Токио нас больше не любит - Лорига Рэй (книги серии онлайн .txt) 📗
Наш поезд едет через парк. В вагоне несколько дюжин побежденных детей, что возвращаются из школы.
На станции Сакурадамон несколько школьников выходят и заходят несколько других, так что для нас почти ничего не меняется.
Теперь она говорит, что предпочитает велосипеды поездам, хотя, разумеется, предпочитает поезда самолетам.
— А ты?
— Я?
— В каком порядке ты бы их расставил? У меня порядок такой: велосипеды, поезда, самолеты. А у тебя какой?
— Ну, слушай, на первом месте самолеты. Самолеты мне очень нравятся.
— А потом?
— Думаю, что так: самолеты, велосипеды, поезда.
— Вот черт, ни одно не совпадает.
—Да.
— В общем-то, я не считаю, что именно это станет для нас роковым.
На ней синяя футболка с длинными рукавами, мы только что купили ее в одном из этих ужасных модных магазинов на Эбису-ниси, и она очень красивая, как, впрочем, и все вокруг нас, потому что дети в Токио одеваются как ангелы. На ее футболке надпись: «МЫ СЧАСТЛИВЫ?».
Да или нет?
Полагаю, что да.
Почему бы и нет?
Мы пьяны от саке, нас окружают разноцветные кроссовки и безупречные стрижки, на пятнадцать улиц вокруг нас не видно ни малейших признаков религии, какой бы она здесь ни была, никто не говорит ничего, что мы могли бы понять, все магазины открыты и все банки закрыты. Насколько я понимаю, небеса должны выглядеть примерно так же.
Когда этот город закончится, появятся другие, и какие чудесные лета и холодные зимы найдем мы в Других портах, и сколько поцелуев ожидает нас в тени польских сухогрузов, и на вершине самой высокой башни Города тысячи казино, и на холмах Большого Юга, и в глубоких долинах, окружающих старую Прагу, и это будет такая большая любовь что дни сделаются короткими, а ночи длинными и если все это неизбежно наступит, то почему же я чувствую, что мир подходит к концу, когда запускаю два пальца в ее промежность и обнаруживаю там все ту же резиновую преграду?
Где же дети, которых мы искали, чтобы украсить наш будущий дом? Где этот маленький звереныш, который прибегал — бог знает откуда, — чтобы оживить наш садик? Я больше не слышу, как он топочет по коридору.
Больше не вижу, как он, запыхавшись, гоняет по траве первый из положенных ему футбольных мячей. Я больше не вижу пятен краски вокруг его маленького столика для рисования. Больше не вижу облаков, и китов, и гигантских крыс, и всех прочих нелепостей, которые он рисует. Дело в том, что я больше ничего не вижу.
Почему я засунул пальцы?
Потому что кокаин сократил меня до размеров полуэрекции, такой же нелепой, как испуганное войско.
Она омывала ноги водой вьетнамских рек, слушала рассказы старых солдат из туннелей Ку Чи, пересекала площади в Мехико, не глядя на убийц женщин, пряталась от солнца под полями соломенного сомбреро, но теперь, ни словом не предупредив, она нарушила лучшее из своих обещаний.
Я знаю, что у нее будет сын, но я знаю, что это будет не сейчас и что это будет не мой сын.
Я смотрю, как она кончает, и пока я смотрю — видимо, оттого что она под защитой своей диафрагмы становится совершенно другой женщиной, — мне все-таки удается добиться потрясающей эрекции; возможно, «потрясающая» — это преувеличение, просто дело в том, что когда у тебя эрекция, ты обладаешь самой крепкой верой на свете. Поэтому мы трахаемся на полу. Пол красный. Красный ковер по всей комнате и даже в ванной.
Я спускаю в резиновую диафрагму.
Словно идиот, остановившийся перед закрытыми дверями на небеса.
И вот мы в одной из «гостиниц любви» на холме Сибуя, и я распластался на полу, закинувшись «быстрыми пулями», новейшей разработкой лабораторий Тибы, а она все еще лежит на постели, и рядом с ней — спящий парень. Один из несусветных японских подростков, отравленный дымом стрип-шоу порта Йокагама. «Быстрые пули» пригвоздили меня к полу, словно Христа, распятого на коврике. «Быстрые пули» из Тибы обирают тебя изнутри с жестокостью грабителей могил, уносят все, что находят, — сначала самое худшее, а потом все остальное.
Теперь она говорит, что хочет уйти, потому что, по какой-то неведомой мне причине, после ночи с незнакомцем женщины становятся ужасно торопливыми.
Она одевается стремительно, а я — медленно, осматривая свою одежду с удивлением человека, который пытается подключить видеомагнитофон, пользуясь инструкцией для стиральной машины.
Мы молча спускаемся с холма, идем к вокзалу Сибуя.
В наш отель мы возвращаемся на такси. Телевизор в машине не работает. Мы едем до самого дома, глядя в пустой экран.
— Ты должен любить меня намного сильнее.
Естественно, я делаю вид, что ничего не слышал. Тогда она закрывает зонт, и именно так все и кончается. Из окна монорельсового поезда видны огни Синдзюку, и потухшее сердце императорского дворца, и спящие слоны в новом зоопарке Уоно, и горящие экранчики телефонов малолетних наркоманов из Сибуи, и прерывистые огоньки самолетов, и вечная ненависть ветеранов войны, и новоявленная красота вдов, и испарения в окнах гостиниц, и несообразное свечение телевизоров, и кровь под разбитыми автомобилями, и черное небо, и красные ценники с предложениями скидок, и желтый свет в домах детской порнографии, и искусственный снег, и металлические наконечники клюшек для гольфа, и голубое мерцание такси, и белый хлопок перчаток регулировщиков, и маленькие уличные лотки с лапшой, и реклама табака, и фотографии новых звезд Голливуда , на улицах Гиндзы, и могилы в Янакэ, и рыбы в озере Синобадзу, и стальные чемоданы на вокзале Акихабара, и кости больных супермоделей в дверях клубов на Роппонги, и поминальные свечи по Риосукэ в парке Хибия-коен, и ужас матросов с русских кораблей, и мороз на цементных мостах, и надежда в казино, и усталость в поездах, и радость собак, и один ножик, и две реки, и одна шляпа — и больше ничего.
Доктор У. Тьер молча собирает бумаги в стопку. Вокруг него еще шесть светил неврологии кивают головами, как будто пьют из невидимой поилки.
Эксперимент «Пенфилд» завершен.
— Скажите, доктор, мы сильно продвинулись.
Мы, безусловно, сильно продвинулись, но ушли недалеко.
Далее доктор Тьер объясняет мне, что весь материал, собранный посредством эксперимента «Пенфилд», конечно же является строго секретным и ни один из его участников не имеет права обсуждать этот материал за рамками профессионального исследования. Сказанное означает, что ни у кого не будет доступа ни к записям, сделанным в эти дни, ни к результатам их расшифровки. Я не совсем понял эту последнюю часть — возможно, потому что мой мозг еще не до конца освободился от манипуляций этих людей; как бы там ни было, доктор Тьер любезно соглашается пролить свет на темные места своего объяснения:
— Друг мой, никто, и даже вы сами, не сможет засунуть палец в эти язвы памяти. Подобные действия могли бы сказаться на вашем выздоровлении, а мы здесь собрались совсем не для этого.
— А для чего именно вы здесь собрались?
— Мы собрались, чтобы подготовить почву. Только и всего. Внутри вас зреет семя, и вы должны вырастить побеги. Вы иссушили свои поля, и вы же заставите их колоситься вновь. Это естественный процесс. Мы — садовники, а вы — это сад.
Как красиво изъясняется этот сеньор. Приятно посмотреть, как освещает он своими аллегориями колодец моей тревоги. Как уважительно все на него смотрят! Не будь я таким усталым, я бы заключил его в объятия.
— Простите мне недостаток энтузиазма, доктор Тьер, однако сейчас мне бы хотелось поспать, потому что я чувствую себя так, словно вы распахнули мою черепную коробку и набили ее гвоздями.
— Простите, друг мой, ваш отдых важнее всяких иных соображений. Спите, сколько сможете, приятных вам сновидений, ведь сон — это сейчас лучшее из лекарств. Но запомните, если вы в силах, что все камни в вашей голове — это ваши собственные камни. И что мы вошли и вышли из нее чисто, ничего не потревожив, не взяв ничего вашего и не оставив ничего своего.
