Свадьба палочек - Кэрролл Джонатан (первая книга .txt) 📗
– А призрак Джеймса? Звуки, которые я слышала на лестнице? Малыш в нашем доме?
– Они тоже часть этого. Поверь, все это тебе сейчас необходимо. В твою жизнь скоро войдет нечто великое и значительное, а все происходящее – только часть увертюры.
Подойдя ко мне, она положила ладони мне на плечи и поцеловала мою макушку. Она впервые меня поцеловала.
* * *
Когда я вернулась в Крейнс-Вью, дождь взял небольшую передышку, а небо было затянуто темными грозовыми тучами. Выйдя из поезда, я остановилась на платформе и уставилась в мрачное небо. Я вспомнила кончики моих пальцев и все, что произошло сегодня в квартире Франсес. От пережитого за этот день я порядком устала, но решила пройти милю до нашего дома пешком. Мне хотелось размяться. Воздух был свежим и бодрящим, какой всегда бывает за городом после дождя.
Я шла, дыша полной грудью, и вспоминала слова Франсес. Сильнее всего отдавались у меня в мозгу ее слова «иной мир существует» – словно бой часов в полночь. Хочу я этого или нет, тот мир стал частью моего. Мне придется его принять и следовать туда, куда он меня поведет. Но как все это отразится на наших с Хью отношениях? И на нашем ребенке?
Франсес рассказала мне об одном скучном типе, который внезапно, уже достигнув средних лет, обрел способность видеть, как станет выглядеть в старости тот или иной человек. До конца своих дней ему приходилось жить с этим… талантом? Проклятием? Как такое назвать?
Другой человек неожиданно обнаружил у себя способности хироманта. Этот счастливчик в конце концов сошел с ума, потому что он дошел до такого состояния, когда ничего другого не видел, кроме людских ладоней и начертанных на них судеб.
– Вас подбросить? Вид у вас усталый.
Подняв голову, я встретилась взглядом с Маккейбом, облокотившимся на крышу своей машины» возле булочной. В одной руке у него был французский рогалик, в другой – картонный пакет молока.
– Нет, спасибо. Я только что с поезда, и прогулка пешком просто возвращает меня к жизни. Но у меня есть к вам вопрос.
Он осклабился и кивнул.
– Проехаться не хотите, но вопрос задать желаете. Ладно. Валяйте.
– Знали ли вы когда-нибудь человека с необычными способностями? Который мог бы предсказывать будущее, читать по ладони или что-нибудь в этом роде?
Он ответил без колебаний:
– Моя бабка. Ну была бестия, я вам скажу. Всегда знала, если я вру. У нас в семействе о ней легенды ходили. Никто не осмеливался сказать ей неправду, потому что она всегда знала. А хуже всего было то, что она колотила тех, кто ей врал. Соврешь – трах тебе! Когда я был мальчишкой, она мне тысячу затрещин влепила. Представляете, что я был за шустрила? А почему вы спросили?
Я Маккейба совсем не знала, но у меня вдруг возникло желание рассказать ему обо всем. Может, после всего случившегося в тот день мне нужен был друг.
– Ах да, – продолжал он. – И Франсес Хэтч тоже из таких. Она, бывает, настраивается на потусторонние каналы. – В его машине заверещала рация, и он наклонился, чтобы лучше слышать. Я не могла разобрать ни слова.
– Мне надо отчаливать. Кто-то орет во все горло на Скидмор-стрит. – Забираясь в машину, он сунул в рот остаток рогалика, а в машину сел, держа пакет с молоком в руке.
Он уехал прежде, чем я успела ему все рассказать. А кричала японка. Некая миссис Хаяси. Прежде я никогда ее не видела. Она проглотила слишком много таблеток, и у нее начались галлюцинации, которые сводили ее с ума. Ее дети стояли на подоконниках высотного здания и весело махали ей руками. Пока, мама. Потом один за другим они стали прыгать вниз. Она смотрела, как они летели вниз и разбивались о землю прямо перед ней. Я видела ее лицо, широко открытый рот, слышала ее безумные вопли, умолявшие о помощи.
Соседи стояли у окна ее маленького домика на Скидмор-стрит и смотрели, как она катается по полу, рвет на себе волосы и выкрикивает слова на языке, которого никто из них не понимает.
Я это видела.
Пятью часами позже вернулся Хью, бледный и совершенно вымотанный. Он прошел в гостиную, сел в свое новое кресло и издал протяжный стон. Я принесла ему выпить и спросила, что еще для него сделать. Он без улыбки поцеловал мне руку и ответил, что ничего. Мой милый – он поднял на меня усталые глаза и извинился, что не смог прийти на ужин пораньше. У него был ужасный день. Сорвалась серьезная сделка по продаже редкой скрипки Гваданьини. Он разругался со своими помощниками. Звонила Шарлотта и обвиняла его во всех смертных грехах.
Я села на пол возле него и прижалась щекой к его ноге. У меня была для него замечательная новость, но я молчала. Скажу после еды. Я ее приготовлю, и это будет замечательная, самая роскошная еда, какую я когда-либо делала. А потом, когда нам обоим станет лучше и день снова будет принадлежать нам, придет время для моего сюрприза. Не раньше.
Мы помолчали. Снова пошел дождь. Голос Хью, когда он заговорил, звучал приглушенно и тускло, словно лишился всех своих прежних красок.
– Знаешь, что я люблю? Оставить летом окна открытыми и лечь спать. Твоих щек касается легкий ветерок. Начинаешь дремать, а ветер крепчает, но тебя уже так разморило, что ты не в силах ничего с этим сделать. А потом посреди ночи тебя будит оглушительный удар. Снаружи бушует непогода, створки окна хлопают, словно аплодируют грозе. И ты встаешь – спать хочется до чертиков, но тебя уже словно током шарахнуло, и ты тащишься закрывать окна. Все вокруг мокрое: подоконник, пол… Пока ты спал, сюда задувало, и теперь тут море разливанное.
Самое лучшее – это встать у открытого окна, чтобы промокнуть. Я опираюсь о подоконник и высовываю голову наружу. Дождь хлещет в лицо, вокруг творится что-то невообразимое. Три часа ночи, кругом никого, кто мог бы это видеть. Только ты. Все это представление для тебя одного.
Я обняла и сильно сжала его ногу. Его рука опустилась мне на голову и потрепала меня по волосам. Несколько минут мы сидели не шевелясь. Единственным, что изменилось за это время, были звуки ветра снаружи. Рука Хью замерла. Дождь мало-помалу прекратился. Все застыло. Тишина была густой, как мех. Несмотря на все сюрпризы и волнения этого странного дня, следующие несколько минут были самыми спокойными и умиротворяющими в моей жизни.
Когда я наконец шевельнулась, чтобы встать, потому что у меня затекла спина, и потому что пора было готовить обед, и потому что после я смогу сказать Хью о нашем ребенке, его рука соскользнула с моей головы. Я увидела, что он спит.
Он был мертв.
Часть вторая
Налог на грех
Через три дня после похорон я снова увидела Хью.
Стоя у кухонной раковины, я выглянула в окно, выходившее на маленький двор позади дома. Я не чувствовала своего тела. И вообще ничего не чувствовала. После его смерти я пребывала в каком-то ходячем ступоре, иначе мне было бы еще хуже.
Меня удивило, что боль утраты заглушалась обретением такой прорвы всяких ужасных вещей. Я приобрела бездну свободного времени. Будь он сейчас здесь, мы бы делали что-нибудь вместе. Теперь же делать было нечего. Будь он сейчас здесь, я бы делала это для него. Теперь же делать было нечего. Будь он сейчас здесь, я бы дотрагивалась до него, говорила с ним, знала, что он в соседней комнате… этот ряд был ужасен и бесконечен.
Как и пространство вокруг меня. Пространство на нашей новой двуспальной кровати, в доме, в совместной жизни, которая у нас только начиналась. Пустое кресло Хью, его пустые туфли, аккуратно выставленные в ряд в его шкафу, стол с одним прибором.
Тишина стала оглушительной, дни – длиннее, ночи – невыразимыми. Я внезапно стала с каким-то трепетом сродни религиозному относиться к его вещам и всему, что ему нравилось, – его кофейной чашке, бритве, любимым рецептам, телевизионным шоу, цвету, деревьям. Я не отрываясь смотрела на коробки, в которые он упаковал свои вещи при переезде, со смешными надписями, сделанными его рукой. «Отель „Тарзан“». Иногда, протянув руку, я дотрагивалась до какой-то вещи. Одни были шероховатыми. Другие гладкими. Но все они принадлежали Хью. Серебряный перочинный ножик со сломанным лезвием и надписью «Сараево». Кепка-бейсболка цвета клюквы с надписью «Эрлхэм». Томик стихов, озаглавленный «Неизвестный Рильке». С тоскливым чувством я перевернула пару страниц и, не осознавая, что делаю, прочла следующее:
