Полуночный ковбой (др. перевод) - Херлихай Джеймс Лео (книги полностью .txt, .fb2) 📗
Около восьми часов он на минутку позабыл, зачем шатается по улицам, и стал лениво разглядывать витрины магазинов. И тут обнаружил, что вожделенная дичь, за которой он охотился весь вечер, крутится буквально у него под носом.
В двух шагах от Джо низенький толстячок лет пятидесяти разглядывал ту же самую витрину. У него было круглое, приятное лицо, которое украшала широкая улыбка, — можно было подумать, что она не исчезает даже во сне. Но взгляд из-под черных густых бровей был беспокойный и какой-то неуверенный.
Щеки у толстяка были красные, волосы и шелковое кашне — снежно-белые, а глаза и куртка — ярко-синие. В общем, он напоминал ходячее олицетворение Америки [10] из какого-нибудь водевиля.
Джо давно усвоил, что первому заговаривать не следует — лучше предоставить это клиенту. На то были свои причины: во-первых, если первым раскроешь рот, значит, ты, выходит, заинтересованная сторона и на хорошие деньги рассчитывать уже не приходится, а во-вторых, любой «клиент» мог оказаться переодетым полицейским, а стало быть, привод за приставание к прохожим неминуем.
Но долго ждать тоже было нельзя — мороз уже пробирал Джо до костей. А когда он замерзал, у него сводило челюсти, соображалось с трудом, исчезала обычная непринужденность. Он выглядел каким-то забитым, а с такими никто не хочет иметь дело.
Поэтому Джо решил наплевать на осторожность, выдал широкую улыбку, взглянул толстяку прямо в глаза и уже собрался что-то сказать, как незнакомец заговорил сам.
— Здравствуйте.
Рот толстяка разъехался чуть ли не до ушей, обнажив красные десны и отличные белые зубы. Он схватил ладонь Джо и потряс обеими руками.
С самого начала толстяк повел себя необычайно радушно. Случайный прохожий с полным правом мог бы подумать, что давние друзья нежданно встретились после долгих лет мучительной разлуки.
Новый знакомый Джо заговорил, и сразу стало ясно, что это надолго. Голос у него был низкий, глубокий, но с какими-то истеричными подвываниями, напоминавшими мычание холеного телка.
Он тут же сообщил, что зовут его Тоунсенд Педерсон Локки («Зовите меня просто Тони»), что родом он из Чикаго, занимается бумажным бизнесом, а в Нью-Йорк приехал на съезд предпринимателей, «ну и, конечно, повеселиться чуть-чуть, черт возьми», — добавил он с видом человека, принявшего твердое решение.
— Сегодня мой первый вечер в Нью-Йорке, и я подумаю, что какой-то злой дух решил омрачить все десять дней, которые я намерен пробыть здесь, если вы не согласитесь сегодня поужинать со мной. Пожалуйста! Это очень важно для меня. Согласны? Соглашайтесь, прошу вас.
Джо почувствовал, что особого согласия и не требуется: он едва успел слегка кивнуть, как толстяк чуть ли не волоком потащил его по Сорок второй улице. Тони не умолкал ни на секунду. Он принадлежал к тому типу болтунов, которым нужны слушатели, а не собеседники. Он, словно бабочка, порхал от темы к теме: Чикаго, еда, мамочка, съезд, Нью-Йорк, человечество, ковбои, желание развлечься, снова мамочка, Дикий Запад, рестораны, религия, Мичиган Авеню, искусство беседы. («Что мне в вас нравится, так это то, что вы — превосходный собеседник», — заявил он. Джо широко раскрыл глаза и в изумлении кивнул.)
— Где бы вы хотели поужинать? Выбирайте любой из ресторанов Манхэттена. Да что там, любой на Восточном побережье, если у вас есть любимое местечко, где-нибудь в Нью-Джерси, на Лонг Айленде или даже в Филадельфии, мы возьмем такси. Говорите же! «Шамбор»? «Лу»? Ваш костюм не имеет значения, меня там все знают. Я скажу, что вы с родео, в Нью-Йорке ведь есть родео? Вид у вас вполне представительный, тем более в действительно хороших ресторанах не станут придираться из-за галстука или прочей чепухи.
— О! — Он щелкнул пальцами. — Черт возьми, вот что мы сделаем — поужинаем у меня в номере. Видите ли, в полдесятого я жду звонка. Мамочка всегда звонит мне перед тем, как лечь спать, и я обязан быть на месте. Ей девяносто четыре года, а если человек в этом возрасте звонит, чтобы пожелать вам спокойной ночи, лучше быть на месте. Согласны? Итак, едем ко мне? А ужин нам пришлют в номер. У меня очень скромный, но прекрасно обставленный номер в отеле «Европа», рядом с Девятой Авеню. Все мои богатые друзья останавливаются у «Пьера» или в «Плазе» и довольны! Они спрашивают: «Тоунсенд, почему ты, скажи на милость, живешь в «Европе»?» Но я-то знаю, да и вы, конечно, знаете, что пятьдесят лет назад «Европа» была единственным отелем на Манхэттене. Высокие потолки, мраморные ванные… Мы с вами знаем, что значит настоящий шик. — Он сжал руку Джо. — Это не просто дань моде. Вот и пришли. Поглядите!
В вестибюле парень с тонким бесстрастным, отрешенным лицом сунул Джо в ладонь листовку: «Ваш дом горит, и только Иисус сможет погасить пламя». Джо смял ее и сунул в карман.
— Взгляните, какой великолепный вестибюль, — дернул его Локки.
В вестибюле «Европы» жизнь кипела и бурлила. Один угол отгородил для себя фотограф, в другом обосновались инструкторы по спорту. Повсюду стояли автоматы для продажи леденцов, сигарет и прохладительных напитков. Кафельный пол с выбоинами недавно мыли, но наспех, так что виднелись полоски высохшей грязи. В воздухе стоял слабый запах нашатырного спирта. Коротышка-администратор с отсутствующим выражением на сером лице сидел за стойкой. Казалось, хозяева отеля наняли его потому, что ему было глубоко плевать, что за люди здешние постояльцы, когда они приходят и уходят.
Локки и Джо вошли в скрипучий, медленно ползущий лифт. Локки трещал без умолку до пятого этажа, не замолчал и в коридоре. «Центральный Парк, Гринвич Виллидж, огни реклам, миллионы приезжих со всех концов света…» Он перечислял, что больше всего поразило его в Нью-Йорке, «…полная и абсолютная свобода… как бы лучше выразиться… напор прогресса буквально во всем. Понимаете, о чем я говорю? Чувство времени в Нью-Йорке совершенно меняется. Это вам не Чикаго, хотя, знаете ли, Чикаго — это не только скотобойни. Но в Нью-Йорке каждую секунду ощущается движение вперед. Прислушайтесь! Прислушайтесь и вы услышите сами. Время — великан, марширующий по Бродвею. Разве вы не слышите его шагов?»
Они стояли у окна гостиной в номере Локки и смотрели вниз на Сорок вторую улицу. Джо слышал тот шум, которому Локки пропел вдохновенный гимн. Это был всепроникающий пульсирующий рокот, словно говор миллионов людей и рев миллионов машин слились в унисон, зазвучали в едином ритме и действительно превратились в великана, обладающего огромной силой.
— И мы с вами, — продолжал Локки, — часть этой силы, этого дыхания. Да! Вас это не волнует? Только вдумайтесь: стучит ваше сердце, стрекочет проектор в кинотеатре, ревут моторы, а все вместе… Нет, я волнуюсь даже при мысли об этом! Хотите выпить? У меня есть неплохой джин. Впрочем, если вы предпочитаете что-нибудь другое, я закажу. Может быть, ирландское виски или сакэ? Говорите, не стесняйтесь.
— Сойдет и джин.
— Это и в самом деле чрезвычайно сильное ощущение — гнул свое Локки, — чувство времени в Нью-Йорке. Однако, с другой стороны, нельзя им злоупотреблять — выбивает из колеи. У меня, видите ли, нервы не совсем в порядке, бывают депрессии, и все они связаны с моим ощущением времени. Например, в Чикаго мне частенько представляется, будто время остановилось двадцать лет назад. А все, что было потом, — просто плод дурацкой ошибки. Ну, разве это не патология? Par exemple [11], в такие минуты мне кажется ужасной нелепостью, что где-то в мире существует седой старик — вы его видите сейчас перед собой. На самом деле его нет! Просто была война, был черноволосый мальчик в солдатской форме, красивый, как Бог, и ему было суждено погибнуть на войне! А он не погиб. Кто-то глупо ошибся там, на небесах, и я все еще жив. Забавно, правда? Ладно, что я о себе, да о себе. Весь вечер не даю вам рта раскрыть. Вот джин. А теперь расскажите про себя, как там живется на Западе, как ваш скот? Но сначала я кое в чем признаюсь. Запад увлекает меня до чрезвычайности, это царство прерий и романтики, перекати-поле и коровьих шкур. Даже если бы вы не были таким замечательным юношей — а я знаю, вы такой, я это сразу понял, у вас тонкий, чувствительный нестандартный ум, — но даже если бы вы не были таким, я бы все равно почувствовал, что между нами есть… есть… — Локки поводил ладонью около сердца, будто оно было магнитом, способным притянуть нужное слово, — есть rapport [12].
