Да. Нет. Не знаю - Булатова Татьяна (книги онлайн txt) 📗
– Зачем мне слуги? – вопрошала она мать. – Я умру так же скоропостижно, как и Ге. Правда, перед этим напьюсь воды, – мрачно шутила Наташа и бесстрашно, с материнской, стоит отметить, категоричностью признавалась в том, что «априори не любит детей».
– Какой ужас! – бил тревогу Михаил Кондратьевич, но это положения дел не меняло. Все оставалось на своих местах, и Аурика всякий раз с гордостью отмечала отпечатки своего драгоценного «Я» во внешности дочерей. Однако это был аспект формальный, содержательная же сторона выглядела несколько иначе и являла собой прямую соотнесенность с отцовской породой.
За исключением старшей, Наташи, характер девочки унаследовали отцовский. И Алечка, и Ирина, и самая младшая, Валечка (но эта – только в детстве), были невероятно застенчивы, немногословны и покладисты. Аурике иногда казалось, что они вообще на одно лицо. Так же, как и их отец, они никогда без необходимости не вступали в конфликт с быстро воспламеняющейся матерью, отчего Аурика приходила в бешенство: «Бесхребетные! Безынициативные! Скучные!» Но как только та или иная из дочерей демонстрировала способность к сопротивлению, их мать заводилась по второму кругу и напрочь отметала от себя любое напоминание о том, что все они – Одобеску. «Все в отца! – неиствовала Аурика Георгиевна. – Такие же упертые и ограниченные, как и все Коротичи! Дурная кровь!» К слову сказать, из семейства Коротичей лично она была знакома только с одним – с собственным мужем, чью фамилию носили ее дети.
История взаимоотношений супруга со своими родителями Аурику Одобеску совершенно не интересовала, она не ломала голову в поисках причин, объясняющих ту или иную черту Мишиного характера. Ее все устраивало, потому что право на глубокую внутреннюю жизнь она присвоила исключительно себе, объясняя это тем, что в «одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Роль лани, естественно, Аурика уготовила для себя. Коротичу же досталась непрезентабельная роль «счетовода» – так Прекрасная Золотинка презрительно именовала представителей математической профессии.
Но Михаил Кондратьевич не обижался, предчувствуя, что рано или поздно возьмет реванш. Так и получилось. Наташа пошла по стопам отца и выбрала математику. Ирочка – примерно то же направление, только утяжеленное педагогическим профилем. Валина любовь к математическим изысканиям оказалась применима к бухучету. Но цифирьщицей Аурика Георгиевна упорно именовала только старшую дочь, словно в отместку мужу, сумевшему передать свою увлеченность наукой той, которая, единственная из всех четырех, все-таки имела материнский нрав – правда, несколько видоизмененный. Оказывается, в роду Одобеску тоже происходили процессы эволюционного типа при сохранении основной доминанты.
Тема «неравномерного распределения в детях отцовских и материнских черт» продолжала волновать Аурику Георгиевну Одобеску еще долгое время. И к ее обсуждению молодая женщина возвращалась неоднократно, но предпочитала это делать в безопасных для себя условиях, а именно – наедине со своим отцом в знаменитом доме на Спиридоньевском.
– Невероятно! – простирала руки к воображаемому небу разошедшаяся не на шутку Аурика. – Все дети – в отца! Скажи мне, – теребила она резко сдавшего за последний год Георгия Константиновича, – что это за ошибка природы?! Можешь ты мне объяснить?!
– У тебя что, Золотинка? Близорукость или дальнозоркость?
– У меня стопроцентное зрение. При чем тут это?
– Могу поспорить. Ты не видишь того, что творится у тебя под носом.
– А что творится у меня под носом?
– У тебя под носом имеются четыре твои точные копии, но пока только одна из них может считаться практически полностью совпадающей с оригиналом.
– Это Алька?
Одобеску поморщился. Его, как человека старомодного, всегда раздражала неприятная способность дочери переводить красивые женские имена в какое-то плебейское состояние: Алька, Валька, Ирка.
– Ну, так что ты молчишь? – возмутилась мать четверых детей. – Алька?
– Мимо, – Георгий Константинович вытянулся у себя в кресле. – Это Наташа.
– Нет, – взвизгнула Аурика. – Эта – полностью отцовская.
– Она полностью Одобеску, – не согласился с дочерью барон. – Ну, может быть, более сдержанная и рассудительная. Я бы даже сказал, что такой характер больше соответствует мужчинам в нашем роду, нежели женщинам. Но это – Одобеску! Нет никаких сомнений.
– Ты намекаешь, что Наташка – твоя копия? – делано рассмеялась Аурика, заподозрив отца в том, что ей самой он отказывает в умении быть «сдержанной и рассудительной».
Георгий Константинович сразу же понял, что дочь на него обиделась, и тут же исправился, явно пренебрегая принципом объективности:
– Ты тоже, Золотинка, не совсем типичная Одобеску. Из всех наук наши женщины обычно выбирали кулинарию. А вот ты…
– Знаешь, папа, ты говори, да не заговаривайся. Было время, когда ты мне рассказывал о том, что все женщины в роду Одобеску были одарены недюжинными способностями, равнявшими их с мужчинами. Например, интеллектом. Помнишь, какая-то из твоих теток даже играла на бирже…
– Я такое говорил? – отказывался от своих слов Георгий Константинович.
– Говорил, – настаивала на собственной правоте Аурика.
– Ну… значит, преувеличивал. Видимо, того требовал момент. Может быть, ты не хотела учить уроки? – улыбался барон, пытаясь свести к минимуму постигшее его разоблачение. – Мы, между прочим, довольно часто вынуждены говорить не то, что думаем. Как матери, тебе это уже хорошо известно, ведь правда?
– Ничего подобного. Я всегда предпочитаю говорить правду своим детям. В отличие от твоего принципиального Коротича, который хлопает в ладоши над каждой уродливой загогулиной к 23 февраля. «Ложь – религия рабов и хозяев», – процитировала Аурика. – Так Горький говорил.
– Так говорил не Горький, а Сатин.
– Вот только не надо, пожалуйста, меня учить. Всем прекрасно известно, что это слова Горького, просто вложены они в уста героя.
– А ты никогда не задумывалась: какого героя?
– Обыкновенного, – безапелляционно заявила Аурика Одобеску.
– Нет, дорогая моя девочка, – по-лисьи начал свою речь Георгий Константинович. – Позволь с тобою не согласиться. Это вам в вашей школе вбили в голову. Причем, хорошо вбили, как я посмотрю. Сколько лет назад ты ее закончила? Помнишь?
Аурика попыталась в уме сосчитать, но тут же сбилась и просто отрицательно покачала головой.
– А я помню! – возвысил голос барон Одобеску. – Помню и ужасаюсь! – Георгий Константинович перешел к кульминационной части своего высказывания. – Ты – мать четырех прекрасных девочек – на полном серьезе рассказываешь мне о том, что это слова Горького. Не такой уж дурак этот ваш Горький, чтобы такую чушь декларировать. «Ложь – религия рабов и хозяев», – передразнил дочь Георгий Константинович и встал с кресла. – Чушь! Эти слова говорит Сатин, босяк, которому нечего терять: ничем не владеет, ничего не делает, ни перед кем не несет ответственности. Хлыщ! – зарычал Одобеску и начал расхаживать по гостиной, пытаясь справиться с волнением. – Запомни, Золотинка, правду говорят только ограниченные люди. Я имею в виду – полную, объективную, как принято выражаться, «голую правду».
– С этим можно поспорить, – взъярилась Аурика и собралась хлопнуть дверью, но потом раздумала и, присев на диван, печально произнесла: – Ты тоже с ним заодно.
– С кем? С Горьким? – неудачно пошутил Георгий Константинович, но Золотинка впервые за много лет не вступила в словесную дуэль и нахохлилась:
– С Коротичем.
– Чисто по-мужски, чисто по-мужски, – заюлил Одобеску. – А так – я целиком и полностью на твоей стороне.
– Папа, не ври мне. И так тошно. Я ощущаю себя никому не нужной. Дети предпочитают проводить время с отцом. Запираются у него в кабинете, рисуют какие-то карты. Испортили весь паркет. Прошлый раз разрисовали Вальке все пузо зеленкой.
– В доктора играли? – догадался Георгий Константинович.
– Хоть в поддоктора, – буркнула младшая Одобеску. – Дело не в этом: я им совсем не интересна. Наташка, так та прямо говорит: «Мама, уйди, мешаешь. Мы сами».
