Я уже предвкушаю, как мы посмотрим по новому телику игры «Иглз»: футболисты, наверное, будут выглядеть совсем как вживую.
На секунду останавливаюсь за диваном, любуясь новым телевизором, в надежде, что отец заметит мое присутствие. Я даже решаюсь подать голос:
— Пап, ты купил новый телевизор?
Молчит.
Он злится на маму за допрос по поводу покупки, теперь весь день будет дуться и ни с кем не разговаривать — это я по опыту знаю. Выхожу на улицу. Тиффани уже там, разминается.
Мы бежим вместе и не говорим друг другу ни слова.
На обратном пути я поворачиваю к дому, а Тиффани просто бежит дальше, не прощаясь. Я взбегаю по дорожке к задней двери. Маминой машины нет.
