Краткая история тракторов по-украински - Левицкая Марина (список книг .txt) 📗

— Нравится мне твоя квартира, Вера. Намного лучше той, где вы жили с Диком.

— Ты что, ни разу здесь не была? Ну разумеется. Может, еще как-нибудь приедешь.

— Да, надеюсь. Или, может, ты приедешь к нам на выходные в Кембридж.

— Может быть.

Когда Вера жила с Диком, я заходила к ним пару раз: там была куча полированной деревянной мебели, а на стенах — обои с замысловатым узором, которые показались мне претенциозными и унылыми.

— Как ты думаешь, Вера, что это означает — она отозвала свою апелляцию? Она полностью сдалась? Или ты считаешь, что она попросит назначить другую дату?

— Наверное, просто сольется с криминальной средой, где ей и место. Ведь если даже ее найдут, то сразу же депортируют.

Вера закурила и сбросила туфли.

— Или это может означать, что она вернется и начнет обрабатывать папу. Уговаривать его забрать заявление. Уверена: если она подойдет к делу с умом, он согласится.

— С этого кретина станется. — Вера смотрела на длинную трубочку пепла, рдевшую на конце сигареты. — Но мне кажется, она заляжет на дно. Спрячется в каком-нибудь укромном местечке. Будет обманным путем требовать пособия и промышлять проституцией. — Пепел бесшумно упал в стеклянную пепельницу. Вера вздохнула. — И в скором времени найдет новую жертву.

— Но папа же может развестись с нею в ее отсутствие.

— Будем надеяться. Вопрос в том, сколько ему придется заплатить, чтобы от нее избавиться.

Пока мы говорили, я блуждала взглядом по комнате. На каминной доске стояла ваза с бледно-розовыми пионами, а рядом — несколько фотографий, в основном — Веры, Дика и детей: одни цветные, другие черно-белые. Но один снимок был сепией и заключен в серебряную рамку. Я уставилась на него в изумлении. Не может быть. Да нет же, это фотография мамы в шляпке. Наверное, Вера взяла ее из ящика в гостиной. Но когда? И почему ничего сказала? От злости у меня к щекам прилила кровь.

— Вера, мамина фотография…

— Ах, да. Правда, красивая? Такая прелестная шляпка.

— Но она же не твоя.

— Не моя? Шляпка?

— Фотография, Вера. Она не твоя.

Я вскочила, опрокинув бокал с вином. На столике образовалась лужица «совиньона-блан», стекавшая на ковер.

— Что случилось, Надя? Господи, это всего лишь фотография.

— Мне пора. А не то опоздаю на последнюю электричку.

— Но разве ты не можешь переночевать у меня? Я постелила в маленькой комнате.

— Извини, не могу.

Какое это имеет значение? Всего лишь фотография. Но именно эта фотография! Стоит ли она того, чтобы терять вновь обретенную сестру? Эти мысли проносились у меня в голове, пока я ехала домой на последней электричке, наблюдая, как мое отражение в окне скользило поверх темнеющих лесов и полей. Лицо в окне казалось бледным в сумеречном свете и имело те же очертания, что и лицо на сепии. Оно даже улыбалось такой же улыбкой.

На следующий день я позвонила Вере: — Извини, что вчера сбежала. Совсем забыла, что у меня утром встреча.

21

ЛЕДИ ИСЧЕЗАЕТ 13

Через несколько дней после проигранного суда Эрик Пайк заехал к отцу на большом синем «вольво» с вместительным багажником. Они сидели с отцом в задней комнате, дружелюбно беседуя об авиации, пока Валентина и Станислав бегали вверх-вниз по лестнице, складывая свои пожитки в черные мешки для мусора, и грузили их в багажник. Мы с Майком появились как раз в тот момент, когда они уже собирались уезжать. Эрик Пайк пожал отцу руку и сел за руль, а Станислав с Валентиной втиснулись вдвоем на пассажирское сиденье. Отец стоял на пороге. Валентина опустила стекло, высунула голову и прокричала:

— Ты думаеш, шо ты дуже умный, мистер Инженер, но подожди. Запомни, шо я всегда получаю то, шо хочу. — И плюнула: — Тьпху!

Машина уже тронулась. Вязкая харкотина упала на дверцу, секунду провисела, а потом медленно стекла на землю. После этого они уехали.

— С тобой все в порядке, папа? Все нормально? — Я крепко его обняла. Костлявые плечи под кардиганом.

— Усё у порядку. Да, усё нормально. Молодци. Може, когда-нибудь я подзвоню Валентине и помирюсь из нею.

Тогда я впервые услышала в голосе отца новую нотку: я поняла, как он одинок.

Я позвонила Вере. Нам нужно было составить план, как поддержать отца теперь, когда он остался один. Старшая Сеструха была обеими руками за то, чтобы освидетельствовать его и упечь в дом престарелых.

— Мы должны смотреть правде в глаза, Надежда, как бы она ни была горька. Отец — сумасшедший. Рано или поздно у него появится новая безумная идея. Лучше поместить его туда, где он больше не сможет доставлять неприятности.

— Я не считаю его сумасшедшим, Вера. Он, конечно, со странностями, однако не сможет находиться в приюте.

Я не представляла себе, как отец со своими яблоками, разговорами о тракторах и странными привычками сможет приспособиться к больничному распорядку. Я считала более подходящим местом «защищенное жилище» 14, где у него будет больше свободы, и Вера согласилась, многозначительно добавив, что этим нужно заняться в первую очередь. Она решила, что одержала победу. Я не возражала.

После отъезда Валентины и Станислава я вынесла из их комнат столько мусора, что понадобилось четырнадцать черных пластиковых мешков. Выбросила использованную вату, мятые упаковки, флакончики и баночки из-под косметики, дырявые колготки, газеты и журналы, каталоги «товары — почтой», буклеты и листовки, сношенную обувь и одежду. Выбросила недоеденный бутерброд с ветчиной, несколько яблочных огрызков и протухший пирожок со свининой, который нашла в том самом месте, где когда-то обнаружила презерватив. В комнате Станислава меня ждал небольшой сюрприз — целый пакет с порнографическими журналами под кроватью. Ай-яй-яй.

Потом перешла в ванную и проволочным крючком от вешалки выковыряла слипшийся комок спутанных светлых и темных лобковых волос, которыми был забит сток для воды. И как один человек способен производить столько грязи? Пока я занималась уборкой, меня вдруг осенило, что, наверное, за Валентиной всю жизнь убирал кто-то другой.

Я взялась за кухню и кладовку: принялась чистить плиту и стены, покрытые таким толстым слоем жира, что я соскребала его ножом. Избавлялась от объедков и отдраивала липкие пятна на полу, полках и крышках столов, где была пролита, но так и не вытерта та или иная неопознанная жидкость. Кастрюли, консервы, банки и пакеты они открывали, начинали и оставляли, а содержимое медленно разлагалось. Банка с вареньем, оставленная открытой в кладовке, треснула, варенье стало твердым как камень, а сама банка так прочно прилипла к полке, что когда я попыталась ее сдвинуть, она раскололась у меня в руках. Осколки стекла посыпались на пол, покрытый обрывками газет, пустыми упаковками из-под полуфабрикатов, рассыпанным сахаром, раздавленными макаронами, крошками печенья и сухим горохом.

Под раковиной я обнаружила тайник с рыбными консервами — всего насчитала сорок шесть банок.

— Что это? — спросила отца. Он пожал плечами:

— Купи одну — втора безплатно. Ей наравиться.

Что прикажете делать с сорока шестью банками скумбрии? Не могла же я их выбросить. А как бы поступила мама? Я взяла их и раздала всем нашим деревенским знакомым, а остальное отдала викарию — для неимущих. После этого в течение нескольких лет, на праздник сбора урожая, перед алтарем внезапно вырастали груды банок скумбрии.

Во флигеле, в картонном ящике, лежало несколько пачек печенья. Все были открыты, и повсюду валялись крошки и клочки обертки. В другом углу — четыре заплесневевшие буханки нарезанного ломтями белого хлеба. Все пакеты тоже разорваны, а их содержимое рассыпано. Зачем такое делать? Потом я заметила, как в углу юркнуло что-то большое и бурое.

Божемилостивый! Срочно позвонить в муниципалитет!