Не спрашивайте меня ни о чем - Пуриньш Андрис (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Я этого не помню.
Но помню, что у нас дома собрались близкие, и проснулся я ночью не в своей постели.
С одного бока у меня лежал папа, с другого — мама. И руки мои были белые-белые, в бинтах.
И я заплакал — тихо, стараясь не разбудить их…
Но все-таки они проснулись. Они ничего не сказали и, наверно, уснули опять, когда заснул я.
Теперь я стал у них единственным ребенком.
Я сидел на белом стуле у нее в саду.
— А что? Почему бы нам действительно не сходить? — сказала Диана.
— Это вовсе не так близко, — возразил я. — Пока туда доберемся, будет уже вечер.
— До чего же ты разленился, прямо страх берет. Лет через пять обрастешь жиром — ни одна девушка глядеть на тебя не захочет.
— А мне и ни к чему, если только на меня смотришь ты.
— Я-то буду смотреть, потому что для меня ты всегда будешь стройным Иво, какого я увидела в первый раз. А ты вот перестанешь меня замечать, потому что я состарюсь.
— Такие пустяки пускай тебя не волнуют. Для меня ты будешь вечно юная.
— И все равно ты, мучаясь одышкой, держась за сердце, будешь семенить за школьницами.
— Когда ты так говоришь, мне хочется обнять тебя крепко-крепко.
Она срезала чайные розы и звонко смеялась.
Она подошла к белому стулу, на котором я сидел в саду, с лукавой улыбкой глядела на меня.
Желтые розы покачивались у меня перед носом. Я положил руку ей на бедро.
— Эти розы без шипов.
И весь мир сделался вдруг желтыми лепестками роз, сделался душистым и свежим, на меня даже чих напал.
Когда я отчихался, смешинки звенели уже около стола — она ставила цветы в вазу.
— Роза колет не только шипами.
— Но это приятный укол. После такого не жалко, если немного и поболит.
— Ха! — воскликнула она с вызовом и взяла вазу, чтобы отнести ее в дом.
— Я отнесу, — предложил я.
— Ну нет уж! По пути обломаешь у роз все шипы. Да, так на чем мы остановились? Ага, на том, что пойдем в гости к твоим друзьям!
— С какой стати? Так мы не договаривались!
— А по-моему, ты согласился. — Она разыгрывала удивление.
— Тебе показалось.
— Иво, ну пожалуйста… Ты давно обещал познакомить меня с друзьями.
— Если тебе так хочется… Ладно!
— Вот видишь… Ты никогда ни в чем не можешь мне отказать. Надо только тебя жалобно попросить, и ты сделаешь все, чего от тебя хотят…
— Ах так? Когда-нибудь припомню тебе эти слова.
— Пустяки! Просто надо будет просить еще жалобней.
Она скользнула за угол дома, а я влез в комнату через окно и развалился в кресле-качалке. Когда она вошла, я сидел, покачивался и насвистывал песню про розочку в саду.
— Опять ты за свои фокусы! — сказала она, как бы смирясь со своей нелегкой участью. — А теперь сгинь! Я надену купальник.
— Почему это сгинь? Разве я тебе помешаю? — наивно удивился я.
Она поставила вазу на стол и подошла ко мне. Я ожидал, что сейчас она выставит меня из комнаты. Вцепился руками и ногами в кресло. Пускай выбрасывает вместе с мебелью, если хочет. Но она взяла меня за плечи и повернула к окну.
— И сиди паинькой.
— Я всегда паинька. Даже более того. В этом мое несчастье.
— Не вздумай только на этот раз себя осчастливить! — посмеялась она.
— Человек, страдающий комплексами, не может меняться так резко.
— Я о тебе этого не сказала бы, — заметила она. — Ты меняешься на глазах.
Тем не менее я был паинькой и сидел, подымливая сигаретой, слегка раскачиваясь в кресле.
Слабый ветерок колыхал занавеси, временами сдувая их в сторону, и тогда в окне на миг возникало отражение комнаты и вновь пропадало, словно бы накатывалась белая пена морских волн. И когда белая пена расступалась, я на миг видел Афродиту, купавшуюся в море первозданного хаоса и полагавшую, что она одна на всем белом свете и никто ее не видит.
Когда я заметил, что она уже в купальнике, насколько мог естественно и безразлично встал, подошел к столу и погасил сигарету о раковину. Диана едва приметно вздрогнула, но ничего не сказала. А что ей было сказать? Если ее такуюна пляже я видел много раз. Однако видеть ее на песке, где лежит много людей и ты как тюлень в стаде тюленей, совсем иное дело по сравнению с тем, когда видишь ее одну и никого больше нет.
Она бросила на меня короткий взгляд, раскрыла шкаф и стала выбирать себе платье.
Она небрежно перебирала одежду и была при этом так красива, что кровь ударила мне в голову и глухо пульсировала там, как часы, тикающие через вату.
Я тихо-тихо подошел. Она резко повернулась ко мне, прижала к груди светло-зеленое платье и посмотрела на меня… Я даже не знаю, как она посмотрела… Что означал ее взгляд.
— Я был паинькой?.. — еле слышно пролопотал я и скорее прочел с ее губ, нежели услышал:
— Да-а… а вот теперь уже нет…
Я нежно прикоснулся к ее золотистым плечам, как к крылышкам бабочки.
— Не шевелись… Теперь я буду на тебя смотреть долго-долго…
Мы глядели друг на друга. Я в опьянении, ежесекундно выпивая по стакану вина и хмелея все сильней, она — плотно сжав губы, серьезная, все с тем же неизъяснимым выражением темных глаз.
— Ну и как тебе нравится то, что ты видишь? — прошелестели ее губы.
— Нравится… Все, что вижу в тебе, мне нравится, все…
— Говори… Скажи мне все… все, что ты думаешь…
— Я воображал, что запомнил каждую твою черточку. А оказывается, многое осталось незамеченным… И когда мне снова кажется, что теперь-то уж я знаю тебя, ты вновь меняешься…
— И от этого у тебя такой наивно-плутоватый взгляд?
— Нет, взгляд мой чист, как ключевая вода пред ликом солнца…
— И о чем же ты думаешь еще?
— О том, как трудно быть рядом с тобой и не целовать тебя…
В глазах ее мелькнула немая мольба, она хотела отойти, но как бы не могла оторваться от моих рук, хотя прикосновение их было таким легким, что и бабочка могла бы улететь.
— Пожалуйста… не надо… сегодня…
Руки мои, невесомые, всесильные, соскользнули ей на спину, и я почувствовал, что она дышит легко и часто, словно птичка, попавшая в незримые тенета…
Ты красива, как песня… Ты прохладна, как ветер… ты горяча, как солнце… Ты пьянишь, как вино из ночных фиалок… Ты день и ты ночь, заря утренняя и вечерняя… Я есть ты… А ты — я… Ты звезда моя в небе… Я люблю тебя, и как мне еще сказать об этом, если уж ты ничего не видишь сама…
— Я люблю тебя…
Губы ее дрогнули, хотели что-то произнести, но я закрыл ей рот поцелуем. Она ответила едва-едва, почти никак. Меня мучила жажда, и я пил, пил чуть не до беспамятства, алчно и с отчаянием, как измученный жаждой путник, набредший в пустыне на колодец.
Ласкал ее, целовал лицо и глаза и, когда, кроме нее, для меня уже ничего не существовало, расслышал тихий, умоляющий шепот:
— Милый… Нет, не сегодня… Сегодня не надо… Милый, сегодня не… Прошу тебя… Не сегодня… Милый, не надо, сегодня не надо… Милый, сегодня не…
Она не противилась, только глаза и губы умоляли пожалеть, и я не знал почему. Чувствовал, что она моя, вся, что могу делать с ней все, что хочу, только она просила, теперь просила беззвучно: не сегодня милый, не сегодня…
Я не мог обидеть ее.
Рука моя обмякла. Я был дурак.
И самое удивительное, я был даже рад, что так получилось. Возможно, это не то слово.
Я отвернулся.
Слышал, как она надевала платье, закрывала шкаф, причесывалась, отворачивала пробку флакончика с духами, завинтила, затем стало тихо, и теперь я не знал, что она делает.
— Я боюсь, Иво… — проговорила она. — Ты такой сильный, и ты так нежен… Ты тянешь меня в какую-то пропасть… У меня кружится голова… Я боюсь за себя…
— Беда в том, — тихо сказал я, — что я входил через окно. Так было дважды, и оба раза начиналось что-то прекрасное… А потом вдруг я снова оказывался в серых буднях. Нехорошо входить в комнату через окно. В следующий раз я войду в дверь. Потому что как можно иначе отнестись к человеку, который проникает в комнату, как вор, через окно? Он ведь может бог знает чего наделать… Лучше с таким даже не разговаривать.
