Пора, мой друг, пора - Аксенов Василий Павлович (лучшие книги .txt) 📗
– Ого, Валька! – засмеялась она. – Я смотрю, ты здесь в лучшие люди вылез.
– А что! – усмехнулся он. – Я тут не из последних.
– А рядом с тобой это Югов?
– Ага!
– Вы знакомы?
– Здрасьте! Лучшие друзья. Вторая койка в вагончике – это ведь его.
– Вот хитрый Сережка! – воскликнула Таня.
Из-за Доски почета выглянуло несколько физиономий.
– Валька, иди сюда! – поманили Марвича.
Марвич потащил Таню за доску, и там они увидели группу притаившихся парней.
– Хочешь хлебнуть? – спросил один из них и протянул Марвичу пузатую тяжелую грелку.
– Что это? – спросил он, принимая грелку.
– Вермут розовый.
– Хочешь? – Марвич протянул грелку Тане.
Таня отвинтила пробку и засмеялась:
– Это для меня ново. Из чего угодно пить приходилось, а вот из грелки впервые.
– Вермут на женщин хорошо действует, – сказал длинный блондин с ястребиным прищуром.
– Правильно, – подтвердила Таня. – Только вот жалко, на мужчин вермут плохо действует.
Все засмеялись.
– Откуда девчонка? – шепнул блондин Марвичу.
– Это жена моя, – шепнул тот в ответ.
– Ух ты! – ухнул блондин.
– Ребята, знакомьтесь, – сказал Марвич. – Это жена моя, Таня.
Грелка быстро опустела. Блондин свернул ее в трубочку и сунул в карман.
Потом они попали на какую-то свадьбу в общежитии. Попали уже к тому моменту, когда там песни начали петь, а некоторые мужчины выходили в коридор для серьезных бесед. Тут обязанности распределились правильно: Таня пела, а Марвич бегал в коридор разнимать парней. Потом он присел рядом с Таней на койку, притихший, с небольшим синяком на скуле.
– Опять ты дрался? – Таня потрогала синяк.
– Это драки пустяковые, – сказал он. – Дружеские шлепки.
– Да уж, у тебя были драки почище. Я помню, каким ты пришел ко мне в гостиницу.
Марвич вздрогнул и диковато посмотрел на нее.
– Ты был весь разукрашен тогда.
– Кянукук мне делал примочки, – глуховато сказал он, глядя в пол.
Он вспомнил все это с неожиданной ясностью и будто снова почувствовал боль и легкость побежденного.
– Кстати, где он, не знаешь? Я писал, а он не отвечает.
Он вспомнил тех троих и сам удивился, почему он не спросил о них, почему он не спросил у нее ничего о том лете, чем оно кончилось, – как будто и не было его никогда.
– Ну и паренечек был. Петух на пне. Жалкий такой, но симпатяга, как щенок. Врун он был отчаянный. Все хотел на радио устроиться. Ты не знаешь, где он сейчас? Я все время чувствую какую-то вину...
Таня молчала. Марвич поднял голову и увидел, что она смотрит в потолок, закусив губу. И бледная как мел.
«На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», – распевали за столом гости и молодожены. А возле двери барабанили каблуками девчата совсем уже под другую музыку.
– Что с тобой? – спросил Марвич.
– Он умер, Валя, – сказала Таня и, вздохнув, провела рукой по лицу. – Умер Кянукук.
– Что ты болтаешь? – тихо проговорил Марвич и вдруг вскочил. – Что-о?!
– Он разбился на мотоцикле. Я тебе все расскажу.
– Рассказывай.
Она стала рассказывать, а он сидел, привалившись к стене, и курил. К ним подходили с рюмками, они чокались, смеялись, а потом Таня снова рассказывала. Когда она кончила, он обнял ее и поцеловал.
– Я не знаю... – забормотала она. – Ведь никто не был виноват, уж я-то не виновата, это доказано, и те трое, которых ты знаешь, тоже... Но я все время думала о нем, всю зиму, только сейчас забыла, когда мы встретились... Конечно, я виновата!
– Пойдем домой, маленькая, – тихо сказал он.
7
В субботу мы чуть не запороли свой катер. Случилось это в Лосиной протоке, километрах в пятидесяти к северу от Березани. Начальство, умные головы, послало нас в эту протоку забрать поисковую партию и подбросить ее до Мазиловки, что еще на двадцать километров ниже по течению. Никаких промеров протоки этой не делалось сроду, и разведка с воздуха не велась.
Значит, вошли мы в Лосиную протоку и углубились в нее километра на три. Тут видим, прет на нас сверху черная безобразная стена. Это был прошлогодний сплав, который осенью где-то затерло, а сейчас нечистая сила гнала его прямо на нас.
– Ахтунг! – заорал Мухин, высунулся из рубки и весь побелел.
Какой там «ахтунг»! Грохот стоял страшный, бревна вздыбились, корежило их, и неслась прямо на нас эта жуть.
Повернули мы назад, гоним на полных оборотах, а грохот сзади близится. Еле-еле успели выскочить в реку, в какой-то заливчик. Мухин там начал маневрировать, а мы с Сизым с баграми стали по бортам. Метрах в двадцати от нас проносился сплав. Сильное течение гнало его в реку, и здесь он расходился веером.
Мухин все кричал свое «ахтунг, ахтунг», а мы с Сизым прыгали, как блохи, от борта к борту, с носа на корму и отталкивали баграми отдельные полешки в три обхвата. Часа два это продолжалось, не меньше. Потом протока очистилась. Взмокли мы с Сизым – будь здоров, и у Мухина тоже с бровей капало. К вечеру все же добрались до поисковой партии и тихомирно доставили ее в Мазиловку.
В Березани заночевал я на катере. Мухин звал к себе – у него комната в первом новом доме Березани, – да и у Сизого в общежитии нашлась бы коечка; но я решил на катере заночевать. Чем мне здесь плохо? Вскипятил себе чайку, поел копченого тайменя, пряников, включил наш маленький батарейный приемник и завалился на рундук.
Музыка была симфоническая, очень сильная штука, я лежал и волновался. Был я один раз на лекции «Как понимать серьезную музыку». Лекторша была ученая тетка в очках и сером костюме. Она говорила, что для понимания музыки надо знать «исторические истоки» и «расстановку общественных сил». Если не знаешь, как силы тогда были расставлены, музыку не поймешь. А потом заводить стала пластинки и объяснять: вот ручеек бежит, а это вот грозные силы природы... Не понял я тогда ту тетку. Никаких ручейков я не вижу, когда слышу музыку, и вообще никаких пейзажей. Волнуюсь только – и все, и сам не пойму о чем.
Потом музыка кончилась, я приемник выключил, стал засыпать. Катерок покачивался, и было мне хорошо, как будто в кубрике нашего эсминца, только немного одиноко. На эсминце мы спали в три яруса двадцать семь человек, а тут один лежишь, как бобер. Не люблю я ночевать в одиночестве, почему-то мне надо, чтоб обязательно кто-нибудь рядом сопел.
Утром я почистился, побрился, сбегал на брандвахту за утюгом и отпарил свои штаны. Сегодня у меня выходной день, а вчера была получка. Направил я свои сапоги первым делом на почту – послать перевод Тамарке. Надо сказать, что семья моя живет материально неплохо. Семьдесят-восемьдесят рублей каждый месяц они с меня имеют плюс Тамаркин оклад. Пишет супруга, что почти уже набрала на телевизор.
На почте долго пришлось мне в этот день постоять: много народу переводы посылало. Потом зашел в клуб, в боксерскую секцию, поработал там немного с одним кочегаром. Кочегар крепко работал, лучше, чем я. Проиграл я ему по очкам. Но все же и я провел парочку-другую крепких крюков. Кочегар, второразрядник, после этих крюков сильно меня зауважал.
– Мало тренируетесь, Югов, – сказал он мне. – Будете больше тренироваться, из вас толк выйдет.
– Толк выйдет, бестолочь останется, – конечно, засмеялись ребята.
Потом купил я себе конфет и стал крутиться по городку, не зная, что делать. День был хороший, на солнце даже тепло, и по площади, да и по всем улицам народу шлялось видимо-невидимо. В промтоварном выкинули какие-то трикотажные кофточки, бабы там визжали, а милиционер пытался их в очередь организовать.
Издалека я посмотрел на наш вагончик. Он стоял на холмике, маленький такой, но красивый – недавно мы его с Валькой заново покрасили в голубой цвет, – а на крыше пучковая антенна. Может, навестить мне любящую пару? Нет уж, пусть они там милуются в полном одиночестве. Если бы ко мне Тамарка приехала, мы бы с ней небось тоже забились в угол, как суслики, и ни с кем бы нам не хотелось встречаться.
