Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич (книги онлайн полностью .TXT) 📗
— Помнишь, как ты держал меня, когда я пытался оказать сопротивление, — напоминаю повару, — как не давал мне уползти со стола или вмазать кому-нибудь из вас в морду? Кунфуист хренов. А то, бывало, сцеплю я руки на груди, чтобы не дать вам сделать укол с наркотой, а ты, значит, возьмешь и разожмешь. Сильный ты мужик… был. Или помнишь, я лицо закрывал, чтоб мне маску не надели? А ты аккуратненько так, нежненько руку мою от лица отдираешь… Полиция ты наша. Долой полицию! Хорошо, что с тобой таких проблем не будет, повезло девочкам.
Ни звука в ответ.
— Упыри жрут друг друга, — говорю я уже себе. — Неужели дожил… дотянул… о, Боже…
Он, разумеется, слышит. Одинокая слеза ползет по его щеке: ага, проняло, нелюдь! Как же это справедливо…
— Вот так оно все и кончается, палач-недоучка.
О чем же он все-таки думает? Какими мыслями встречает мои словесные оплеухи?
Когда Елена появляется в палате, я уже насытил свою мстительность. Сижу на кровати, в окно смотрю. Констатирую, не оборачиваясь:
— Школу мотаешь?
— Это плохо? — говорит она с вызовом. Девочка взвинчена и агрессивна. Просто великолепно.
— Почему плохо? Ничего плохого, кроме хорошего. Любой нормальный человек только рад будет на уроки не ходить, ежели есть такая возможность. Правда, сегодня чуть-чуть другая ситуация…
— Какая ситуация?
Поворачиваюсь.
— А такая, что лучших людей начали выбивать, — показываю на Сергея. — Теперь неизвестно, где безопаснее, дома или в школе.
— Смеетесь? — спрашивает она после паузы.
— Да ни Боже мой! Ты — единственный человек в этом гадючнике, ты единственная, кто достойна другой участи. Хочешь не хочешь, а начнешь за тебя волноваться.
Я смотрю в ее глаза. Я проникаю за плотно задернутые шторы. Там — страх…
— С чего вы, вообще, взяли, что за меня нужно волноваться?
— С того, что война.
— К… как?
— Хорошая ты моя… единственная, неповторимая… Елена, победившая страх… Еще не поняла?
— Чего?
— На войне гибнут лучшие. А выигрывают одноклеточные. При любом раскладе.
Елена молчит; молчит и смотрит на меня стеклянным взглядом…
«Война, война, война…» — пульсирует в ее голове. Это нелепое слово, казалось бы, не имеющее к реальности никакого отношения, как заноза вошло в ее разум и сердце. Не убьешь ты — убьют тебя. Но если убивают лучших, надо ли оставаться лучшей? Не будет ли правильнее стать подлой и мелкой? Стать микробом — как они все… как ОНА…
Чтобы выжить.
Если врагом оказался не Сергей Лю, то кто тогда?
Черный страх туманит рассудок. Откуда страх? Ведь я победила это позорное чувство! — напоминает она себе. И рождается гнев.
Людей и без того катастрофически не хватает, Старый совершенно прав! Люди — самое слабое место в том деле, которым они занимаются. Между тем, кто-то умело раздувает пожар безумия, отыскивая все новые и новые мишени. Нужно самому быть безумцем, чтобы разрушать сложившуюся годами систему, — ради чего? Неужели только ради болезненного желания вернуть ускользающую власть?
Я тебя знаю, маска, усмехается Елена мысленно.
— Меня голыми руками не возьмешь, — говорит она Старому. — Я скользкая.
Тот медленно кивает…
Сергей Лю слушает эти пустые разговоры и думает о том, как причудлива людская благодарность. А также ее отсутствие.
Он всегда относился к Саврасову с симпатией; Саврасов — единственный из пациентов, кто сумел вызвать у китайца сочувствие за все время его службы на железную Эвглену. Если остальные — просто «материал», то этот — человек! Оба они, хирург и пациент, были лишены родителей; у обоих в живых остался только брат, — старший… Разве обидел его Лю хоть словом, хоть взглядом? Нет и нет! Раз или два он даже отговаривал хозяйку, ставившую своего мужа в план… Короче, в том, что Саврасов до сих пор жив, есть немалая заслуга Се-эра.
И Елену он поддерживал, когда у нее что-то не получалось, — это правда, правда!
А уж как верен был хозяйке…
И вот теперь, в тяжкую минуту беды, отчетливо видно, что зря он тратился на сочувствие и симпатию, ибо никто из большеносых не достоин светлых чувств.
«Большеносые» — это русские. Ограниченные, злые люди, несущие в себе порочное зерно несправедливости. Они пренебрежительно зовут всех азиатов «узкоглазыми», хотя, например, у тех же японцев (как к ним не относись) — глаза круглые. Россия — страна Больших Носов, Большого Хамства и Большого Невежества. Когда-то давным-давно, на одном из больших островов в дельте большой реки, на проспекте, также называемом Большим, большеносая Эвглена, притворившись женщиной, дала приют доверчивому гунцинтуаню… и этот маленький крючок оказался длиной в полтора десятка лет… и вот, наконец, история закончилась — рыбку попросту сожрали…
Это Судьба, мудро улыбается дед.
Мысли раненого теряют связность, неумолимо превращаясь в бред. Оно и понятно: бывший мужчина пребывает в посттравматическом шоке, который никто не собирается купировать.
По приезде в Ленинград Лю Се-эра более всего поразил тот удивительный факт, что здесь, как и в родном Харбине, оказался Большой проспект. Даже два Больших проспекта! — на Васильевском и на Петроградской. Он подумал тогда, что это знак, что суровый русский Север, возможно, не так уж сильно отличается от его родных мест… думал: врасту и приживусь, как люпин на кладбище… не знал он тогда, что невообразимые российские просторы сначала сузятся до размеров этого дома, а теперь и до размеров этой кровати.
ЗА ЧТО?!
Тайные разговоры, как обычно, вели в будуаре.
— Значит, твой специалист по электронике нашел «жучки»? — с обманчивым спокойствием спросила дочь. — И ты мне сообщаешь об этом только сейчас?
Мать развела руками:
— Так получилось, Аленькая.
— ТОЛЬКО СЕЙЧАС?!
— Во-первых, не хотела тебя лишний раз возбуждать, — голос матери опасно зазвенел. — Откровенно говоря, в последнее время ты ведешь себя несколько… аномально. Во-вторых, с какой стати я обязана делиться с тобой всем, что мне докладывают мои сотрудники?
— Я тебя предупреждала насчет Сергея? А ты с ним разве что не целовалась… хотя, может и целовалась, откуда мне знать. Вот с такой стати, мама.
— Не смей так со мной разговаривать!
— И я тебе не Аленькая!
— Ты моя дочь! И всегда останешься дочерью, хочешь ты этого или нет!
— Ну да, маленькой шаловливой девочкой…
Несколько секунд они молчали. Елена смотрела на мать сверху вниз: она была выше на полголовы.
— Без второго ассистента — беда, — сухо произнесла Эвглена Теодоровна. — Ты хорошая помощница, но тебя одной мало.
— Кто-то выбивает нам лучших людей, — усмехнулась Елена.
— О чем ты?
— Так, о своем… Насчет ассистента есть вариант.
— Какой?
— Борис Борисович.
— Ты с ума сошла! — ужаснулась мать. — А если это он зарезал Тому и надругался над Сергеем?
— Я НЕ сошла с ума.
— Не цепляйся к словам. Просто никакой уверенности в том, что…
— Мы это уже обсуждали, — оборвала ее дочь. — У Борьки нет ни мотива, ни возможности.
— Есть должная квалификация.
— Мало ли у кого квалификация. Я Борьку проверила. Своим способом. Он не при делах, я уверена.
— Каким-таким способом?
— Долго объяснять. Послала кое-что его жене. Если б он после этого пришел к нам, как огурчик, свежий и веселый, значит, притворяется. Но он все мне выложил — и про фотки, и вообще… Ты видела, какой он вчера за ужином сидел? Не того человека опасаешься, мама.
— Фотки какие-то… А кого мне надо опасаться? — вкрадчиво спросила мать.
Она не верит ни одному моему слову, подумала Елена. Думает, это я совершила два убийства и напала на китайца. Я зарезала мента по фамилии Тугашев — вероятно, чтобы поставить точку в споре о годных и негодных пациентах. Тетю Тому — потому что санитарка меня якобы видела. Сергея — потому что давно боюсь его…
