Признания Адриана Моула - Таунсенд Сьюзан "Сью" (мир книг txt) 📗

Э-э... хм... думаю, что важны. Да что там, они дико важны. Без искусства и культуры мы опустимся на уровень животных, бесцельно убивающих время, таскаясь по помойкам и ввязываясь в драки. Людей, что не допускают искусство и культуру в свою жизнь, видно с первого взгляда. Они бледны, оттого что много смотрят телевизор, а их беседе не хватает... как бы это сказать... капельки «Шанели», если, конечно, они не французы. Бескультурные люди постоянно обсуждают цены на картошку, выясняют, почему бутерброд всегда падает маслом вниз, и вообще несут всякую пошлятину. Вы не услышите от них имен Ван Гога, Рембрандта, Бэкона (я имею в виду скандально известного художника Фрэнсиса Бэкона, а не свиной бекон, и не датскую ветчину, и не... короче, не то, что едят). Нет, эти имена – пустой звук для бескультурных людей, они никогда не совершат паломничества в Лувр, чтобы увидеть «Мону Лизу» Микеланджело. И не обалдеют от оперы Брамса. Они заполняют свои дни фривольными вольностями и в конце концов умирают, так и не отведав сладкой амброзии культуры.

Посему я считаю своим долгом привносить художество во все, что я делаю или говорю. Встречая узколобых людей, я намеренно завожу с ними философскую беседу. Я спрашиваю их: «Зачем мы здесь?» Часто они норовят отшутиться. Например, на прошлой неделе я задал этот вопрос одному убогому рыночному торговцу и он ответил: «Не знаю, зачем ты сюда приперся, парень, а я здесь, чтобы толкнуть морковку».

Такие люди достойны жалости. Мы, обладатели высокоразвитого интеллекта, не должны судить их слишком строго, но мягко направлять в театры вместо тотализаторной, в художественные галереи вместо залов с игровыми автоматами, в поэтические кружки вместо дискотек. Знаю, найдутся циники, которые скажут: «Англией правят жалкие обыватели, так чего же вы хотите от простых людей?» Я соглашусь с этими циниками по первому пункту: верно, в данный момент нами правят обыватели – и тут самое время рассказать о новой авангардной политической партии, которую я лично основал Она называется Движение Моула. Пока нас мало, но настанет день, когда наше влияние будет ощущаться по всей стране. Кто знает, возможно, со временем наша партия придет к власти. А я окажусь во главе правительства. Неужели это так уж невероятно? А по-моему, отчего бы мне не стать премьер-министром? Ведь была же миссис Тэтчер когда-то простой домохозяйкой и матерью. Если она смогла, почему я не смогу?

Движение Моула было основано сразу после Дня коробочек 1984 году. Ну вы знаете, что такое День коробочек. Подарки уже рассмотрены, все белое мясо с индейки съедено, а полоумные родственники все бубнят и бубнят про завещание тети Этель и про Нормана, который никак не заслуживает паршивых старинных часов. Короче, всюду царит ennui (между прочим, ennui в переводе с французского означает такую тоску, от которой одуреть можно). Да, тоска пропитала весь дом, как застарелый запах окурков. Так вот, на следующий день моя подруга, Пандора Брейтуэйт, зашла ко мне, чтобы с некоторым опозданием отдать рождественский подарок. Рождество она с родителями праздновала в гостях, ибо миссис Брейтуэйт заявила, что, если ей еще раз придется ковыряться в заднице индейки, им всем не поздоровится.

Итак, я подарил Пандоре глиняную пепельницу в форме рыбки, которую сделал на уроке труда (хотя накануне уже вручил ей массивный золотой браслет за 2 фунта 49 пенсов), а она мне – ваучер в «Маркс и Спенсер», чтобы я мог купить новых трусов. Синтетика горит на моих... да... В общем, мы поблагодарили друг друга, а потом минут пять целовались. Я не хотел увлекаться, иначе мы бы кончили родителями-одиночками... только не в выпускном классе школы! Это было бы несправедливо по отношению к ребенку – мы оба учимся, а его куда девать?... Э-э... так о чем я, собственно?... Вспомнил. Когда мы прекратили целоваться, я заговорил о моих жизненных устремлениях и планах. Пандора, закурив вонючую французскую сигаретку, слушала меня серьезно и внимательно. Я произнес пламенную речь о красоте и изяществе, которых нам стало особенно не хватать после того, как отменили половину поездов из экономии. Обрушился на многоквартирные башни и центры досуга и закончил словами: «Пандора, любовь моя, ты поможешь мне в деле всей моей жизни?» Пандора блаженно потянулась, лежа на моей кровати, и ответила: «Ты еще не сказал, в чем состоит дело всей твоей жизни, cheri [6] ».

Я склонился над ней и произнес: «Пандора, я хочу посвятить свою жизнь победе красоты над уродством, правды над ложью и справедливости над богачами, загребающими все денежки себе в карман». Пандора бросилась в ванную, где ее вырвало, столь сильный эффект произвела моя речь. Откровенно говоря, у меня у самого немного увлажнились глаза. Пока Пандору рвало, я разглядывал свое лицо в зеркале гардероба и заметил явные перемены. Там, где когда-то мелькала неуверенность юноши, ныне просвечивала бычья твердость зрелого мужчины. Пандора вышла из ванной.

– Господи, дорогой, и что с тобой будет, ума не приложу! – покачала она головой.

Я сжал ее в объятиях и заверил, что со мной все будет в порядке:

– Путь мой, возможно, каменист, но я пройду его босиком, если понадобится.

Нашу глубоко символичную беседу прервала моя мать банальным вопросом, сколько ложек сахара положить Пандоре в какао. Когда мама потопала вниз по лестнице, я воскликнул в отчаянии, обращаясь к возлюбленной:

– О, спаси меня от мелких буржуа с их пошлым беспокойством о еде и напитках!

Мы попытались продолжить беседу, но нас опять прервали: теперь мой отец принялся издавать отвратительные рыгающие звуки в ванной. Он такой неотесанный!.. Не может умыться без того, чтобы не вызвать в памяти двух кабанов, спаривающихся в дождевой луже. И как так получилось, что я оказался плодом его чресел, просто уму непостижимо! Если честно, иногда я думаю, что я плод вовсе не его чресел. Когда-то моя мать близко дружила с одним поэтом. Он не зарабатывал поэзией на жизнь; днем он разводил личинок мух, а по ночам, заперев личинок в сарае, клал перед собой стопку дешевой бумаги и писал стихи. И очень неплохие, одно из них даже напечатали в местной газете. Мама вырезала это стихотворение и хранит его до сих пор... разве это не знак любви? Когда мама вернулась с какао, я стал расспрашивать ее об этом личинковом поэте.

– А, Эрни Крэбтри? – с притворной небрежностью произнесла она, будто и думать о нем забыла.

– Точно, – подтвердил я и продолжил с сильным нажимом: – Кажется, у меня с ним много общего, а?... Поэзия, например.

– Между вами нет ничего общего, – возразила моя мать. – Он был умным, веселым, плевал на условности и смешил меня. К тому же он был метр восемьдесят ростом и неотразимым красавцем.

– Почему же ты не вышла за него? – удивился я.

Мама вздохнула и опустилась на кровать рядом с Пандорой.

– Да потому что я терпеть не могла личинок. В конце концов я поставила ему ультиматум: «Эрни, либо я, либо личинки. Ты должен сделать выбор». И он выбрал личинок.

Губы у нее задрожали, посему я вышел из комнаты и столкнулся на лестничной площадке с отцом. К тому моменту мое намерение прояснить собственную родословную только укрепилось, и я завел с отцом разговор об Эрни Крэбтри.

– Да, Эрни хорошо устроился, – поведал отец. – В рыболовных кругах он известен как Король Личинок. Сейчас у него целая сеть ферм и особняк посреди огромного парка, который охраняет стая доберманов... Да-а, старина Эрни.

– Он по-прежнему пишет стихи? – спросил я.

– Послушай, сынок. – Отец так близко наклонился ко мне, что я разглядел шрамы от прыщей, которые он выдавил тридцать лет назад. – Банковские счета Эрни и есть чистая поэзия. Писать ему уже ничего не надо.

Отец завалился в постель, снял фуфайку и потянулся за бестселлером, лежавшим на тумбочке. (Лично я не читаю бестселлеры из принципа. Это мое твердое неписаное правило: если массам нравится, значит, мне наверняка не понравится.)