Все рассказы (Сборник) - Пелевин Виктор Олегович (книги бесплатно txt) 📗
Люся села на край кровати и отхлебнула из широкого стакана. После водки из пластмассовой трубки она даже не заметила вкуса – так, чуть-чуть обожгло горло.
Нелли присела рядом и уставилась на фигуру в центре ковра.
– Знаешь, – сказала она, – я в какой-то книге читала такую сказку. Будто бы на какой-то равнине воюют две армии, а над ними – огромная гора. И на вершине сидят два мага и играют в шахматы. Когда кто-нибудь из них ходит, одна из армий внизу приходит в движение. Если берет фигуру, внизу гибнут солдаты. И если один выигрывает, то армия второго гибнет.
– Что-то я тоже похожее видела, – сказала Люся. – А, точно, в «Звездных войнах», в третьей серии. Когда Дар Ветер дерется с этим, как его, на своем звездолете, а внизу, на планете, все как бы повторяется. Ты про этих психов говоришь?
– Так вот я сейчас подумала, – не отвечая на Люсин вопрос, продолжала Нелли, – может, все совсем наоборот?
– Наоборот?
– Ну да. Наоборот. Когда какой-нибудь отряд одной армии наступает или отходит, одному из магов приходится делать ход. А когда солдаты другого гибнут, он берет у него фигуру.
– По-моему, никакой разницы, – сказала Люся. – И вообще, как посмотреть… Постой, ты что, намекаешь, что мы…
– Или они, – сказала Нелли, кивая головой куда-то вверх. – Ты это правильно сказала, что нет разницы.
Она протянула руку с черной пластинкой дистанционного пульта в сторону телевизора, и по его экрану беззвучно замелькали разноцветные хоккеисты.
– А что это за две армии? – спросила Люся. – Добро и зло?
– Прогресс и реакция, – сказала Нелли таким тоном, что Люся засмеялась. – Не знаю я. Давай-ка лучше посмотрим.
– Слушай, – сказала через некоторое время Люся, – как интересно получается. Я все думаю про это твое наоборот с шахматами. И сейчас подумала: ведь если, например, мы – прогрессивное явление, то тогда прогресс – это мы?
– Sure, – ответила Нелли.
Хоккейное поле на экране исчезло, и появился полный человек в очках, стоящий возле настенной шахматной доски.
– Неожиданно развивались события при доигрывании очередной партии чемпионата мира по шахматам, – все громче и громче (по мере того как Нелли щелкала кнопкой на пульте) говорил он. – Отложенная при явном преимуществе черных, игра приобрела неожиданное и интересное развитие после парадоксального хода белой ладьи…
Застучали фигуры на доске.
– Один из двух офицеров… простите, слонов, составлявших основу позиции черных, оказался под ударом, причем удар этот ему нанес, если можно так выразиться, сам претендент, не сумевший при домашнем анализе партии учесть всех последствий непродуманного на первый взгляд хода коня белых.
На экране мелькнули крупные пальцы комментатора и профиль белого коня.
– Белопольный слон черных вынужден уйти…
Опять застучали фигуры.
– …А положение чернопольного становится практически безнадежным.
Комментатор потыкал сначала в белые, потом в черные фигурки на доске, покрутил рукой в воздухе и печально улыбнулся.
– О том, чем закончилась партия, станет известно, как я надеюсь, к вечернему выпуску «Новостей».
На экране возникло заснеженное поле, кончающееся лесом и стиснутое с двух сторон длинными заборами. Внизу кадра была видна кромка шоссе, и по ней неторопливо потянулись белые метеорологические цифры, большая часть которых начиналась с похожего на силикатный кирпич минуса.
«Взять бы такой кирпич, – думала Люся, – и этому Валере по лысине…»
– Знаешь, что это за музыка? – спросила Нелли, подвигаясь к Люсе.
– Нет, – ответила Люся, чуть отстраняясь и чувствуя, как у нее снова начинает ныть грудь. – Раньше она всегда после «Времени» была. А сейчас только иногда заводят.
– Это французская песня. Называется «Манчестер – Ливерпуль».
– Но города-то английские, – сказала Люся.
– Ну и что. А песня французская. Знаешь, сколько я себя помню, все мы едем, едем в этом поезде… Манчестера я не запомнила, а в Ливерпуль, наверно, так и не попаду.
Люся почувствовала, как Нелли опять придвигается к ней ближе, так что стало ощутимо тепло ее тела под тонкой зеленой шерстью. Потом Нелли положила ей руку на плечо – еще неопределенным движением, которое можно было истолковать и как простое выражение приязни, – но Люся уже поняла, что сейчас произойдет.
– Нелли, что ты…
– Ах, Франция, – чуть слышно выдохнула Нелли. Она придвинулась еще теснее, и ее рука соскользнула с Люсиного плеча на талию.
«Время» кончилось, но вместо вечности на экране возник сначала диктор, а потом какой-то ободранный цех, в центре которого толпились угрюмые рабочие в кепках. Мелькнул корреспондент с микрофоном в руке, и появился стол, за которым сидели дородные мужчины в пиджаках; один из них взглянул Люсе в глаза, спрятал под стол непристойно волосатые ладони и заговорил.
– Париж… – шептала Нелли в самое Люсино ухо.
– Не надо этого, – шептала Люся, автоматически повторяя слова экранной хари, – рабочие этого не одобрят и не поймут…
– А мы им не скажем, – безумно бормотала Нелли в ответ, и ее движения становились все бесстыдней; пахло от нее завораживающим зноем «Анаис Анаис», и была еще, кажется, горьковатая нотка «Фиджи».
«Ну что же, – с неожиданным облегчением подумала Люся, роняя ладонь на бедро Нелли, – пусть это станет моим последним экзаменом…»
Люся лежала на спине и глядела в потолок. Нелли задумчиво рассматривала ее покрытый нежным пушком пудры профиль.
– Ты знаешь, – нарушила она наконец долгую тишину, – а ведь ты у меня первая.
– Ты у меня тоже, – ответила Люся.
– Правда?
– Да.
– Тебе хорошо со мной?
Люся закрыла глаза и чуть заметно кивнула.
– Послушай, – зашептала Нелли, – обещай мне одну вещь.
– Обещаю, – прошептала Люся в ответ.
– Обещай мне, что ты не встанешь и не уйдешь, что бы я тебе ни сказала. Обещай.
– Конечно, обещаю. Что ты.
– Ты во мне ничего необычного не заметила?
– Да нет. Милицейских слов только много говоришь. Знаешь, если ты на них и работаешь – какое мне дело?
– А кроме этого? Ничего?
– Да нет же.
– Ну ладно… Нет, я не могу. Поцелуй меня… Вот так. Ты знаешь, кем я раньше была?
– Господи, да какая разница?
– Нет, я не в том смысле. Ты когда-нибудь про транссекс слышала? Про операцию по перемене пола?
Люся почувствовала, как на нее вдруг накатил страх – даже сильнее, чем в автобусе, – и опять мучительно заболела грудь. Она отодвинулась от Нелли.
– Ну, слышала. А что?
– Так вот, – быстро и сбивчиво зашептала Нелли, – только слушай до конца. Я мужиком раньше была, Василием звали, Василием Цыруком. Секретарем райкома комсомола. Ходила, знаешь, в костюме с жилетом и галстуком, все собрания какие-то вела… Персональные дела… Повестки дня всякие, протоколы… И вот так, знаешь, идешь домой, а там по дороге валютный ресторан, тачки, бабы вроде тебя, все смеются – а я иду в этом жилете сраном, со значком и усами, и еще портфель в руке, а они хохочут и по машинам, по машинам… Ну, думаю, ничего… Партстаж наберу, потом, глядишь, инструктором в горком – все данные у меня были… Еще, думал, не в таких ресторанах погуляю – на весь мир… И тут, понимаешь, пошел на вечер палестинской дружбы, и надо же, Авада Али, араб пьяный, стакан с чаем мне в морду кинул… А в райкоме партии спрашивают – что ж это, Цырук, стаканы вам в морду кидают? Вам почему-то кидают, а нам – нет? И – выговор с занесением. Чуть с ума я не сошел, а потом читаю в «Литгазете», что есть такой мужик, профессор Вишневский, который операцию делает – это для этих, значит, гомиков, – ты не подумай только, что я тоже… Я без склонностей был. Просто читаю, что он гормоны разные колет и психика изменяется, а мне как раз психику старую трудно было иметь. Короче, продал я свой старый «Москвич» и лег – шесть операций подряд, гормоны без конца кололи. И вот год назад вышла из клиники, волосы отросли уже, и все по-другому – иду по улице, а вокруг сугробы, как когда-то вата возле елки… Потом привыкла вроде. А недавно стало мне казаться, что все на меня смотрят и все про меня понимают. И вот встретила я тебя и думаю: а ну, проверю, женщина я или… Люся, ты что?
