Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди (книги txt, fb2) 📗

И, господи ты боже мой, есть же еще и Ноа.

Я смотрю на него. Он держит перед собой листок бумаги, на котором, как мне известно, список вопросов, которые велела задать его мамаша.

Когда он начинает, его голос звучит тяжело и серьезно. Не может ли быть где-то более позднего завещания? Откуда нам известно, что Блике была в здравом уме? Возможно ли опротестовать завещание? И так далее, и тому подобное.

Когда он напрямую спрашивает Санфорда, не повлияла ли я как-то на условия завещания при жизни Бликс, а потом — как именно меня о нем проинформировали, я ощетиниваюсь и даже пищу что-то в знак протеста. Но Чарльз Санфорд терпеливо объясняет, что я никак не воздействовала на Бликс, хотя я вижу, что он сыт по горло Ноа с его семейкой, к тому же в ушах начинает гудеть, и значит, я не могу как следует следить за разговором. Я тру маленькие золотые гвоздики обивки и думаю, что же скажет Джереми, когда услышит такие новости.

Я вообще хочу в этом участвовать?

Да. Да, дорогая. Хочешь.

Похоже, пока я была поглощена своими тревогами, Чарльз Санфорд каким-то образом нашел слова, вынудившие Ноа заткнуться к чертовой матери, а потом мы все говорим еще разные слова, и, вероятно, я со всем соглашаюсь, потому что подписываю документы, а на улице становится все темнее, как будто солнце взяло и исчезло, и я не думаю, что это как-то связано с тем, что я подписала бумаги, но такие вещи никогда нельзя знать точно.

— Приближается гроза, — говорит Лару. — Кто-нибудь желает кофе? Или просто воды?

— Нет, — отвечаем мы все, — ничего не нужно.

— Подождите. Еще один вопрос. А если она не будет жить тут три месяца, что тогда? — Голос Ноа звучит искаженно и странно, будто доносится со дна колодца. — Что тогда произойдет с домом?

Чарльз Санфорд прокашливается и снова принимается проглядывать бумаги.

— Завещательница была практически уверена, что Марни примет особое условие. Вы же знаете, какой была ваша двоюродная бабушка. Вряд ли хоть что-то вызывало у нее сомнения. И все же в отдельном документе, присланном перед самой ее смертью, она оговорила, что, если Марни не согласится, дом отойдет нескольким благотворительным организациям, они там названы.

— На благотворительность, — обреченно бормочет Ноа. И бросает на меня потрясенный взгляд.

Я пожимаю плечами.

— Да, мистер Спиннакер, я понимаю. — Санфорд снова откашливается. — Вам она оставила немного денег. Уверен, это не то, на что вы надеялись, но все же… ваша двоюродная бабушка как-то упоминала, что вы наследуете довольно большое семейное состояние, и, возможно, не считала необходимым обеспечивать вас средствами к существованию.

— Ну, с этим пока ничего не ясно, — говорит Ноа таким тихим, побежденным голосом, что мне становится его жаль. Я вижу его мальчиком, которого ведет за руку двоюродная бабушка, и, может быть, она что-то говорит ему, а он поднимает глаза к ее лицу. Бабуля Бликс.

Поцелуй бабулю Бликс, Ноа.

Чарльз Санфорд благожелательно смотрит на него и произносит:

— Пожалуйста, учтите, что подобное случается сплошь и рядом. Невозможно объяснить, почему люди хотят так или иначе распорядиться своей собственностью после смерти. — Он поворачивается ко мне. — А тут, Марни, личное письмо, которое я должен вам передать. Можете вскрыть его, когда пожелаете. В сейфе хранится еще одно письмо, которое можно будет прочесть по истечении трех месяцев.

Потянувшись вперед, я беру письмо, я все еще пребываю в потрясении. Возможно, еще не поздно заговорить и от всего отказаться. Я могу в одну секунду изменить течение моей жизни, вернув ее в нормальное русло.

Однако я не могу не заметить, что по-прежнему храню молчание.

Чарльз Санфорд складывает документы стопкой и встает, давая тем самым понять, что встреча окончена.

— Итак, если у вас больше нет вопросов, я заполню все необходимые бумаги, чтобы запустить процесс. Марни, не стесняйтесь обращаться ко мне, если вопросы все-таки возникнут или если появятся какие-то проблемы. Поскольку вы решили принять условия завещания, то получите пособие, возмещающее затраты на проживание, которое назначила Бликс. Предлагаю вам открыть здесь банковский счет, а я прослежу, чтобы по мере необходимости на него шли поступления. Бликс также хотела поставить вас в известность, что она заплатила все налоги на недвижимость за пять лет вперед и оставила кое-что своим квартиросъемщикам… ну, этим я займусь сам.

Кровь так громко стучит у меня в ушах, что я едва слышу его слова.

Судя по всему, пора уходить. Ноа, который покидает кабинет следом за мной, читает что-то в своем телефоне.

— Просто чтобы вы знали: моя родня наверняка захочет опротестовать завещание, — говорит он.

Чарльз Санфорд, вышедший проводить нас в приемную, недовольно хмурится:

— Что ж, на здоровье, пусть, конечно, попытаются, но могу вас заверить, что это пустая трата времени и денег. Ваша двоюродная бабка хорошо понимала, как добиться желаемого. — В этот самый миг грохочет гром, и Санфорд добавляет: — Привет, Бликс. — И все смеются. — Выражаю вам обоим мои глубочайшие соболезнования в связи с ее кончиной, — говорит он, мы обмениваемся рукопожатиями и обещаем быть на связи.

Во всем мире вряд ли сыщется такси, которое после подобной встречи одновременно вместит меня и Ноа, поэтому, когда мы оказываемся на улице и он вызывает такси, я отказываюсь ехать. Сейчас он как большая багрово-коричневая оскорбленная туча, яростно переписывается со своей мамочкой, а мне будто снится сон, от которого я никак не могу проснуться.

Я решаю попытать удачу и, несмотря на громы, молнии и дождь, который уже начинает накрапывать, машу Ноа (мол, поезжай уже) и пускаюсь в путь по улице, натянув на голову свитер.

Добравшись до «Старбакса» — знакомое заведение! — я ныряю внутрь и обнаруживаю себя в окружении тьмы-тьмущей промокших людей, набирающих что-то в своих телефонах и заказывающих пряный чай на обезжиренном молоке.

Я дрожу и читаю прейскурант на стене, пытаясь выбрать напиток, когда женщина по соседству резко спрашивает:

— Вы стоите?

— Пардон?

— Я сказала, вы стоите в очереди или нет?

— Ах, вы про очередь? Да-да, конечно стою, — отвечаю я. — Я думала, вы спрашиваете, буду я тут стоять или, например, собираюсь сесть.

Она сердито смотрит на меня, качает головой и отворачивается, бормоча что-то про некоторых людей.

Вот как. Оказывается, если люди в Нью-Йорке стоят, речь об очереди, а не положении тела в пространстве. Потрясающая информация.

Получив свой пряный чай с молоком, я замечаю в углу кресло, которое только что освободил парень с ноутбуком, и опускаюсь в него. Я собираюсь прожить в этом городе три месяца.

За столиком рядом со мной разговаривают две женщины, они склонились друг к другу так, будто в мире больше никого нет, у одной из них темно-фиолетовые волосы, на обеих куртки, которые словно бы сшиты из стеганых черных парашютов.

Между прочим, у них взаимная любовь, и, вероятно, сегодня вечером они пойдут и заведут собаку.

Возможно, мне нужна куртка. И работа. Пара теплых перчаток. И побольше черных вещей, чтобы не выделяться.

Я делаю глоток чая. И внезапно, ни с того ни с сего, понимаю, что не хочу жить в Бруклине. Я хочу вернуться домой.

Бруклин не годится для жизни. Тут грязно, шумно, безлико — и ради всего святого, тут даже грозу как следует устроить не могут! Мне нравятся грозы, которые приходят ближе к концу дня, после того как влажность и жара некоторое время нарастали, и поэтому все рады дождю. Гроза делает свою работу, изгоняет прочь тягучий воздух и движется дальше, и вот уже небо опять чистое. Но это — эта постоянная серая морось с периодическими раскатами грома, — кажется, может растянуться на весь день. И кому это нужно?

Я постукиваю ногтями по столу, сгоняя в кучку крошки. Возможно, мне следует вернуться в офис Чарльза Санфорда и сказать, что я совершила ужасную ошибку. Я скажу ему, что просто не готова выполнить условие завещания: «Это был чудесный подарок, СОВЕРШЕННО чудесный, и я очень ценю доброту Бликс, но, к сожалению, я абсолютно для этого не гожусь. И… большое спасибо».