Белый Тигр - Адига Аравинд (чтение книг .txt) 📗
— Берешь или нет? Тут тебе не читальный зал!
— Не подошла, — откладывал я книгу, переходил к следующему продавцу и снова листал, листал, листал... И так до самого вечера я бродил от лотка к лотку, не потратив ни рупии, но перелистав целую гору книг.
Некоторые были на урду — языке мусульман, ну точно ворона наступила в чернила и прогулялась по бумаге: сплошь черточки, точки, загогулины.
Один продавец, старик-мусульманин с длинной белой бородой и морщинистым темным лицом в крупной испарине — ну точь-в-точь лист бегонии после дождя, спросил меня:
— Ты читаешь на урду?
— А ты читаешь на урду? — ответил я вопросом на вопрос.
Он раскрыл книгу, откашлялся и прочел:
— Все эти годы ты искал ключ. Ты понял? — Продавец, наморщив лоб, посмотрел на меня.
— Да, дяденька мусульманин.
— Замолкни, враль. И слушай. — Он еще раз откашлялся. — Все эти годы ты искал ключ, а дверь оказалась незаперта.
Он захлопнул книгу
— Это называется поэзия. А теперь проваливай.
— Прошу тебя, дядя, — взмолился я. — Я сын рикши, неотесанная деревенщина из Мрака. Расскажи мне про поэзию. Кто сочинил эти стихи?
Он недовольно покачал головой, но я засыпал его льстивыми словами: да какая у вас белая борода, да какая гладкая кожа (ха!), да какой благородный профиль и высокий лоб, сразу видно, что вы не какой-нибудь там свинопас, но настоящий мусульманин, прибывший на ковре-самолете прямо из Мекки... Ворчание сменилось довольным воркованием. Он прочел мне еще стихи — и еще, и даже вкратце рассказал подлинную историю поэзии, открытую лишь мудрецам, господин Премьер. Берусь утверждать, и в моих словах нет ничего нового, что история человечества за последние десять тысяч лет — это война умов между бедными и богатыми. От начала времен противника всячески пытаются обмануть. Бедные преуспели в мелочах — помочиться в горшок с цветком, отлупить собачку и все такое, — но общая победа осталась за богатыми. Поэтому-то в один прекрасный день мудрецы из сострадания к бедным оставили им в своей поэзии знаки и символы, это только на первый взгляд там описаны розы, прелестницы и прочие такие вещи, но на деле затронуты тайны, позволяющие беднейшему из бедных завершить десятитысячелетнюю войну на выгодных для себя условиях. Четверо величайших поэтов всех времен из числа таких мудрецов — это Руми, Мирза Галиб, Икбал... четвертого я забыл.
(Кто же этот четвертый? Хоть убейте, не могу вспомнить. Если знаете, черкните по электронной почте.)
— Дядя, у меня к тебе еще вопрос.
— Кто я тебе, учитель? Отстань от меня со своими вопросами!
— Это последний, обещаю. Скажи, а при помощи поэзии можно исчезнуть?
— Ты говоришь о черной магии? Да, можно. Об этом написано в книгах. Можешь купить такую.
— Нет, исчезнуть, но не так...
Книготорговец сощурился. Его высокий смуглый лоб был весь в крупных каплях пота.
Я улыбнулся ему:
— Ладно, забудь.
А себе я пообещал никогда больше не заговаривать с этим стариком. Слишком уж он проницательный.
От книжной пыли у меня уже слезились глаза. Я повернул к автобусной остановке, что у Ворот Дели. Во рту появился мерзкий привкус — тоже, наверное, от книжной трухи. И не надо мне было так долго возиться со старыми книгами: всякие странные мысли полезли в голову, и не по себе сделалось.
Вместо автобусов я вышел к каменным нагромождениям Старого Дели. Я и представления не имел, где нахожусь. Улицы пустели, затихали. Я огляделся. Кто-то сидел на складных стульях и курил, кто-то спал прямо на земле; над домами порхали воздушные змеи. Порыв ветра дохнул мне в лицо смрадом буйволиного навоза.
Каждый знает: где-то в Старом Дели есть квартал мясников, но мало кто видел его своими глазами. Это одно из чудес старого города—в открытых стойлах под навесами по колено в навозе стоят, понурив головы, огромные буйволы, отгоняют хвостами мух. Я жадно втягивал в себя аромат их тел и испражнений, прямо надышаться не мог! Знакомый с детства запах вытеснял из легких мерзкий городской воздух, и я позабыл все свои печали.
По мостовой загремели деревянные колеса. На дороге показалась большая повозка, запряженная одиноким буйволом. Погонщика не было в помине — скотина сама знала, куда везти. Повозка протарахтела мимо меня, на ней пирамидой громоздились буйволиные головы. Точнее, черепа с почти содранной кожей — только у самых ноздрей, как некий опознавательный знак, оставался жалкий лоскут — и с пустыми глазницами.
А живой буйвол деловито переставлял ноги, направляясь со своим смертным грузом в хорошо известное ему место.
Я пошел рядом с ним, не в силах глаз отвести от ободранных ликов смерти. Мы миновали стойла, я поглядел на упитанных живых буйволов и снова уставился на черепа. И тут — клянусь, Ваше Превосходительство! — буйвол в упряжке повернул ко мне морду и голосом, похожим на отцовский, прошептал:
Брата Кишана забили до смерти. Рад?
Когда снится кошмар и уже чувствуешь, что вот-вот проснешься, все равно страшно.
А буйвол шептал дальше:
Тетушку Лутту изнасиловали и забили до смерти. Рад? Бабушку Кусум затоптали ногами. Рад?
Буйвол в упор посмотрел на меня.
Позор! — чуть слышно произнес он и прибавил шагу.
Мне на мгновение померещилось, что на повозке лежат головы моих родных.
На следующее утро мистер Ашок сел в машину с улыбкой на губах. Красный портфель находился при нем.
Я посмотрел на страшилу и судорожно сглотнул.
— Сэр...
— Что такое, Балрам?
— Сэр, я давно собирался вам сказать... Я готов был во всем признаться хозяину, клянусь... если бы он сказал мне доброе слово... если бы мягко коснулся моего плеча.
Но он не смотрел на меня. Он тыкал пальцем в кнопки сотового.
Тык, тык, тык.
За рулем у тебя безумец, замысливший кровавый грабеж, сидит в каких-то десяти дюймах, а ты и ухом не ведешь. Ни тени подозрения. До чего вы, люди, слепы. Болтаете по сотовому с американцами, с которыми вас разделяют тысячи миль, и даже не пытаетесь представить себе, что творится в душе того, кому вы доверили баранку вашей машины!
Что такое, Балрам?
А вот это самое, сэр: я хочу раскроить вам череп!
Он подался вперед, почти коснулся губами моего уха — я чуть не растаял — и зашептал:
— Я все понимаю, Балрам.
Я закрыл глаза, язык едва ворочался во рту.
— Понимаете, сэр?
— Ты намерен жениться.
— …
— Балрам. Тебе ведь нужны деньги, так?
— Нет, сэр. Такой необходимости нет.
— Подожди, Балрам. Только достану бумажник. Ты — достойный член семьи, Балрам. Ты еще ни разу не попросил прибавки — не то что другие водители. Ты такой несовременный. Мне это по душе. Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы. Вот, Балрам, возьми...
Он вытащил бумажку в тысячу рупий, сунул обратно в бумажник, вынул банкноту в пятьсот рупий, сунул обратно, наконец, извлек сотенную.
И вручил мне.
— Свадьбу, наверное, сыграете в Лаксмангархе?
— …
— Как знать, может, и я прибуду. Мне нравится это местечко. Поднимусь на гору, осмотрю форт. Сколько времени прошло с нашей поездки? Полгода?
— Больше. — Я прикинул на пальцах. — Восемь месяцев.
Он пошевелил губами.
— Да, ты прав.
Я сложил банкноту и спрятал в нагрудный карман.
— Спасибо, сэр.
И повернул ключ зажигания.
Ранним утром я вышел из «Букингемского Дворца, корпус В» на главную улицу. Хотя здание было совсем новое, канализация уже подтекала, и на земле сразу за забором темнело мокрое пятно. Сейчас на нем спали три бродячих пса. Настало лето, и даже ночью было очень жарко. Я посмотрел на собак: они явно наслаждались прохладой, впитывали ее всем телом.
Потом сунул палец в лужу черной, вонючей воды. Точно, прохладная.
Одна собака пробудилась, зевнула, увидела меня и оскалилась. Вскочила. За ней последовали две другие псины. Собаки зарычали, принялись скрести землю, скалиться — явно давали понять, чтобы я убирался из их владений.
