Жил-был мент. Записки сыскаря - Раковский Игорь (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
— Это в лечебных целях, Палыч. Ноги промокли, целый день землю топтали, — проникновенно произнёс Гена, в просторечье Крокодил.
— А сыщик Родине дорог и каждый штык на счету, поэтому я болеть не могу! — подытожил я, доставая третий стакан.
Палыч выпить не дал, велел хватать бумажки и дуть в дежурку получать оружие.
Что мы и сделали, магазины снаряжали в тесном салоне «Москвича». Лысая резина лидера отечественного автомобилестроения, скользящая по припорошенной свежим снегом дороге, давала ощущение непрочности и хрупкости человеческой жизни, но водитель невозмутимо курил, нервно дёргая ручку переключения передач.
Во дворе, окружённом серенькими пятиэтажками, стояло местное население, машина скорой помощи, а у подъезда топтался розовощёкий постовой милиционер в лихо сбитой на затылок шапке-ушанке. Мы гуськом втянулись в пропахший кошками подъезд и бодро пошлёпали на второй этаж. На площадке лежал труп первой свежести с разнесённой в клочья лицевой частью черепа, глаз, покрытый белесой плёнкой, выжил и сиротливо валялся в углу около дверного проёма. Затворы мы передёрнули одновременно. Крокодил остался около трупа, я поднялся чуть выше, шуганув любопытных жильцов верхних этажей, Палыч приоткрыл дверь в соседнюю квартиру. И махнул нам рукой.
В прихожей стояло прислоненное к стене охотничье ружье, на кухне фельдшер, сдвинув в сторону чашки-тарелки и патроны, заполнял бланк. Увидев наши одухотворенные лица, он молча ткнул рукой в стенку за своей спиной. Там на диване сидел молодой парень, одетый в костюм, и пил чай. На журнальном столике лежал паспорт, военный билет. Пахло валерьянкой. Клацкнули наручники.
— Ты чего вырядился как на свадьбу? — мрачно спросил Гена.
И мы закурили. Как сквозь вату, стали доноситься звуки. Шум толпы внизу, вой сирены машины, привёзшей начальство, топот ног в подъезде. В квартире стало шумно, бубнили рации, кто-то звонил по городскому телефону, докладывая дежурному по городу, судмедэксперт Градус, чертыхаясь, искал на кухне чистый стакан. Следователь прокуратуры, приоткрыв дверь в коридор и щурясь в полутёмную лестничную клетку, описывал труп. Участковый в расстёгнутой шинели не давал спускаться жильцам с верхних этажей, злобно шипя, и полушёпотом грозил страшными милицейскими карами, на него не обращали внимания и напирали. Гена и я бродили по квартирам, устанавливая свидетелей, беря от них коротенькие объяснения, складывали их в папки. Ближе к ночи приехала перевозка, труп завернули в простыни, чуть не забыв глаз, чертыхаясь, выволокли носилки. Ухнула пружина подъездной двери. Участковый опечатал квартиру и поплёлся в опорный пункт, думая о том, что есть нормальные люди, которые орудуют ножом, топором, утюгом или там сковородкой, а есть кретины, палящие из двух стволов по соседям из неучтённого огнестрельного оружия, и что из-за этих кретинов можно получить неполное служебное.
В конторе Гена с порога заявил, что медаль нам не дадут, но премию обязаны. Палыч послал его в известное место. Мы быстренько написали рапорта, сдали оружие в оружейку и пошли дегустировать произведение советских виноделов. Во время дегустации Гена впал в философское состояние ума и, горячась, пытался понять ход мыслей стрелка, Палыч втянулся в разговор.
— Нет, Палыч, ты скажи! Я его спрашиваю: ну нахрена ты мужика грохнул? А он мне: а я его давно собирался. За что? Да заебал он меня.
— Ну, на почве личной неприязни, — тянул Палыч. — Вон в 144-м, одна баба…
А я мечтал о третьем бутерброде, потому как жрать хотелось. И мелодия одна в башке засела «Пам-парарам-тамтам», по радио услышал, когда обратно ехали. Охренеть можно, прям избавиться никак не мог.
Василёк
Матросу Кружкину посвящается
Василёк в селе родился, на окраине Москвы, село там раньше было. Коровы мычали, хрюшки хрюкали, петухи пели, а куры дело такое, известное — кудахтали, огороды славились картошкой сорта «синеглазка», рассыпчатой и вкусной, да тугой белокочанной капустой, которую засаливали в просмолённых бочках. Москва расстраивалась, и село стало частью города. Коров зарезали, да и хрюшек тоже. Куры от грохота стройки нестись перестали и тоже пошли под нож. Мясо скупили шустрые перекупщики в кепках размером с маленький аэродром, по огородам прошлись и дома снесли равнодушные бульдозеры. Сельчане перебрались в тесные улья пятиэтажек с отключением горячей воды летом и кособокими лавочками у подъездов, растресканный асфальт перед которыми устилал ковер шелухи от семечек.
Василёк пошел в ПТУ, учился он на слесаря. Выпивал, ходил на танцы и дрался — иначе чё за танцы то. Потом его замели за драку и хулиганство. Отсидел и вышел. Пока ехал домой, так успел подраться и ножом пырнуть буфетчицу на узловой станции, потому как пиво она недоливала и морда у неё протокольная была. И, не побывав дома, отправился к Хозяину в обратку. Тамошнему народу он приглянулся, да пацан он ладный был и из бакланов перекочевал в другое сословие. Шконка стала уютней, и грев шёл как положено. Отрабатывать всё это было надо, конечно, но Василёк был парень деревенский, сметливый. В шестёрках не ходил и мазу держал правильную.
Сколько веревочке не виться, а конец приходит. Вышел на волюшку вольную со справкой об освобождении и поехал домой, в Москву, имея адреса людей хороших и славу парня надёжного и ушлого.
Дома мать поплакала, с отцом выпили, соседи тоже пришли, у многих сыновья чалились, да и девки шалавы были те ещё. Свои люди, чего там. Утром Василёк проснулся, потому что петух запел на балконе соседнего дома. Бывший зека лежал на раскладушке, на чистых хрустящих простынях, смотрел в белый потолок и глупо ухмылялся тому, что на воле петух — совсем другое существо. Ну потом, как водится, поехал в милицию на учёт и на прописку. Конечно, оперок конторский нарисовался, но против кума у Хозяина дитя он неразумное, участковый пальцем погрозил, работа у него такая. На рынке Коптевском Василёк на паспорт сфоткался, фотки в паспортный стол отдал, бумажки заполнил и стал паспорт ждать, чай не рецидивист какой и не душегуб, положена ему прописка московская, как бы там оперок слюной ни капал и ни увещевал стучать, если что.
С людьми встретился, как наказывали. Приветы и слова передал, от кого положено, там и паспорт подоспел, а отец на Сортировочную устроил. Ходи себе молотком, по колёсам постукивай, зарплату получай. Зарплата копейки, но узнавал он многое, где контейнеры, где поезд тормозит, где цистерна со спиртом. Золотое дно, эта железка. Партизаны точно дураки были, при правильном раскладе не под откос поезда пускать надо было, а потрошить вагоны. Россия — страна богатая, всем хватит. И жизнь пошла хорошая, он рассказывал, люди знающие вскрывали вагончики, где надо и какие надо, пломбы на место ставили, а Василёк долю имел, и жизнь текла денежная и безмятежная. Василёк даже книжки читать стал, особенно ему рассказ Чехова нравился про гайку, он его сто раз перечитал, наизусть выучил и в День железнодорожника в Клубе так прочитал, что ладоши все отбили, ему аплодируя, а начальство Грамотой наградило и обещало премию дать. В самодеятельность звали, и он согласился, девок в этой самодеятельности красивых пруд пруди. Сисястенькие такие железнодорожницы, ух!
И шёл он под утро, с ночной смены, почти к дому подошёл и видит, что мужик прям кровью харкает, за живот держится. Хотел мимо пройти, да что-то внутри взыграло, подошел, а как подходить начал, то шапку ондатровую увидел, на асфальте лежала. Подобрал конечно, ясно что мужика этого, чего добру-то пропадать. Окликнул мужика, а тот хрипит, как лошадь Пржевальского, сказать чего хочет. А из-за угла оба на, два мента. Мужик хрипит, у ментов рация кашляет, а баба из окошка на первом этаже голосит:
— Человека убили!
А Василёк, как фраер, с шапкой в руках.
Ну, конечно, его в ментовку. Бабу, что орала, и дворника, что с метлой в соседнем дворе шарился, до кучи в «Луноход» загребли. А мужика скорая увезла. Народ в дежурке топчется, ржут своим ментовским приколам, сапогами топают, дежурный мент очочками поблёскивает, чаёк жидкий прихлёбывает, по телефонам трындит, в обезьяннике с похмелья стонут. И сидит на корточках у стенки, краской масляной крашенной, Василек в кителёчке и фуражечке, сигаретку тянет и такая тоска у него, что понять дано многим, а испытать… да упаси Господи.
