Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод) - Рэнд Айн (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Похоже было, что века процедили семейные качества сквозь частое сито, пропустив ненужное, незначительное, слабое и оставив только чистые дарования; словно бы случай в порядке каприза очистил его существо от всего мелкого, от всяких инородных примесей.
Франсиско мог взяться за любое дело и выполнить его; он умел сделать это лучше, чем кто-либо другой, причем без малейших усилий. Однако и в манерах его, и в образе мыслей просто не было места сравнению. Его позицию можно было изложить следующими словами: «я могу сделать это», а не «я могу сделать это лучше тебя».
И если он что-то делал, то качество всегда оказывалось безукоризненным.
Какую бы дисциплину ни предстояло ему изучить согласно исчерпывающему плану отца, за какой бы предмет ему ни приходилось браться, Франсиско справлялся с ними непринужденно и без усилий. Его отец обожал сына, но старательно скрывал свои чувства, как прятал и гордость за то, что ему выпало воспитывать наиболее блестящего представителя и без того ослепительной семьи.
Во Франсиско многие видели вершину рода д’Анкония.
— Не знаю, какого рода девиз написан на семейном гербе д’Анкония, — сказала однажды миссис Таггерт, — но я не сомневаюсь, что Франсиско сменит его на простое «Зачем?»
Именно этим вопросом он всегда отвечал на любое предложение — и ничто не могло заставить его даже пальцем шевельнуть, пока он не находил разумной причины. В тот месяц своего летнего отдыха Франсиско носился как ракета, однако когда удавалось остановить его на середине полета, всякий раз оказывалось, что он способен назвать цель любого отдельно взятого мгновения. Две вещи были равно невозможны для него: замереть на месте и двигаться без цели.
— Давайте узнаем, — так звучал для Дагни и Эдди мотив очередного его предприятия, или говорил: — Давайте сделаем.
Других форм развлечения он не признавал.
— Я могу сделать это, — говорил он при сооружении своего подъемника, привалившись к скале и загоняя в нее металлические клинья; в движениях его рук угадывалась уверенность мастера, никем не замеченные капли крови сочились из-под повязки на запястье. — Нет, Эдди, мы не можем меняться, ты еще недостаточно вырос, чтобы справляться с молотом. Лучше обломай эти ветки, чтобы я мог лучше видеть скалу, я сам сделаю все остальное… Какая кровь? Ах, это? Ничего, просто порезался вчера. Дагни, сбегай домой и принеси мне чистый бинт.
Джим наблюдал за ними. Они оставляли его в одиночестве, но часто замечали стоящим поодаль и вглядывавшимся во Франсиско с особенным, странным вниманием.
Он редко открывал рот в присутствии Франсиско. Однако потом загонял Дагни в уголок и принимался с возмущенной улыбкой распекать ее:
— Нечего воображать, прикидываться самостоятельной железной женщиной, этакой себе на уме! Ты просто бесхребетная тряпка, и только. Отвратительно видеть, как ты позволяешь помыкать собой этому надменному прохвосту. Он может обвести тебя вокруг пальца. У тебя нет никакой гордости. Стоит ему только свистнуть, как ты уже мчишься прислуживать ему! И почему ты еще ботинки ему не чистишь?
— Потому что он не приказывал, — отвечала она.
Франсиско мог выиграть в любой игре, мог победить в любом соревновании. Но он никогда не участвовал в них. Он мог бы командовать молодежным загородным клубом. Но он и близко не подходил к зданию клуба, игнорируя все попытки залучить к себе самого знаменитого в мире наследника. Единственными друзьями его были Дагни и Эдди. Они не могли понять, кто кому принадлежит: они ему или он им; однако разницы не было никакой: и в том, и в другом случае они были счастливы.
Каждое утро вся троица отправлялась на поиски каких-нибудь особенных приключений. Однажды пожилой профессор, преподававший литературу, приятель миссис Таггерт, заметил их на груде металлолома во дворе старьевщика, где они разбирали корпус автомобиля. Покачав головой, он остановился и обратился к Франсиско:
— Молодому человеку вашего общественного положения подобает проводить время в библиотеках, впитывать в себя мировую культуру.
— А чем же занимаюсь я сейчас? — ответил Франсиско.
Поблизости не было заводов, но Франсиско подговаривал Дагни и Эдди зайцами ездить на таггертовских поездах в далекие города, где они перелезали через забор на фабричный двор или липли к окнам, следя за тем, как работают станки, с той же увлеченностью, с которой другие дети смотрят кино.
— Когда я буду распоряжаться «Таггерт Трансконтинентал»… — говорила время от времени Дагни.
— Когда я буду командовать «Д’Анкония Коппер»… — откликался Франсиско. Остальное им не было нужды объяснять друг другу; каждый знал свою цель и средства добиться ее.
Время от времени их ловили железнодорожные контролеры. После этого очередной начальник станции звонил за сто миль миссис Таггерт:
— У нас находятся трое юных бродяг, уверяющих, что они…
— Да, — вздыхала миссис Таггерт, — они и есть. Пожалуйста, пришлите их домой.
— Франсиско, — спросил его однажды Эдди, когда они стояли возле путей таггертовского вокзала, — ты, наверно, успел повидать весь мир. Что важнее всего на земле?
— Вот это, — Франсиско указал на эмблему «ТТ», прикрепленную к паровозу. И добавил: — Мне хотелось бы повстречаться с Натом Таггертом.
Заметив на себе взгляд Дагни, он не стал продолжать. Но несколько минут спустя, когда они оказались в лесу, на темной, узкой и сырой тропке между купами папоротников он сказал:
— Дагни, я всегда преклоняюсь перед чужим гербом. Я привык чтить знаки благородного происхождения. Разве я не аристократ? Только я гроша ломаного не дам за прошедший через десять рук замок и траченных молью единорогов. Гербы нашего времени следует искать на рекламных щитах и страницах объявлений популярных журналов.
— О чем ты? — спросил Эдди.
— О торговых марках, — ответил он.
В то лето Франсиско исполнилось пятнадцать лет.
«Когда я буду распоряжаться «Д’Анкония Коппер»… Я изучаю горное дело и минералогию, потому что мне нужно быть готовым к тому дню, когда я стану распоряжаться «Д’Анкония Коппер»… Я изучаю электродело, потому что энергетические компании являются лучшими клиентами «Д’Анкония Коппер»… Я намереваюсь заняться философией, потому что эти знания потребуются мне, чтобы защищать интересы «Д’Анкония Коппер»»…
— А тебе не случается думать о чем-то другом, кроме «Д’Анкония Коппер»? — спросил его однажды Джим.
— Нет.
— На мой взгляд, в мире полно всяких интересных вещей.
— Пусть об этих вещах думают другие люди.
— А не эгоистична ли такая точка зрения?
— Эгоистична.
— И что же тебе нужно?
— Деньги.
— Разве тебе мало?
— Каждый из моих предков увеличивал объем производства «Д’Анкония Коппер» примерно на десять процентов. Я намереваюсь увеличить его в два раза.
— Зачем? — спросил Джим, ехидно имитируя интонацию Франсиско.
— После смерти я намереваюсь отправиться на небо, где бы оно ни находилось, и хочу иметь возможность заплатить за вход.
— Туда пропускают только людей добродетельных, — высокомерно заметил Джим.
— Именно об этом я и говорю, Джеймс. Поэтому-то я намереваюсь претендовать на величайшую из добродетелей и предстать там в качестве человека, который умел делать деньги.
— Деньги делать может любой жулик.
— Джеймс, однажды тебе предстоит узнать, что каждое слово имеет свой смысл.
Франсиско улыбнулся, и улыбка его была полна веселой насмешки. Глядя на Франсиско и Джима, Дагни вдруг подумала о том, какие они разные. В улыбках обоих ощущался избыток иронии. Однако Франсиско смеялся потому, что видел за повседневностью нечто более великое. Джим же смеялся потому, что не хотел, чтобы нечто великое существовало.
Эту особенность улыбки Франсиско она вновь отметила однажды ночью, когда вместе с ним и Эдди сидела возле разведенного в лесу костра. Свет пламени ограждал их неровным подвижным забором, в котором небесными звездами посверкивали кусочки недогоревших ветвей.
