Вспять: Хроника перевернувшегося времени - Слаповский Алексей Иванович (полная версия книги TXT) 📗
Зал взорвался. Возмущение виновных подростков и их родителей потонуло в шквале одобрительных выкриков.
После этого выступали адвокаты, ссылавшиеся на двадцать первую статью Конституции, в соответствии с которой никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию, но их никто не слушал, зал в один голос требовал выпороть мерзавцев. Правда, некоторые склонялись в пользу порки ремнем. Им возразили ветхие старики. Ремень — баловство, сказали они. Ремень гладит, а розга сечет!
Слово взяла Мутищева.
— Суд считает вину доказанной, — сказала она, — и приговаривает обвиняемых к телесному наказанию в виде тридцати ударов розгами каждому.
— На каком основании? В каком кодексе вы эти розги нашли? — закричали адвокаты.
Мутищева усмехнулась, она была готова к этому вопросу. Взяв в руки книжечку с триколорной обложкой, имевшую государственный вид, внушающий уважение, она громко прочла, сделав голос нейтральным и как бы намекая этим: не я сужу, закон судит:
— «Статья пятьдесят пять! Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только (заметим ради полной правды, что сомнительное слово «только» Валентина Матвеевна выпустила) в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Статья пятьдесят шесть, пункт один! В условиях чрезвычайного положения для обеспечения безопасности граждан и защиты конституционного строя в соответствии с федеральным конституционным законом могут устанавливаться отдельные ограничения прав и свобод с указанием пределов и срока их действия. Пункт два! Чрезвычайное положение на всей территории Российской Федерации и в ее отдельных местностях может вводиться при наличии обстоятельств!»
Окончание фразы — «в порядке, установленном федеральным конституционным законом» — Мутищева тоже опустила во избежание ненужных прений. Зато слова «И В ОТДЕЛЬНЫХ ЕЕ МЕСТНОСТЯХ» произнесла четко и громко, оглядев при этом зал.
Народ был подавлен — но в хорошем смысле слова. Никто не ожидал, что в конституции может найтись оправдание для затеянной акции, а смотри ж ты, нашлось, да еще какое точное.
Мутищева же давно знала, что с помощью нашей конституции можно оправдать все что угодно, поэтому торжествовала, видя оцепенение людей перед лицом всеохватывающего основного закона.
Затем обсудили процедурные детали и, не откладывая, приступили к исполнению. Подростков, закованных в наручники или связанных (наручников не хватило), вывели на площадь. Среди них имелись и девушки, что вызывало кое у кого дополнительный интерес. Преступники были растеряны. Некоторые родители, в первую очередь, конечно, матери, пытались протестовать и даже отнять своих чад, но их утихомиривали и полиция, и общественность, да и отцы тоже. Немало нашлось и таких родителей, кто предстоящую порку вполне одобрил.
— Нам бы и самим давно надо было догадаться! — говорили они.
Кто и когда успел заготовить розги и сколотить десять лавок, неизвестно. Но они были готовы и ждали своих жертв.
— Только барабанной дроби не хватает, — заметил Владя Корналёв.
— В тишине страшнее, — глубокомысленно заметил Посошок.
И был прав: тишина делала процедуру жутковатой, но при этом значительной и торжественной.
Сечь вызвались владельцы разграбленных накануне магазинов, но им не доверили: во-первых, частные лица, во-вторых, из-за мотивов личной мести порка будет слишком жестокой. Решили это поручить людям государственным, лично не заинтересованным, — младшим чинам местной полиции.
Наказываемых уложили, наказывающие встали над ними, одновременно поднялись розги и одновременно опустились. Вопли исторглись из десятка глоток, какой-то пьяный папаша бросился вмешаться, но был остановлен. Дальше пошло легче. Получив свои тридцать розог, наказанные дрожащими руками натянули одежды, обратили несчастные лица к родным, Мутищева, взявшая на себя общее руководство в этом деле, разрешила им воссоединиться: для них наказание закончено.
— Может, хватит? — крикнул кто-то сердобольный.
Но все запротестовали, а в первую очередь выпоротые.
Поэтому довели до конца — высекли всех сто шесть приговоренных. При этом исполнители наказания, сначала робевшие и стеснявшиеся, вошли в азарт и на ходу овладевали мастерством: научились с первого удара просекать до крови молодую кожицу, а потом попадать по этому же месту, что было, конечно, больно. Одной из секомых стало плохо, она вдруг уронила голову и затихла, подбежала врач, осмотрела ее. Оказалось, у девушки слабое сердце. Ее сняли со скамьи, а Оптов шепотом сказал Мутищевой, что впредь надо не забыть всех, кто будет приговорен к порке, освидетельствовать у врачей и в зависимости от этого сокращать число ударов или даже вовсе освобождать, заменив чем-нибудь другим.
— Чем? — спросила Мутищева.
— Подумать надо.
Наконец экзекуция завершилась.
Довольные жители расходились, обсуждая мудрость властей (какой они даже и не ожидали), слыша стоны и крики выпоротых.
Неудовлетворенными остались только Петр Сергеевич Перевощиков и Игорь Анатольевич Столпцов.
Петр Сергеевич подошел к прокурору и нарочито громко, так, чтобы слышал Столпцов, спросил:
— А почему Анатолия заодно не высекли? Он что, лучше других?
— Во-первых, его нет в городе, — ответил Оптов. — А во-вторых, дело находится в стадии производства.
— А Микенова почему не разложили? — тут же спросил и Игорь Анатольевич, косясь в сторону Перевощикова.
— Во-первых, потому что его дело тоже находится в стадии производства. А во-вторых, опять-таки нет Анатолия, то есть потерпевшего, а без него судить как-то неправильно. Но я обещаю, все будет исполнено. Хотя помириться бы вам, — деликатно закруглил Виктор Александрович. — Сейчас бы пошли, посидели вместе, отметили почин, обсудили перспективы.
Но враги молча отвернулись друг от друга.
Поэтому обсуждали почин в этот день другие люди, в частности. Микенов. Корналёв и Посошок, выпивая в квартире, которую Влад снял после развода.
— Мне кажется, — сказал Илья, налив по первой, — я начинаю понимать, почему наши предки тысячелетиями практиковали телесные наказания и только недавно от них отказались. На первый взгляд, варварство. Но боль — ощущение очень конкретное, второй раз не всякий человек захочет его испытать. И потом, наверно, у людей было другое чувствование времени. Это мы всё дальше заглядываем вперед, для нас время — восходящая линия, а для них время было плоским, горизонтальным. То есть происходящее сегодня и сейчас было для них важнее, чем для нас.
— Не согласен. Не для всех, не везде. И вообще… — начал было развивать мысль Посошок, но Владя Корналёв, выпив и налив по второй, перебил его, обращаясь к Илье:
— Ты вот рассуждаешь, а завтра, может, тебя выпорют. Я слышал, Столпцов твоей крови жаждет.
— Мне говорили, — кивнул Илья. — Но есть разница: учить по заднице бессмысленных подростков и обращаться так с умным и взрослым человеком.
Я и без битья понял, что совершил ошибку. Извинюсь перед Анатолием, как только его встречу.
— Ага, значит, ты лучше других? Перед законом все равны, Илья!
— Закон законом, но суд должен учитывать личность преступника, — заметил Посошок. — Наша судебная и пенитенциарная системы никуда не годятся: в одну тюрьму, в одну зону пихают всех кого попало, независимо от рода преступлений, от того, случайно преступление человек совершил или уже не первый раз, и, главное, независимо от образования, культурного уровня и даже, насколько я знаю, от религиозных убеждений.
— А ты как хотел? — спросил Владя — Кандидатов наук к кандидатам, баптистов к баптистам, а таксистов к таксистам?
— Почему бы и нет? Главный смысл тюремного заключения есть именно заключение, то есть лишение свободы. А не унижение — грязным бельем, скудной едой, грубым обращением, да мало ли! Но к этому для человека более-менее культурного добавляется вынужденное присутствие в чуждой среде, причем среда эта агрессивная и совсем с другой иерархией, в первую очередь с иерархией силы, хамства и цинизма. Естественно, культурный человек проигрывает.
