Жил-был мент. Записки сыскаря - Раковский Игорь (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
по Брегу.
С Карин Свету познакомила однокурсница. Квартира Карин была на улице. Горького, там с утра и до утра было весело. Приходили и уходили люди. Пустые бутылки из-под спиртного теснились в коридоре, ванной и туалете, кто-то пел под гитару, из чулана мог донестись любовный вздох, а с кухни — сладковатый аромат волшебной травы. Иностранцы приходили и уходили, оставляя шлейф запаха парфюма, сигарет и виски. Кто-то что-то продавал, кто-то покупал. Слышался смех, и иностранные газеты, залитые кофе, валялись на полу у велюрового дивана. Светка трепалась без умолку, ей безумно нравилось говорить на английском, перемежая его испанским. Она была популярна и любима. Питер снимал квартиру на Юго-Западе, и она оказалась у него, сама не понимая как. Питер был нежен и дарил цветы. Смущало, что, уходя на работу, он запирал дверь и забирал ключи. Через неделю Светка устроила скандал.
Она кричала, что она не кукла Тутти, а живой человек, и разглядывать с балкона Ленинский проспект и Дом туриста ей надоело, как и смотреть видик, не говоря про телевизор с новостями про битву за урожай и успехами в покорении космоса. Питер пожал плечами и сказал тихо и размерено, что заплатил Карин за месяц вперёд и месяц ещё не кончился. Мир рухнул.
В кровати она лежала, как оловянный солдатик. Питер рассказывал, что это большие деньги и он не миллионер, потом показывал фотографию жены, двух пучеглазых детей, дом с черепичной крышей и семейный автомобиль, рассказывал про банковские ссуды и гримасы капитализма. Потом он курил, пил пиво и, глотая слова, повествовал, что жизнь — это очень сложно, и цитировал на память каких-то писателей. Этих писателей она не знала и знать не хотела.
— В следующий раз стихи почитай, — тихо сказала Света и ушла в дождливое и хмурое утро.
Карин встретила Светку весело. Обняла за плечи, напоила кофе, выложила на тарелку бутерброды с сыром, сунула в карман Светкиной куртки деньги. Злости не было, была усталость и желание забиться под одеяло.
Она приехала домой. Дома было тихо и пустынно. Пахло пылью. Кто-то из соседей размерено забивал в стену гвоздь. Поздно ночью пришла мама с Фёдором Фёдоровичем, запахло больницей и дешёвым табаком. Звенели чашки на кухне, хлопал дверцей холодильник, жалобно звякнула стеклом открывшаяся от порыва ветра форточка. Потом всё стихло. Только из маминой спальни доносились приглушённые смешки, скрип кровати, а потом прозвучал и тяжелый пронзительный вздох. Всё стихло.
Светка прошлёпала босыми ногами к столу и спрятала папину фотографию в ящик серванта. Ящик бесшумно закрылся, спрятав во тьме своего чрева блеск сверкнувших в лунном свете иноземных цацок, папину улыбку. Асфальт был мокрым и блестел в свете фонарей. Тело Светы с глухим стуком ударилось о бетонную крышу подъезда. И шмякнулоссь на асфальт. Дежурный сыщик зло пнул тело, носок ботинка мягко вошёл в то, что осталось от Светы. Сырые спички шипели, наконец он прикурил, ядовитый дым «Примы» синим облачком витал над трупом Светы. Шариковая ручка царапала шершавый бланк протокола осмотра трупа. Пахло липами и свежей пылью. Сыщик лениво думал, что ночевать придётся опять в конторе, в прокуренном кабинете, укрывшись вонючей шинелью, а утром объясняться по телефону с женой, которая ехидно спросит:
— Опять в засаде?
Сыщик и водитель, прислонившись к теплому боку УАЗика, курили, поплёвывая на асфальт, 14 подстанция скорой помощи не спешила. Шёл мелкий дождь, сигареты мокли, синий свет мигалки то погружал во тьму труп Светы, то освещал серые бока хрущёвок. Кровь, не зная преград, текла и текла, мелкий дождь нудно смывал её следы. Кто-то выбросил сигарету с верхнего этажа. Сигарета ударилась об асфальт и разлетелась местным салютом… В пахнущую блевотиной утробу УАЗика идти не хотелось.
Баба Клава
Когда лысый с пятном пришёл, то радио «Свобода» аж замолчало, не знало, чё говорить. Но потом оклемалось и забубнило о человеческих ценностях. Горбачёв это радио, наверное, сильно слушал. Вот и пропала в СССР ценность. Вино-водочные изделия. Эстеты плакали о вырубленных виноградниках в Крыму, народ попроще томился в очередях, и прям до мордобоя доходило. Каждая очередь в «вино-воды» — это прям взятие «Снежного городка» и картина Репина «Приплыли». Баба Клава подсуетилась, благо племяшка в магазине работала, и стала водкой и бормотушкой торговать. С наценкой, конечно, это на Западе благотворительность, а у нас за деньги. Стоит знающему человеку в окно посигналить: ти-ти-та, типа «идут радисты», и сунуть денюжку в форточку, то страждущий получал пузырек, краюху хлеба и половину луковицы, щедро посыпанную крупной солью. А рядом детская площадка. Ночью нету детей, одни карусели-качели, есть где посидеть и поговорить про жизнь или там про политику, ну или про футбол-хоккей. Вот такая благодать. Баба Клава была свойская тётка, когда-то работала в 50 о/мициции уборщицей, но потом что-то у неё со здоровьем случилось, и она уволилась. Но её все помнили, женщина она была работящая и добродушная.
По старой привычке привечала знакомых из родного отделения. И в общем-то были все довольны. Баба Клава кого знала, тому в долг давала. Как бы сказали сейчас, бизнес процветал. Но вот однажды утром она пришла в контору. Вид у неё был тот ещё тот. Фингал под глазом и походка как у противолодочного крейсера. Баба Клава в лучших традициях решила расширить рынок сбыта и связалась с оптовиками. Оптовики пришли ночью. Баба Клава открыла дверь, потому как ящик водки в форточку не пропихнёшь. Оптовики дали в глаз забрали ящик водки, ящик с борматухой, аккордеон, что стоял на буфете, потом немного попинали старуху и ушли, не найдя денег. Оптовиков, двух азеров, нашли рядом с магазином «Три Ступеньки», что рядом с Коптевским рынком. Подарив пузырь, ПМГ привезли их скорую расправу.
Баба Клава убивалась об аккордеоне. Аккордеон горячие дети знойного Баку продали в трамвае.
— Да ладно, баб Клав! — нестройными голосами мы успокаивали её. — Вот мазурики, поймали их. Деньги они тебе отдадут, без проблем. Всё пучком.
Баба Клава махнула рукой, промокнула глаза концами платка и ушла. Больше водкой-борматухой она не торговала. Продавала семечки рядом с Коптевским рынком. Про аккордеон родилась в недрах милиции красивая легенда, что этот инструмент остался у неё на память от убитого на войне мужа. Говорили, что она сама воевала и кто-то её видел у Большого театра с иконостасом орденов и медалей на могучей груди. Новый участковый в пахнущей складом форме и фуражке «Вам навзлёт» решил зайти домой к бабе Клаве и поставить точки над и. Они пили чай с вареньем, и участковый, смахнув пот со лба, спросил в лоб:
— Баб Клав, ты воевала?
Баба Клава порылась в потемневшем от старости буфете и достала из ящика потемневшую медаль «За оборону Москвы».
— Так ты как Зоя Космодемьянская? — обрадовался участковый.
— Да окопы мы рыли и рвы.
— Наверное, хорошо рыла. Чемпионкой была. Зря медаль не дадут, — подвёл итог участковый. Помолчал и добавил: — Ты, это, баб Клав, на рынке семечками торгуй, а на остановке не надо, сама понимаешь… Москва — город-герой, а ты мусоришь, и опять же проверяющие. Лады?
Баба Клава промолчала. Потом она куда-то пропала, говорили, что к дочке уехала, а может, к сыну. А про аккордеон участковый спросить забыл. Но легенда осталась. Местные тыкали пальцем и говорили:
— Вот здесь, бабка одна семечками торговала, так она с Зоей Космодемьянской вместе воевала, а так посмотришь на неё… бабка и бабка, — и уважительно тянули: — Партизанкааа. Они неприметные, чтоб фашист не понял.
Пам-парарам-тамтам
Вы огорчаться не должны –
Для вас покой полезней, —
Ведь вся история страны –
История болезни.
В. Высоцкий.
Палыч, зам по розыску, колобком вкатился в кабинет Гены в ответственный момент. Гена снимал с батареи центрального отопления свои высохшие носки. Я разливал по стаканам портвейн «Три топора», спаси и сохрани боже португальцев, если они узнают секрет этого напитка. На газетке красовалась пара бутербродов и краснобокое яблоко из братской Болгарии сорта «джонатан».
