Шандарахнутое пианино - МакГуэйн Томас (книги бесплатно без .txt, .fb2) 📗

В общем, — мелодично и с убого изысканным жестом произнес он, — ты понимаешь, к чему я все это. Очень не хочется плюхать на стол старую философию, как свинячьи потроха. И многое я выкинул. Но, в общем, вот она вся.

Так оно и было. Хлеб в печи все-таки нужно проверять время от времени.

Мгновенье спустя он вообразил, что поет песню волжских бурлаков. Энн ладонью заткнула ему рот. То не была песня волжских бурлаков. То была некая лихорадочная, паранойяльная, ржущая чепуха. Никто не понимал, с чего б ему так себя вести.

— Что ты делаешь? — Ей это напомнило, как люди сходят с ума по телевизору, в отличие от Достоевского.

— Ненаю.

Он весь перенапрягся.

По его ощущеньям, именно эта столовая, сам акт поеданья драматизировали то, что маменька, папенька для него мыслили. Вот что означала их яростность за едой; они делали вид, что все из-за него, решил он; а ему это не нравилось с чуть ли не метафизического плана протеста; в том смысле, что мученичество следует представлять поразительней, нежели блюдами мяса и овощей. Все это, думал Болэн, не реликвии. Кусочки истинной вырезки. Он воображал дарохранительницы с бататом и бамией; наш любимый пир горой уже произошел.

Болэн успокоился. Поразмыслил над торжественным вздором ухода Фицджералдов, воздействие на сей раз не пройдет мимо него бесследно. Он посмотрел на Энн — ей личило опираться на стол обоими локтями. На ум взбрел некий косматый моллюск.

— Ужину, похоже, чего-то не хватило до одной из тех цивилизованных встреч умов, о каких мы наслышаны.

— Да, — сказала Энн, неблагодарно прибавляя: — И ты виновен в этом не меньше их. Это просто кажется совершенно некультурным.

— Я думаю.

— Такая дурь могла бы длиться бесконечно. Вы никогда не возьмете друг друга измором.

— Моя дурь означает гораздо большее.

— Ох, я не знаю.

— Я превратил ее в образ жизни, — сказал Болэн. — А это уже кое-что.

— Но что же нам делать. Я так устала от этого, этого…

— Да, я тоже.

— Этого, этого…

— Да, — сказал Болэн.

— Могли б сбежать, — сказала она, думая, что сможет поснимать картинок, превратить сам акт бегства в объединяющий фактор или тему.

— Так и вижу это мысленным взором, — утомленно произнес Болэн.

— Но я же не шучу, Николас.

— Закос под бродяг-сезонников. Американская дорога. Сидим в канавах, покрытые шалфеем и пыльцой. Небо вокруг нас затапливают канонады исполинского среднеамериканского хохота; он наш. Мы великаны на земле, и бомбардировщики Стратегического авиакомандования{153} запутались у нас в волосах, потому что волос у нас много. Растут вверх. Где бомбардировщики.

У двери случилось возмущенье, небольшое агрессивное шорканье ног, мужланское шевеленье Камбла.

— Я тут подумал.

— Да? — сказал Болэн при открытии смутного зрелища.

— Не мог бы я тут чем-нибудь посодействовать.

— Нет, Бренн, — приятно сообщила Энн. — Спасибо, не сейчас.

— Но мистер Фицджералд велел сходить и посмотреть, можно ли как-то посодействовать.

— Никак, спасибо, Камбл, — сказал Болэн.

— Я был уверен, что…

— Старый додо прогнал вам туфту, — просто сказал Болэн.

— Я ему сообщу, — сказал тут Камбл с улыбкой.

— Сообщите ему, что он прогнал вам туфту и вы ее получили в хорошем состоянии.

— Да, потому что он мне велел сходить и посмотреть, могу ли я чем-нибудь посодействовать. Но я ему передам от вас, что это не вы меня прогнали, а он мне туфту.

— Вот еще что, Камбл.

— Нет, вот еще что через минутку. Я думаю, не врезать ли вам, к черту, по зубам.

— Нет, Камбл.

— Нет — что.

— Не врезать. Об этом вы объявляете снова и снова, но в итоге так ничего и не сделаете.

— Это вы так думаете, а.

— Еще бы.

— Так вот, если получите, — сказал Камбл, — плакать ко мне не прибегайте. Потому как это просто ровно тот случай, когда вы напросились, а я вам дал.

— Как здешний гость я негодую на оскорбленья неумех. Того и гляди услышим, как я визжу, вызывая управляющего.

— Валяйте.

— Пип. Видите? Душа у меня к этому не лежит. Камбл, одно неверное движение, и я натяну вам верхнюю губу на затылок. И вот еще что: я вас люблю.

— Тогда вы псих.

— Но и Энн тоже, видите? Такова одна из сделок всемирного братства, что, возможно, завершится ликвидацией. Черт побери, я умываю от вас руки. Я-то надеялся, что вы окажетесь несколько лучше вот этого. Мы с вашей матерью мечтали, что вы станете старпомом на торпедированном нацистском эсминце. И я не знаю, с чем тут мы теперь останемся; с нашими мечтами, вероятно; о том, кем вы могли бы стать; если б не годы войны.

— Вам вот чего надо, — сказал Камбл, похоже, отдавая себе отчет в том, что говорит, — съездить в Уорм-Спрингз и получить справку{154}. А для меня вы слишком полоумный, чтоб вас бить.

— Да, — сказала Энн. Согласно ее крепчайшему общественному убежденью, все на свете слишком полоумные, чтоб их бить.

Камбл прошел по вестибюлю, бульдожьи каблуки его крошечных ковбойских сапог звенели по твердой древесине. Легким финтом головы он избежал увечья лосиными рогами на углу гостиной; увильнув низким прыжком, избежал впутывания в медвежью шкуру перед гротескным камином известкового туфа с железной подставкой для дров и престолитовыми{155}ароматизированными псевдополеньями. Крутнувшись резким шаловливым маневром вокруг дальнего входа в гостиную, он оказался в идентичном вестибюле, где еще раз зазвенели крохотные сапоги, а его стремительная осанка вскоре пронесла его сквозь дальнюю сетчатую дверь. На лужайке он перешел через выгребную яму, не видимую для него под слоем почвы; среди тяжких ив шагал он к своему флигелю под неповторимой татуировкой Ориона.

Вися позднее вверх тормашками над мансардным окном комнаты Энн, он наблюдал ее мнимый бурлеск перед Болэном, их последовавшую затем спутанность, ее сжатый подъем залившейся румянцем ягодицы, его плоть побледней и ее, вспыхивающие в их припадке, долгую обалденную прелюдию и финал, судорожное, связующее проникновенье, отмеченное — неведомо для них обоих — мрачным выплеском реактивной струи Камбла на гонт сверху.

Камбл, извергнувшись, увидел, как в поле его зрения вдруг опускается коньковый прогон, Орион вскакивает, — и осознал, что падает. В ужасе от того, что его узрят болтающимся на оконном переплете, а одеянье вкруг колен, он запустился в пространство, рухнул в удачную иву и слился с тяжелым крепким стволом, покуда Болэн барабанил костяшками взад-вперед по всему подоконнику, утверждая, мол, я знаю, что вы там.

Удовлетворившись тем, что это просто ветка упала, Болэн вернулся к Энн, лежавшей на животе. Несравненная, долгая спина дугою изгибалась у ее попы; Болэн сел с нею рядом и скользнул рукою под низ, думая: вот где Дарвин подцепил представление о первичной жиже{156}; сунь его частичку под микроскоп — увидишь, как сквозь время скачет Шекспир; а также омары, саламандры, один целакант. Он встал на колени у нее меж ног, приподнял ей бедра, беспомощно пихнул и затопил. Боже мой. Сколько писем поклонников можно этим запечатать? Хватило б донести смысл послания, быть может. Суп из квазичерепахи.

Покинув комнату Энн и следуя в свою собственную, в огромном скорбном вестибюле дома он миновал мистера Фицджералда, сварливо курившего и одной рдеющей ногой поправлявшего изящную железную подставку для дров.

— Вечер, сэр.

— Что ж, Болэн, добрый вечер.

— Желаете со мной поговорить? — спросил Болэн.

— Отнюдь.

Болэн продолжил свой путь мимо каменного входа в ту поистине забавную комнату и в глянцево отлакированный проход к своему собственному обиталищу. Примерно на полпути по этому коридору он столкнулся с Бренном Камблом, каковой, из своего положения в незначительной тени, отбрасываемой крупным гипсовым пингвином, поинтересовался, желает Болэн подраться или же нет.