С мороза - Смирнова Дуня (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗
Ну, «Венеру в мехах» мы, положим, читали. Мы вот вряд ли читали «Любовь Платона», «Наслаждение в боли: Воспоминания детства и размышления о романе», «Два договора Мазоха» и «Приключение с Людвигом II (рассказанное Вандой)». Потом тут еще Зигмунд Фрейд «„Ребенка бьют": К вопросу о происхождении сексуальных извращений».
Все это вместе больше всего напоминает, как ни странно, «Рассказы о Шерлоке Холмсе» Конан Дойла. В модерновой литературе есть сочетание какой-то звериной серьезности, подростковой любви к тайнам и совершенно провинциальных представлений о роскоши. С Конан Дойлом Захер-Мазоха объединяет еще и то, что оба они казались сами себе натурами чрезвычайно сложными, тогда как на самом деле природа делала их топором.
Если рассуждать о Мазохе не с медицинской точки зрения (а ведь так и подмывает!), то беда его незатейлива: в отличие от де Сада, настоящего великого писателя, Мазох писатель плохой, графоман попросту говоря. Слезы, ахи, вздохи, плетки, шубы, свечи, плечи, – совершеннейший Надсон, беспомощная пошлятина с претензией на страшную откровенность. Это при том что «Опасные связи» давным-давно написаны!
Некоторый интерес представляет только одно сочинение сборника – «Приключение с Людвигом…», от имени жены Мазоха, Ванды, описывающее печальный и отчасти комичный, полуэпистолярный, полуконспиративный опыт общения четы Мазохов с несчастным королем Баварии. Сочинение это интересно будет прежде всего поклонникам Висконти и фильма «Людвиг». Ужас, однако, состоит в том, что оно не снабжено никакими мало-мальски вразумительными комментариями: ни когда было опубликовано впервые, ни имело ли место в действительности, ни кем на самом деле было написано – женой или мужем, ни кто такая была жена, – ничего вообще. Издательство «Эксмо» привыкло халтурить, да и пусть себе халтурит со своими мариниными-поляковыми. Зачем взялись не за свое дело?
А дедушка Фрейд все-таки был совершенно больной. На всю голову.
Бесспорно, если бы Козьма Прутков родился в Америке, он был бы психоаналитиком. Я страстно люблю всю великую американскую литературу о психологии бизнеса и преуспеяния именно за то, что ее могли бы написать братья Жемчужниковы. С тех пор, как у нас стали переводить всех этих карнеги, жизнь стала лучше и веселей. С прилетом Карлсона она засияла совсем уж алмазным блеском.
Карлсон – мужчина в самом расцвете сил и богатства. Из его книги мы то и дело узнаем, что жена его – преуспевающая бизнес-вумен (так и написано), у них трое детей, сам Карлсон много читает лекций и играет на бирже. В целях правильного жизненного ориентирования читателей Карлсон время от времени самокритичен: неоднократно в своей книге он пишет о том, как помогло ему достичь успеха сознание того, что писатель он хороший, а редактор – не очень. Это прямо-таки потрясает! Какой же он тогда редактор, если он такой писатель?!
Это прелесть, прелесть что за книга. Что ни страница, то перл. Вот, например, прямо из предисловия: «Чем бы я ни делился с окружающими – деньгами, временем, идеями, энергией, да просто любовью, – мне воздается сторицей». Какая божественная иерархия! А вот из главы 27: «Размышление – один из самых мощных, но, к сожалению, недооцененных инструментов достижения успеха». Ох, недооцененных! А вот мое любимое, глава 29: «Вероятно, и вас, и ваших близких волнует проблема ланча – ведь на него нужно потратить и время, и усилия».
Там еще много призывов: «Выразите свою благодарность другим», «Будьте открыты для нового», «Не надо метаться». С последним трудно не согласиться. Питерский философ Сергей Чернов всегда берет сразу десять «Балтик» и замечает при этом: «Чтоб не метаться». Надо, чтоб и он книгу написал.
На заду книги написано, что Барбара Картленд занесена в Книгу рекордов Гиннесса, потому что ежегодно она выпускает в свет двадцать романов. Я прочла пока только два – «Магию Парижа» и «Любовь в отеле „Ритц"» – и могу с уверенностью сказать, что ни с чем подобным встречаться мне еще не приходилось.
Это какая-то галактическая просто глупость! У Барбары Картленд в голове находится что-то такое, чего нет у остальных людей. Читаешь и думаешь: может, это барсук писал или тушканчик, удод, лемур, птица-секретарь? Кто угодно, только не человек.
Парижские куртизанки и невинные девушки, герцоги, лорды, лошади, банкиры, маркизы – сюжеты пересказывать бесполезно, потому что их нет. Лучше процитируем: «Это была очень приятная комната… с очаровательными картинами французских художников, тонко чувствующих красоту». Но это еще цветочки! «Лишь только маркиз оторвался от ее губ, она смогла заговорить, и голос ее звучал с переливами, словно пение птиц: – Я люблю вас… Я люблю вас… Я никогда… не подозревала, какая она… любовь! – И я люблю вас, – откликнулся на ее слова маркиз, – но я боялся говорить с вами об этом, боялся испугать тебя, милая моя девочка. – Вы… Вы любите меня? Вы на самом деле… любите меня?»
Да, Барбара, да! Мы… правда… на самом деле… честное… слово… всем сердцем любим… любим… о!., о!., а!., о!!, так любим… м-м-м… вас!., так… так… Так можно и сорок три романа в год писать.
Как все-таки прекрасно, что есть на свете такая восхитительная писательница, как Джеки Коллинз! Какое счастье, что каждый ее роман переводят и будут переводить на русский! Это такая кристальная, божественная, фонтанирующая глупость!
Прелестно еще и то, что эта глупость специфического, именно американского разлива. Американская глупость отличается от любой другой своей крайней энергичностью. Это активная, кинетическая глупость, в ней все подвижно, все пышет здоровьем и мышечным тонусом. Сотни действующих лиц, интерьеров, событий, драм и счастливых разрешений. Миллионы роскошных нарядов, дорогих машин, прелестных чернокожих девушек, продюсеров, актрис и топ-моделей. Звезды блестят на небе, как фарфоровые зубы во рту. Супружеская любовь крепкая, как пресс после тренажерного зала. Все сорокалетние выглядят на двадцать лет, а все двадцатилетние – на миллион долларов.
«У самой Бриджит тоже было назначено свидание с грибной пиццей, которую она собиралась трахнуть, предварительно настроив телевизор на какую-нибудь юмористическую передачу…» Это юмор.
«Мне всегда нравилось, как Мэри Лу играет в своем знаменитом комедийном сериале, где она снималась несколько лет назад… Увы, больше мы ее не увидим ни на экране, ни в жизни». А это грусть.
«Я отослала детей, так что мы можем устроить себе романтический уикенд. Скажем, расхаживать по всему дому нагишом, вместе плескаться в ванне и так далее». А вот это уже эротика.
Вы зря думаете, что я это не читаю, а просто листаю, наугад подбирая цитатки. Я читаю это с огромным, ни с чем не сравнимым наслаждением от первой до последней страницы. Вообще глупость – одна из самых загадочных вещей на свете. Я уверена, что могущество и благоденствие Америки прямо пропорционально количеству жизнерадостных идиотов, резвящихся на просторах этой благословенной страны.
В глупости и впрямь есть что-то благословенное. Смех и радость она приносит людям.
Роман написан в 1972 году еще в Чехии. В курортном городке, где в основном проходят лечение бесплодные женщины, медицинская сестра по имени Ружена выясняет, что она беременна. Предположительный отец ее ребенка – известный музыкант из столицы, проведший с Руженой одну гастрольную ночь. Музыкант Клима любит свою жену. Жена его ревнует. Есть еще Якуб, доктор Шкрета, Ольга и еще один герой, святой. Настоящий святой. И все это вместе прелесть что такое.
Кундера служит идеальным доказательством того, что если любить людей в целом и, исходя из этого, крепко выстроить простой сюжет про людей же, то можно высказывать сколь угодно сложные отвлеченные соображения, не обижая при этом читателя своим высокомерием. Современную прозу губит мизантропия. Кундера жизнерадостен до наивности. Это наивность очень умного человека, который досконально изучил все соблазны ипохондрии и победоносно отверг ее. «Вальс на прощание» – роман о страхах. Страх одиночества, страх обреченности, страх неудовлетворенного честолюбия, страх смерти, страх бесплодия в прямом и переносном смысле – все это для автора синонимы отсутствия любви. Та простота и смелость, с которой Кундера все мыслимые сюжеты человеческой комедии сводит к любви, поражает каноны современного вкуса, сводя вкус к скопчеству. В предисловии к одному из изданий поэмы Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» Михаил Эпштейн как-то написал о приближении новой литературной эпохи, эпохи неосентиментализма. Суть его предположения сводилась к тому, что, уткнувшись в тупики постмодернизма, проза неминуемо начнет существовать в пространстве чувств: обогащенная знанием, что все о чувствах уже сказано, она должна найти в себе силы начать говорить о них заново, потому что больше говорить не о чем, ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Эпштейн называл книгу Ерофеева первым неосентименталистским сочинением. А вот вам и второе.
