Горячее молоко - Леви Дебора (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Девочка-жена моего отца носит брекеты и тапки с мордашками животных. Я пригляделась к ней на предмет серег в виде божьих коровок или колечка со смайликом, но заметила лишь две родинки на шее и одну над губой. Мне пришло в голову, что моя мама не так уж проста. За ширмой болезни скрывалась эффектная женщина с хорошим вкусом.
Подъехала машина. Папа помог Александре с Эвангелиной устроиться на заднем сиденье. Слово «папа» было несколько раз произнесено и вслух, и про себя; мне понравилось, как оно звучит. Он повозился с ремнем безопасности, пристегивая Александру, державшую на руках малышку. Разложив у нее на коленях белую пеленку, отец по-английски предложил жене в дороге поспать. Затем жестом пригласил меня сесть спереди. Чемодан лежал в багажнике; отец вез нас по шоссе в сторону Афин, то и дело проверяя в зеркале заднего вида, как там жена с дочкой, и улыбался Александре, словно заверяя, что вот он, тут, никуда не делся.
— Где ты теперь живешь, София?
Я рассказала, что в будни ночую в подсобке кофейни, а на выходные перебираюсь к Розе.
— Хорошо отдыхается в Испании? Днем прикорнуть удается?
Он то и дело говорил «вздремнуть», «прикорнуть», «отдыхать». Пришлось объяснить, что я недосыпаю. По ночам все чаще думаю о недописанной диссертации, а днем у меня куча дел, в основном связанных с маминой болезнью. Похвасталась, что научилась водить машину. Отец поздравил; пришлось уточнить, что прав у меня пока нет, но по возвращении в Лондон первым делом займусь этим вопросом. Услышав, что Эвангелина стала задыхаться, он обратился к Александре на греческом, та ответила, а я не поняла ни слова. Папа объяснил, что из-за «кризиса» не хватает лекарств, и они беспокоятся о здоровье Эвангелины. Немного погодя Александра спросила, почему я не говорю по-гречески. За меня ответил отец.
— У Софии с языками так себе. Да и в греческую школу по средам и субботам ее не водили, поскольку мать считала, что и в английской школе она перекормлена.
На самом-то деле в английской школе вообще не кормили. Я приносила из дома термос с супом; иногда этим супом оказывалась греческая чечевичная похлебка.
— Александра свободно болтает по-итальянски. Она скорее итальянка, чем гречанка.
Отец дважды посигналил.
Сзади прорезался детский шепоток: «Si, parlo Italiano»; я вздрогнула, и отец резко дернул руль.
Обернувшись, я увидела, что Александра хихикает и зажимает рот ладонью.
— Значит, ты родилась в Италии?
Уж не знаю почему, но в моем голосе зазвучало раздражение. Возможно, из-за нее я ощущала себя чужой в этом семейном автомобиле, пропахшем рвотой и грудным молоком.
— Трудно сказать. — Александра покачала головой, будто хотела сохранить тайну.
За национальную принадлежность поручиться трудно.
Вынув из волос цветы на заколках, я распустила по спине свои спутанные кудри. Губы опять растрескались. Как и экономика европейских стран. Как и финансовые учреждения по всему миру.
В тот вечер, укладывая Эвангелину, папа пел ей на греческом. У сестренки не будет проблем с усвоением отцовского языка. Она выучит и древнегреческий, и современный алфавит из двадцати четырех букв, от альфы до омеги.
Но первым языком, который она усвоит, будет язык истинной любви. Эвангелина рано научится выговаривать «папа» и будет произносить это слово вполне осознанно. Мне лучше дается язык симптомов и побочных эффектов, ведь это язык моей матери. Наверное, мой родной язык.
Их квартира в зеленом районе Колонаки увешана окантованными постерами с изображением Дональда Дака. Наружные стены дома испещрены граффити со словами «ΟΧΙ ΟΧΙ ΟΧΙ». Александра объяснила, что «οχι» по-гречески означает «нет». Я ответила, что это мне известно, но зачем столько уток? Видимо, это были цифровые изображения на фанере, выписанные по почте уже с крючками, как для картин, чтобы оставалось только развесить. Александра сказала, что эти картинки поднимают ей настроение, ведь в детстве она не смотрела мультики. А потом стала указывать на Дональда в матроске, Дональда в костюме Супермена, Дональда, убегающего от крокодила, Дональда в бордовой шляпе фокусника, Дональда, прыгающего через обруч на арене цирка.
Улыбнувшись, Александра подытожила:
— Он — ребенок. Любит всякие приключения.
Интересно, Дональд Дак — ребенок, подросток с гормональным всплеском или застрявший в детстве взрослый? А может, все это вместе, как и в случае со мной? Плачет ли он? Как влияет на его настроение дождь? Когда он говорит «да», а когда — «нет»?
У мамы дома висят семь репродукций Лаури. Ей нравятся его городские пейзажи — сценки повседневной жизни промышленных районов северо-западной части Англии за стеной дождя. Мать самого Лаури была больна и удручена жизнью, днем ему приходилось за ней ухаживать, а ночью, когда та спала, он мог рисовать. Мы никогда не обсуждали эти стороны жизни художника.
Александра просит моего отца накрыть на стол к ужину, а сама тем временем собирается показать мне гостевую спальню.
— Праздничные тарелки не ставь, — подсказывает она, но отец и сам знает.
Если бы моя мама и мать Лаури были тарелками — не праздничными, но и отнюдь не повседневными, — на донце у каждой было бы выбито место производства: «Сделано в Республике Страдания».
Тарелки стояли бы на полке как фамильные ценности, предназначенные в наследство непутевым детям.
Сестренка Эвангелина. Что достанется ей в наследство?
Судоходная компания.
— София, — окликает отец. — Я положил твои заколки с цветами на столик в спальне. Александра покажет.
Гостевая спальня — чулан без окон. Духота. Спальное место — жесткая парусиновая раскладушка. Помещение сродни моей подсобке в «Кофе-хаусе». Александра с показной осторожностью затворяет дверь, пришептывая «тшшш» — мол, только бы Эвангелина не проснулась; наконец, преодолев последний скрип, она уходит на цыпочках по коридору в своих тапках с ягнятами. Я прилегла. Через двенадцать секунд поправила подушку — и тут койка грохнулась на пол, обрушив приставной столик с аккуратно разложенными алыми цветами-заколками. Проснувшись, заплакала Эвангелина. Лежа на полу со столиком поперек груди, я стала делать «велосипед», разминая ноги после перелета. Распахнулась дверь, и вошел отец.
— Нет, папа, — сказала я. — Так нельзя, без стука не входи.
— Ты не ушиблась, София?
Лежа на обломках мебели, я молча продолжила крутить «велосипед».
На столе ждали три непраздничные тарелки и кувшин воды. Отец начал с молитвы: «Да едят бедные и насыщаются», которую закончил на греческом. Потом молча сел, и Александра положила ему пасты. Она сказала, что это итальянское блюдо, приготовленное по местному рецепту, с анчоусами и изюмом. Готовила сама, поскольку любит сочетание соленого и сладкого. После молитвы отец не проронил ни слова, так что поддерживать разговор за него пришлось Александре. Она спросила, где я остановилась в Испании, ходила ли на корриду, нравится ли мне испанская кухня, как там с погодой; но никто не упомянул беспорядки в Афинах и не справился о здоровье моей мамы. Своим незримым присутствием Роза заслоняет все остальное, как попавшая в дом слониха; даже Дональду Даку ее не прогнать. Возможно, ему удастся на ней прокатиться, запустить ей в голову камнем из рогатки, но оранжевыми перепончатыми лапами ему не вытолкать такую громадину.
Неожиданно заговорил отец:
— Я обнажил свой срам перед Господом, Он же предстал предо мною во всей благости Своей.
Папа смотрел в тарелку, но слова эти явно обращал ко мне.
Сюжет
Положение усугубилось. Оказывается, Александра — младший экономист. Это неплохо, ведь, приехав в Афины, я надеялась взыскать с отца должок за все годы, что он не показывался. Хотя, наверное, он считает, что реабилитировался, даря всю свою позднюю отцовскую любовь моей сестренке Эвангелине.
