Мама, я люблю тебя - Сароян Уильям (список книг .txt) 📗
— А интересно, почему? — спросил Хобарт.
— Это моя первая пьеса. Я никак не думал, что мне же придется ее ставить. Я пил от усталости и тревоги.
— А не могли бы вы не переживать так из-за нее?
— Не раньше чем мы начнем в Нью-Йорке. А что такое, почему нельзя переживать? Мне двадцать семь лет. На карту поставлена вся моя репутация как драматурга. Я не хочу не переживать, пока у меня не будет на это права.
— Майк, — спросил Хобарт, — не достаточно ли хороша пьеса в ее нынешнем состоянии?
— Это решать Эмерсону, — ответил Майк. — Его пьеса, ему виднее. Он написал хорошую вещь и совершил режиссерский подвиг. Я не знаю никого, кто мог бы поставить ее так же хорошо, как он. И уж если он твердо решил продолжать, мне бы не хотелось просить его, чтобы он от своего решения отказался.
— Ну а сегодня можно больше не работать? — спросил Хобарт.
— Да нет, я уже в норме, — сказал Эмерсон.
— Лучше отдохните остаток дня, — посоветовал Хобарт. — Меня бы устроило, если бы вы отправились домой и на время о пьесе позабыли. Опрокиньте еще стаканчик, если есть желание, и ложитесь. Поспите, а когда проснетесь, съешьте суп и бифштекс. А завтра посмотрим.
— Какого дьявола, — сказал Эмерсон, — я же совсем здоров. Просто с тех пор, как вышли бостонские рецензии, я начал немного выпивать.
— Так: на сегодня — все, — объявил Майк. — Можете расходиться. Сегодня вечером я, как обычно, буду сидеть в первом ряду и смотреть спектакль. Уверен, что наш сегодняшний спектакль будет лучше всех прежних.
Все ушли, но Мама Девочка и я остались. Оскар Бейли сказал Эмерсону:
— В последнее время я тоже немного стал выпивать. Что ты скажешь, если мы пройдемся не спеша до «Рица» и выполним предписание доктора?
Они с Эмерсоном ушли, и тогда Майк спросил Хобарта:
— Так что же это было?
— Похоже, что самый настоящий сердечный приступ, — ответил Хобарт, — но, пожалуй, пока не стоит ему об этом говорить. Что он и переутомился — это факт, да и ел он, по-моему, в последнее время тоже маловато. Он слишком много на себя взвалил, слишком много даже для человека, который пробивает свою пьесу на нью-йоркскую сцену. Конечно, я еще его посмотрю.
— Вы вправду хотели, чтобы он опрокинул еще стаканчик?
— Нет — но я не хотел, чтобы он расхворался еще больше от всяких резких перемен. Надо, чтобы он пришел в норму постепенно. Мне кажется, если бы меня не позвали — меня или другого врача, — он бы отошел и сам. Легкие приступы такого рода случаются гораздо чаще, чем думает большинство из нас. У меня самого был один еще в колледже, но, конечно, тогда я этого не знал. Вообще-то здоровье у него крепкое, но из этого вовсе не следует, что он должен взваливать на свои плечи непосильное для себя бремя.
— Он захочет увидеть сегодняшний спектакль, — сказал Майк.
— Я бы предпочел, чтобы он не смотрел, но если обязательно нужно — то пусть.
— А успокаивающее вы ему давать будете?
— Еще чего! Это для истеричек.
Глэдис рассерженно посмотрела на Маму Девочку, но Мама Девочка только улыбнулась.
— Вы уверены, что он не был просто пьян? — спросил Майк.
— Абсолютно — но никто из нас, и никакой врач, не может здесь ничего поделать. Мы можем только надеяться, что Эмерсон сам последит за собой, сам постепенно узнает границы своих возможностей, как узнаем их все мы. Должен сказать, что после Филадельфии он творит с пьесой чудеса. Вчера вечером я смотрел ее снова, и у меня было впечатление, что она просто безупречна. Вы все творите с ней чудеса, но надо научиться также не убивать себя при этом.
— Вы хотите обследовать нас всех? — спросил Майк.
— О нет. Все вы в отличном состоянии, все абсолютно здоровы.
— В последнее время у меня болит макушка, — сказал Майк.
— Ну и что? Вы же работаете как проклятый. Не думайте об этих болях.
Потом мы вышли из театра и все вместе пошли пешком в «Риц». По дороге Глэдис немножко приставала к Хобарту насчет того, что успокаивающее нужно для истеричек, но была рада, что он приехал из Нью-Йорка и что он ее муж, а не личный доктор, которым так долго был. И он тоже был рад этому.
Только четыре спектакля оставалось нам дать в Бостоне: вечером того же дня, в пятницу вечером, и в субботу — днем и вечером. А потом — в Нью-Йорк!
В тот вечер, в четверг, Эмерсон Талли спектакля не видел, но в пятницу проработал целый день, с десяти утра до шести вечера. Мы повторили всю пьесу.
— Это наша последняя возможность порепетировать, — сказал нам Эмерсон в десять утра. — Начнем сначала и не будем спешить. С каждым новым спектаклем пьеса набирает силу, ее краски становятся все ярче и отчетливей — такими, какие они должны быть.
А в конце этой последней репетиции он сказал:
— Ну вот и все до десяти утра в понедельник в нью-йоркском зале «Беласко». В воскресенье мы отдыхаем, а в понедельник делаем упор на декорации, освещение и музыку, так что практически это наша последняя репетиция перед первым спектаклем в Нью-Йорке. Могу каждому из вас сказать одно: вы были великолепны. Вы много поработали. Видеть вас в своей пьесе и работать с вами я считаю для себя честью. Большое вам спасибо, леди и джентльмены.
В субботу утром Эмерсон и Майк вернулись в Нью-Йорк, а вечером, когда закончился последний спектакль, мы, остальные, прямо из театра поехали на вокзал и в воскресенье утром снова были в Нью-Йорке.
Большая игра
Мы с Мамой Девочкой снова вернулись в «Пьер», но не в 2109-й номер, а в другой, гораздо просторнее, в котором стояли две кровати. Мама Девочка говорила об этом с мисс Крэншоу еще в поезде. Мисс Крэншоу сказала:
— Тесная комнатка сослужила свою службу, и теперь вы должны поселиться в другой, попросторнее. А если пьеса будет иметь успех, то стоит, пожалуй, перебраться в номер люкс и зажить с комфортом.
— Если? — переспросила Мама Девочка. — Если будет иметь успех? А разве это не определенно?
— У нее великолепные перспективы, — ответила мисс Крэншоу, — но в Нью-Йорке до первого спектакля и рецензий ни про одну пьесу нельзя сказать, будет она иметь успех или нет. Все станет ясно после первого нью-йоркского спектакля. Если первый спектакль будет хороший, если публика, которая придет его смотреть, позволит нам сделать его хорошим, если она поможет нам добиться этого, тогда, я думаю, пьеса будет иметь успех. Я лично не могу себе представить, чтобы произошло иначе. Спектакль получился даже лучше, чем я ожидала. Эмерсон дал прекрасный образец творческой режиссуры.
— Надо мне поработать еще над чем-нибудь? — спросила Мама Девочка.
— Не надо ни над чем, а если бы что и было, я бы не хотела больше, чтобы вы старались. Конечно, стараться вы должны, но я старалась научить вас скрывать старание, и вы научились этому превосходно. Вы встревожены?
— Напугана до смерти, — ответила Мама Девочка. — Я сейчас вернусь, — сказала она вдруг. Она поднялась и вышла.
— А ты, Сверкунчик? — спросила мисс Крэншоу. — Ты встревожена?
— Я… хочу, чтобы пьеса имела успех.
— Почему?
— Почему? Странный вопрос.
— Нет, не странный. Разумеется, мы все хотим, чтобы она имела успех, но сейчас меня интересует, почему этого хочешь ты — именно ты.
— Потому что тогда все будут счастливые, а мне нравится, когда все люди счастливы.
— А еще почему?
— Ну, потому еще, что если пьеса будет иметь успех, то через некоторое время я, если захочу, смогу уйти из спектакля и это не будет нехорошо.
— О, так ты не хочешь поступать нехорошо?
— Не хочу.
— А может случиться, что ты захочешь уйти из пьесы?
— Я пока не знаю, но если пьеса будет иметь успех и я захочу уйти, то тогда я буду знать, что могу это сделать, — а мне это знать нужно.
— А что ты станешь делать, если уйдешь из пьесы?
— Ничего. Буду ходить в школу, играть, приходить из школы домой, ужинать, читать, смотреть телевизор. Вот и все. Я ведь смогу, если захочу, уйти из пьесы, если она пройдет с успехом?
