Люси Краун - Шоу Ирвин (книги TXT) 📗
Он с любопытством пытался представить себе, что делают в подобных случаях другие мужчины. В конце концов, это довольно распространенное явление. Как это там у Леонти?
«И были из покон веков и есть, Немало рогоносцев, женами своими обманутыми бесчестно, И в час сей с нами рядом немало ходят простаков наивных и доверчивых. Слова мои тем самым подтверждая, они сейчас своих неблаговерных лобызают, И думают, что жены их все время верность сохраняли…”
Дальше он не помнил, но знал, что эти строки весьма точно соответствуют его собственной ситуации. Оливер встал, достал с полки толстый том Шекспира и открыл «Зимнюю сказку», и пролистав страницы, он нашел это место
«И если все мужья неверных жен
Отчаянию безумства предадутся,
Из человечества уйдут мильоны человек,
Покончив счеты с жизнью.
И нет лекарства от болезни сей;
В развратном похотливом мире»,
— читал он.
Оливер захлопнул книгу. Шекспир почему-то принес ему облегчение. «Развратная похотливая планета», как сказал поэт. Звучит высокопарно, но вполне убедительно. Оливеру пришло в голову, что за пятнадцать лет их совместной жизни, он так и не понял Люси. Он пытался разобраться, что именно он думал о своей жене. Она сдержана, предана, умерена в желаниях, перечислял он, и всеми силами старается годить ему, получить одобрение с его стороны. И в целом, она довольно покорна. При этой мысли он горько ухмыльнулся, вспоминая далекое эхо их свадебного марша. Ну, есть конечно, незначительные недостатки — сентиментальность, некоторая лень и застенчивость.
Она нужна ему.
После десятидневных размышлений, мрачно подумалось ему, именно к этому выводу я и пришел. Она нужна мне.
Я слишком легко к ней относился, вспоминал он как об умершем друге, значение которого в своей жизни начинаешь понимать только после его ухода. Я не был достаточно внимателен к ней.
И он представил себе, какова будет его жизнь, если они останутся в доме вдвоем с Тони. Тони, с глазами матери, с такими же как у нее мягко выдающимися скулами, со множеством жестов, таящих черты сходства с ней, но в то же время уже по мужски грубоватые и немного комичные из-за его юношеской неуклюжести. Что бы не случилось, этого я не перенесу.
И он рисовал себе их жизнь сейчас там на озере. Тони и Люси день и ночь вместе ведут скрытую войну с той самой дождливой ночи десять дней назад. Оливера не покидала мысль о том, что ему следовало взять Тони с собой, ради самого же Тони. Если бы он не обратился в бегство, как раненный торреодором бык, он, конечно, бы именно так и поступил. Только в этом случае еще сложнее было бы прийти к правильном решению. Ладно, успокаивал он себя, пусть потерпит недельку-другую — в конце концов, это время, отведенное мне на спокойное размышление, не пропадет даром для всех нас.
Оливер встал, решив наконец идти спать. Он выключил свет и поднялся наверх в спальню, которую всегда делил с Люси. Это была довольно большая комната с широким окном на всю стену, из которого была видна листва дубов, растущих внизу на улице. Оливер каждое утро застилал постель так, чтобы вечерние приготовления ко сну не занимали много времени. Комната была аккуратнее, чем когда здесь хозяйничала Люси, и именно поэтому она и казалась Оливеру чужой и неестественной.
Люси всегда оставляла на туалетном столике свой набор с серебряными ручками, и начав в одиночестве убирать дом, Оливер первым делом разложил все эти мелочи — щетки, расчески, пилочки для ногтей, зеркальце с резной ручкой — в строгом геометрическом порядке на стеклянной поверхности столика. Теперь это было похоже на витрину магазина, хозяин которого не отличался особым воображением. Оливер подошел к столу и взял в руки зеркальце. Оно было довольно тяжелое, и серебряная ручка отдавала холодом металла, и сразу вспомнились минуты, когда он не сводил глаз с жены, которая собираясь в гости, держала перед собой это зеркальце и, повернув голову, рассматривала прическу, мягкими женственными движениями поправляя непослушные пряди. Он вспоминал то, что испытывал в эти мгновения. Это было смешанное чувство нежности и раздражения. Он одновременно восхищался ее красотой и негодовал, что она так долго возится и заставляет их всякий раз опаздывать, при этом ничего не меняя этими нерешительными медлительными движениями руки.
Оливер небрежно опустил зеркальце, нарушив педантичный порядок на столике. Выключив лампу, он еще долго сидел в темноте на краю кровати. Сдержана, предана, неприхотлива, снова перечислял он про себя. Это я так думал. Шекспир, несомненно, был бы совсем другого мнения. А она как оценивала себя? Лежа с ним в одной постели все эти годы она затаившись, выжидала и насмехалась над его наивностью, у нее были совсем иные ценности, и закрыв глаза, она отворачивалась от него в этой самой постели, эта изворотливая упрямая обитательница похотливой планеты.
Будь я другим человеком, устало думал он, не раздеваясь сидя на краю кровати в темной комнате, я бы не сидел здесь в одиночестве, страдая и мучаясь. Я бы запил или нашел другую женщину, или то и другое одновременно. И тогда, насытившийся и раскрепощенный, я бы безболезненно пришел к какому-то решению. На мгновение его захватила мысль сесть в машину и поехать в Нью-Йорк, поселиться там в гостинице. Женщины в большом городе не проблема, он и сам знал парочку таких, которые давно намекали, что ему стоит только поманить пальцем. Но не успела мысль рассеяться в его голове, он уже понял, что не сделает этого. Он никому не станет звонить, и вообще вряд ли его удовлетворит близость с какой-либо другой женщиной. Будучи страстным мужчиной и осознавая при этом, что превосходит в этом многих мужчин своего возраста, он до сих пор все отдавал ей. Вот что значит быть верным мужем, грустно подумал Оливер.
Она необходима.
Что за проклятое лето! Это была его последняя мысль перед тем, как встать, раздеться не зажигая света и лечь в постель.
На следующее утро Оливер нашел в почтовом ящике письмо от Люси. Он уже выходил из дома, когда пришел почтальон. Остановившись у двери дома, Оливер окунулся в теплые лучи утреннего солнца. Он вертел конверт в руках, болезненно ощущая текущую вокруг утреннюю жизнь — соседей собирающихся на работу, прощающихся с детьми, торопящихся на поезда и автобусы, семенящих через зеленые лужайки. Оливер отметил про себя, что на фоне деревьев и цветов таких ярких в это солнечное утро люди, казалось, уже несут на себе отпечаток серости ждущих их контор и фабрик.
Оливер не сразу осмелился открыть письмо. Он разглядывал знакомую надпись на конверте — нестройные детские буквы, которые, казалось, не всегда подчинялись руке и которые часто трудно было прочитать. Где-то он слышал, что почерк с уклоном влево говорил о сдержанности, лицемерии и неудовлетворенности собой. Он так и не мог припомнить, откуда это. Может, речь шла совсем о другом почерке и он просто перепутал. Когда-нибудь он найдет какую-то книгу на эту тему проверит.
Он вскрыл конверт и начал читать. Послание было коротким и без всяких извинений. Она только сообщала ему, что уходит от него, потому что дальнейшая жизнь в одном доме с ним и Тони кажется ей невыносимой. И подпись — без всяких там «С любовью». Просто «Люси».
И ни слова о Тони, ни одного вопроса о том, что решил он сам, никаких сомнений или предложений. Никогда раньше она не писала подобных писем. И если бы не почерк, он ни за что бы не поверил, что писала Люси.
В тот же день он позвонил Сэму Петтерсону и пригласил его на ужин. Что ему очень нравилось в Сэме, — это то, что с ним в любой момент можно было встретиться с глазу на глаз. Сэму только нужно было предупредить жену, что он не будет ужинать дома, и вопрос был решен. Может, Сэм знает какой-то секрет, может, именно он может рассказать ему что-то о семейной жизни.
Они ужинали в гостинице, взяв бутылку вина. Оливер ел с наслаждением и аппетитом после десяти дней самостоятельного ведения хозяйства. За едой они непринужденно болтали на своем полном недомолвок и сокращений языке, который обычно является результатом многолетней дружбы. И только когда стол был убран и подали кофе, Оливер сказал:
