Дождь будет - Можаев Борис Андреевич (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

– А теперь в зиму мужики в отход идут. Это что ж, лучше? – сердито спрашивал дядя Петра.

– Как в отход? Что это значит? – девица опять требовательно смотрела на председателя.

Но отвечал дядя Петра:

– На заработок идут, на сторону. Кормиться надо. Нам платят на трудодень грош да копу. Вот и отходят.

– А кто больше нас платит? – спросил Николай Иванович.

– Я говорю про отходников, – сказал дядя Петра.

– Ах, это шабашники! – радостно догадалась девица. – Вы тоже шабашник?

– Нет, я уж отшабашил.

– Ты будешь продавать или нет? – спросил Николай Иванович.

– Двадцать пять пудов пашеницы или пятьдесят рублей деньгами, – твердо ответил дядя Петра.

– Нет, столько я не смогу заплатить, – сказала девица.

– Тогда пусть сам музей приезжает, – сказал дядя Петра, вставая.

– Ага, жди. Завтра явится к тебе турус на колесах, – усмехнулся председатель.

– Вот видите, какой вы неуступчивый, – девица тоже встала. – А бабка Еремкина бесплатно отдала нам платье кашемировое, фату и гайтан.

– То тряпье, а это струмент, – нехотя пояснил дядя Петра. – Кабы жива была моя старуха, и она бы вам, может, чего отдала задаром. Да, вчерась вы по радио объявили, чтоб туфли подвенечные принесть. Вот! – дядя Петра вынул из кармана старые парусиновые туфли на резиновых подошвах. – Берите. За рупь отдам.

– Да это ж обыкновенный ширпотреб! – девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу. – Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!

– А эти чем не рукодельные? И старинные…

– Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, – сказал Николай Иванович.

– А тогда что ж, не выпускали таких?

– Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри – клеймо! Красный треугольник. И написано – Ленинград.

– Он и есть Петроград.

– На, читай!

Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:

– А плуг вам не нужен?

– Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу… – не выдержал Николай Иванович. – И вы идите. Хватит с меня и своих забот, – выпроводил он и девицу в клетчатых штанах – Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра… Севка, заводи машину! – крикнул Николай Иванович из окна.

Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.

– Ну, что еще? – сердито спросил Николай Иванович, подходя.

– Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, – она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует. – Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!

– Чего же тут расчудесного?

– Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси… Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.

– Спартак Ласточкин, – представился парень с фотоаппаратом на животе.

– Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.

– Почему?

– Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете – и кули прикроют.

– Почему же?

– А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.

– По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье – сказал Спартак Ласточкин. – Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.

– Ну что ж, садитесь, – угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович. – Что же вам показать? – спросил он в машине своих навязчивых гостей.

– Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает? – сказал Спартак Ласточкин.

– Севка, давай на скотный!

«Волга», ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники… дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.

– Это все на кули построено, – сказал Николай Иванович.

– На рогожи? – удивилась девица.

– Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.

– А кто же их покупает?

– Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.

– Невероятно! – воскликнул Спартак Ласточкин. – Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.

– Давай в село! – приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: – А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят – неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем – зерно. Мочало нельзя. Ни-ни… Непланово!

– Невероятно! – сказал Спартак Ласточкин.

– Невероятно! – подтвердила девица из музея.

Машина остановилась возле крайней избы. На бревнах у завалинки грелся на солнышке сухонький дед с жидкой, землистого цвета бороденкой.

– А вот и ткач, – сказал Николай Иванович, вылезая из машины. – Евсеич, наладь-ка нам свою орудию!

– Это можно. Проходите в избу.

Евсеич пошел впереди, шаркая кирзовыми сапогами. Глядя на его узкую согнутую спину, на его морщинистую сухую шею, Спартак Ласточкин сказал, усмехаясь:

– Чего уж ему ткать! Хорошо хоть, что своим ходом идет.

– Это мои главные кадры. Опора! – ответил Николай Иванович. – У меня триста человек пенсионеров и всего тридцать молодежи.

– Невероятно! – воскликнула девица.

В избе их встретила бойкая старушка с рыхлым, раздавшимся на все лицо носом, в домотканом переднике, перетянутая поперек живота, точно сноп.

– Ай, гости дорогие! И чем мне вас угощать-потчевать? Да и откель же вы такие хорошие будете? Уж и не знаю, куда пристроить вас, – певуче причитала она и хлопала руками по бокам.

– Дед, да чего ж ты рот разинул? Натяни-ка основу поскорее! – крикнула она совсем иным тоном. – Покажи людям свою снасть-то!

– Это мелянок верхний. А вот – нижний, – пояснял Евсеич и подвязывал на веревках две длинных палки. – А посередь берда. Мочалу, значит, натягивает. Которая лучше, на основу идет. А похуже – уток.

Подвесив к потолку свою нехитрую снасть, Евсеич начал набирать из пучка мочало для утка и загонять его билом. Горьковато и пряно запахло липовой свежестью, и в воздух полетели мочальные хлопья.

– Уж как он работал-то! – умилялась хозяйка, глядя на своего старика. – Била-то, бывало, ходенем ходила в руках. Глазом не усмотришь.

– Он еще и теперь молодец. Давай, давай! – сказал Николай Иванович.

– Нет уж, хватит… Отдавал свое.

Евсеич повернул вспотевшее острое, птичье лицо, с минуту молча и рассеянно смотрел на гостей, тяжело дыша, будто прислушиваясь к чему-то своему:

– Ноне во сне видел – быдто наро-оду в избу навалило. Думал, отпевать меня станут. А вон что, оказывается. Вы пришли.

– Что у вас болит? – спросил его Ласточкин.

– Нутро, – ответил Евсеич и, помолчав, добавил: – Все нутро болит.

– Он докторов боится, – озорно поглядывая на Евсеича, сказала хозяйка. – Боится, как бы его в больницу не положили.

– Чаво там делать, в больнице? Вон – осень на дворе. У нас дров нет, а ты – в больницу, – говорил свое дед.

– Зачем тебе дрова-то? Небось и до зимы не доживешь! – все более резвилась хозяйка.

– А то что ж, и не доживешь, – согласился Евсеич. – Поработал, слава тебе господи. С двадцать четвертого года все кули тку.

– А пенсию вам платят? – спросил Спартак Ласточкин.

– Тринадцать рублей по инвалидности.

– У нас колхозная пенсия, – пояснил Николай Иванович.