Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица - Нестерова Наталья Владимировна
— А ведь точно! — почесал бороду Виктор. — Не видел у нее в последнее время моих сережек.
— Что и требовалось доказать.
— Между прочим, у вас самой дети есть?
— Двое. Сыну десять. А дочери…
Не успела договорить, как хлопнула, железно звякнула дверь подъезда. Мы одновременно вскочили на ноги. Кричали, перебивая друг друга:
— Сюда! На помощь! Мы застряли! Пожалуйста, помогите!
— К лифту! Подойдите к лифту! Кто там? Эй! Спасайте!
И замолчали вместе, прислушиваясь. Раздался звук дерганья за ручку двери лифта. После нескольких попыток дверь распахнулась. Нашему взору предстали старенькие кроссовки и потрепанные края джинсов. Их обладатель присел на корточки и уставился на головы пленников.
— Елена Петровна?
— Панкин! Гриша!
Легок на помине! Не успела ничего сказать, как Виктор приказал:
— Пацан! Быстро! Пулей лети к диспетчеру жэка и скажи, что мы застряли.
Гриша на него ноль внимания.
— Елена Петровна, а чё вы тут делаете, а?
— Шла к твоей маме, — вынуждена была честно признаться, — но, как видишь, лифт сломался.
— А зачем вам моя мама?
— Гриша! Не думай, я не собиралась на тебя жаловаться…
— Да что вы антимонии разводите? — перебил Виктор. — Кому сказано? Лети…
— Гриша, позови, пожалуйста, свою маму, — теперь я перебила Виктора.
— Ее дома нет.
— Гришенька, она дома. Я разговаривала с ней два часа назад, предупредила о своем визите.
Это было очень неудобно: разговаривать с мальчиком, сидящим на корточках, когда твоя голова находится на уровне его ступней.
— Слушай, ты, мелкий! — встрял Виктор. — Тебе русским языком сказано: позови взрослых! Двигайся!
— Ага, сейчас! — выпрямился Гриша. — Разбежался!
Мы увидели удаляющиеся кроссовки.
— Что вы наделали! — тихим злым шепотом проговорила я. — Как с ним разговаривали! Никуда он не пойдет и никого не позовет!
— То есть, как это? Он что, больной?
— Битый час вам рассказывала, какой это сложный ребенок.
— Да нет! — в сомнении покачал головой Виктор. — Сейчас он кого-нибудь приведет.
— И не надейтесь!
Через десять минут томительного ожидания стало ясно, что я абсолютно права, никто не спешил нас вызволять.
— Этот Гриша у меня получит! — обещал Виктор и постановил: — Будем сами вылезать.
— Как?
— Дверь открыта. Я приседаю, вы становитесь мне на плечи, распрямляюсь — выкарабкиваетесь наружу. Потом меня вытаскиваете.
На мне была юбка. Мягко говоря, не та одежда, чтобы становиться на плечи незнакомому мужчине. Поэтому я выдвинула встречное предложение:
— Давайте наоборот? Я вас поднимаю.
— Восемьдесят килограммов живого веса? — в сомнении покачал головой Виктор.
Еще десять минут ему понадобилось, чтобы уговорить меня принять его план. Как назло, в подъезде более никто не появился. Да и мне стало уже не до стеснения, только бы выкарабкаться из ловушки.
Когда Виктор меня поднял (нечто цирковое, акробатическое), я плюхнулась животом на пол лестничной площадки. Виктор схватил меня за лодыжки и с силой послал вперед. Проехала пузом (то есть новым бежевым костюмчиком) полметра, собрала грязь. Встала на ноги.
Какое же это счастье — быть свободной!
Попытки вытащить из лифта Виктора кончились полным крахом. Присев, захватывала его кисти, тянула, но Виктор даже ступни не отрывал от пола.
— Зови на помощь, — перешел Виктор на «ты». — На шестом этаже, квартира семнадцать, должны быть ремонтники, мужики.
Почему-то по лестнице я бежала, точно минуты промедления могли пагубно отразиться на сокамернике.
— Пойдемте! Скорее! — призывала двух мастеров в пыльных комбинезонах. — К вам должен был прийти инженер по окнам. Так вот! Он застрял в лифте. Я с ним тоже, но он меня вытолкнул. Пожалуйста, пойдемте!
Строители смотрели на меня, взлохмаченную, перепачканную, с удивлением, кажется, ничего не поняли из моей сумбурной речи, но все-таки послушно отправились оказывать помощь.
И они вытащили Виктора не на раз-два-три, а с трудом! Каждый держал двумя руками кисть Виктора, тянули, чуть суставы ему не выдернули. Виктор ногами перебирал по сетке, помогал.
«Какое вранье!» — подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются во внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!
— Спасибо, мужики! — поблагодарил Виктор строителей. — Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире эта шпана живет? — спросил он меня.
— Зачем вам?
— Вы говорили на четвертом этаже? Пошли!
И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.
На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.
— Которая?
— Эта, — кивнула на правую. — И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…
— Не бойся! — перебил Виктор. — Сейчас мы справедливость будем устанавливать.
На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:
«Глазовы — 1зв. Воробъяненко — 2 зв. Панкина — 3 зв. Лазарь — 4 зв».
Виктор не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.
— Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… — не знала, как представить Виктора.
— Педагог Макаренковской школы, — ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.
Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.
В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.
— Ну, здравствуй, голубь! — почти весело произнес Виктор.
— Чё? Чё надо? Вы кто?
— Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!
Мальчик испуганно вскочил:
— Вы чего? Вы чего?
Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.
В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.
— Снять штаны! — гаркнул Виктор.
Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:
— И трусы?
— Трусы можешь оставить, — позволил педагог Макаренковской школы.
— Да что же это такое! — возмутилась я. — Немедленно прекратите! Не позволю!
Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:
— Пусть, не мешайте!
Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?
— Да вы! Вы! — задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте. — Вобла замороженная! Спирохета, а не мать! … Извините, пожалуйста!
Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.
— Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!
