Краткая история тракторов по-украински - Левицкая Марина (список книг .txt) 📗

— Ах да, «Красный плуг». — От голоса Старшей Сеструхи мне стало не по себе — он предвещал что-то недоброе. — Ты, конечно, знаешь, что в конце концов их сдали. Один из тех, кому они отремонтировали мотоцикл, донес в НКВД. Директора и большую часть сотрудников сослали в Сибирь.

— Не может быть!

— К счастью, это было уже после увольнения отца. А кто-то из соседей настучал на Анну с Виктором, и их расстреляли в Бабьем Яру. Ты, конечно, знаешь, что они были евреями.

— Нет, не знала.

— Всех нас в конце концов предают.

Я думала, что жизнь моих родителей — история со счастливым концом, рассказ о победе над невзгодами, о любви, преодолевающей любые преграды, но теперь понимала, что в их жизни были только мимолетные мгновения счастья, которые нужно ловить и смаковать, пока не пролетели.

— Никак не могу понять, Вера, почему люди так быстро друг друга предавали? Можно было бы предположить, что, находясь под таким гнетом, они проявят большую солидарность.

— Нет-нет, это наивная точка зрения, Надежда. Понимаешь, у человеческой души есть темная изнанка. Если кто-нибудь дорвется до власти, подчиненные пытаются снискать его расположение. Посмотри на отца: он всегда пытается угодить Валентине, даже если она издевается над ним. Посмотри, как твои лейбористы пресмыкаются… — (Она произносила «прысмыкаются».) — …и лебезят перед капиталистами, которых поклялись свергнуть. Это, конечно, касается не только политики… — («Политыки».) — …во всем животном мире происходит то же самое.

(Ах, Старшая Сеструха, какой же у тебя нюх на все порочное, грязное, продажное, компрометирующее! И откуда у тебя такие пессимистичные взгляды на жизнь?)

— Лейбористы — не мои, Вера.

— Ну и не мои же. И не мамины, как ты прекрасно знаешь.

Да уж, моя мама с сердцем как галушка, стремившаяся «напхать нас, пока не полопаемся», была убежденной сторонницей миссис Тэтчер.

— Давай не будем о политике, Вера. А то обязательно поссоримся.

— Да, о некоторых неприятных вещах лучше не говорить.

Вместо этого мы начали готовиться к заседанию иммиграционного суда, которое незаметно приближалось — до него оставалось каких-то пару недель. Мы с Верой непроизвольно поменялись ролями. Теперь я стала миссис Эксперт-по-разводам или, по крайней мере, должна была заботиться обо всем, что связано с разводом. Вера же выступала в роли миссис Понаехали-тут-всякие. И играла ее великолепно.

— Весь секрет, Надя, в тщательной подготовке.

Вера посетила зал судебных заседаний, изучила его обстановку и подружилась с судебным приставом. Она связалась с судебным ведомством и, не признаваясь, что действует от лица миссис Маевской, договорилась о переводчике.

Я поехала в Лондон на суд, потому что не хотела пропустить это захватывающее событие. Мы с Верой встретились в кафе напротив здания в Ислингтоне, где должно было состояться заседание. Хоть мы и разговаривали по телефону, на самом деле это была первая наша встреча после маминых похорон. Мы окинули друг друга взглядом. Я уделила внимание своему внешнему виду — надела «оксфамовский» жакет по погоде, белую блузку и темные брюки. Вера была в стильном мятом жакете и льняной юбке земляного цвета. Мы осторожно подались вперед и, коснувшись друг дружки щеками, поцеловали воздух.

— Рада тебя видеть, Надя.

— Я тоже, Вера.

Мы обе вели себя сторожко.

Придя заранее, мы заняли свои места в глубине зала суда — мрачного, обшитого дубовыми панелями помещения. Косые солнечные лучи проникали сквозь окна, расположенные выше человеческого роста. За несколько минут до начала слушания вошли Валентина и Станислав. Валентина превзошла себя — никакого костюма из темно-синего полиэстера на розовой подкладке. Она была в белом платье и жакете в неровную черную и белую клетку с низким вырезом спереди, открывавшим ложбинку, причем удачный покрой жакета скрадывал полноту. Ее белокурую шевелюру увенчивала маленькая белая шляпка с аппликацией из черных шелковых цветов. Губная помада и лак для ногтей — кроваво-красного цвета. Станислав был в форме и галстуке своей шикарной школы, на голове — аккуратная стрижка.

Едва войдя в зал, Валентина заметила нас и негромко вскрикнула. Сопровождавший ее молодой блондин, которого мы приняли за ее адвоката, проследил за ее взглядом, и, заняв свои места, они тихо посовещались. На парне был такой красивый костюм и такой яркий галстук, что мы сразу поняли: он не из Питерборо.

Принарядились все, за исключением трех членов суда, которые вошли несколько минут спустя — в немодных мешковатых брюках и нестильных мятых пиджаках. Они представились, а Валентинин адвокат тотчас же вскочил и попросил переводчика для своей клиентки. Члены суда посовещались, проконсультировались со стенографисткой, и затем через боковую дверь вошла полная женщина с завивкой, которая села напротив Валентины и Станислава и представилась им. Я услышала, как те разочарованно вздохнули. Тогда молодой барристер снова встал, показал на меня и Веру, сидевших в глубине зала, и заявил протест относительно нашего присутствия. Протест отклонили.

Наконец, он поднялся опять и произнес длинную убедительную речь о том, что Валентина с отцом женились по любви, влюбились друг в друга с первого взгляда на приеме в Украинском клубе Питерборо, отец умолял ее выйти за него, засыпал ее письмами и стихами — молодой человек помахал в воздухе целой грудой ксерокопий — и они были счастливы, пока не начали вмешиваться две дочери — он показал на нас с Верой.

Он говорил уже, наверное, минут десять, как вдруг возникло замешательство: в зал вбежал судебный пристав с несколькими листами бумаги, которые положил перед председателем. Тот бегло их просмотрел и затем передал двум другим членам суда.

— И он явился бы лично, дабы подтвердить свою любовь к моей клиентке, если бы ему не помешали сегодня сюда приехать легочная инфекция вкупе с преклонным возрастом и общей дряхлостью. — Молодого человека охватило воодушевление. Председатель вежливо дождался, пока он закончит, и потом протянул ему документы, принесенные судебным приставом.

— Ваша речь показалась бы мне убедительной, мистер Эриксон, — сказал председатель, — если бы мы только что не получили факс из Питерборо от поверенного мужа миссис Маевской, где приводятся подробности заявления о разводе, поданного им от лица вашей клиентки.

Валентина вскочила и повернулась в нашу с Верой сторону:

— Етоусе проделки отой пакостной видьмы-сестры! — заорала она, рассекая воздух алыми ногтями. — Пожалуста, послухайте, мистер сэр, — она молитвенно сложила руки и обратилась к председателю. — Я кохаю мужа.

Переводчица, недовольная тем, что ее отстранили от участия в драме, бесцеремонно вмешалась в разговор:

— Она говорит, что сестры — злобные ведьмы. Хочет сказать, что любит своего мужа.

Мы с Верой молчали, напустив на себя важный вид.

— Мистер Эриксон? — спросил председатель. Молодой человек побагровел до самых корней своих светлых волос:

— Я хотел бы попросить о десятиминутном перерыве, чтобы посовещаться со своей клиенткой.

— Ваша просьба удовлетворена.

Пока они выходили из зала суда, я расслышала, как он прошипел на ухо Валентине что-то типа:

— …Вы меня выставили полным идиотом… Десять минут спустя мистер Эриксон вернулся один.

— Моя клиентка отзывает свою апелляцию, — сказал он.

— Видела, как он нам подмигнул? — спросила Вера.

— Кто?

— Председатель. Он подмигнул.

— А я и не заметила. Что, правда подмигнул?

— Он такой сексуальный.

— Сексуальный?

— Натуральный англичанин, весь такой мятый. Обожаю английских мужиков.

— Кроме Дика.

— Когда мы познакомились, Дик был англичанином и вдобавок мятым. Тогда он мне нравился. Пока не встретился с Персефоной.

Мы сидели поджав ноги на широком диване в Вериной квартире в Путай. Перед нами на низеньком столике стояли два бокала и бутылка охлажденного белого вина, уже почти пустая. В глубине комнаты негромко играл Дейв Брубек 12. После нашего сплочения в зале суда мне казалось вполне естественным, что я очутилась здесь. Это была крутая квартира с белыми стенами, неяркими пушистыми коврами и очень небольшим количеством очень дорогой мебели. Я никогда здесь раньше не бывала.