Пир - Сорокин Владимир Георгиевич (версия книг .TXT) 📗

«Еще припаяют инфекционку – и в стационар».

Зато он нашел три адреса женевских психиатров.

– Не пойду в дурдом, – оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. – Дай воды.

Алеша подал стакан. Воду она могла пить.

– Когда мы едем в Италию? – спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.

– Послезавтра.

– Чего у нас сегодня?

– Валлис. Винный погреб в Ветро.

– Поехали, – решительно встала она.

В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым «Comalin» весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.

Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.

Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:

«Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: „Кто же выиграл войну, твою мать?!“ Или мы слишком быстро едем… Или это беременность такая странная… Значит, рожу…»

Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.

– Может – простое переутомление, а может, и МДП, – неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.

– А как же нам… с экскурсиями? – задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.

– Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.

Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.

– Будем считать, что у меня диета, – пошутила она.

Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.

– Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, – попросила она.

Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.

– Слон, выйди, пожалуйста.

Алеша поцеловал ее и вышел.

«Чего я, в самом деле? – Оля исподлобья смотрела на еду. – Иди, возьми и ешь».

Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.

– Зайка, как? – Алеша через некоторое время заглянул в дверь.

– Убери… унеси… – всхлипывала она.

Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.

– Я одна полежу… – смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.

Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.

– Слушай, а если глаза завязать?

– Я одна полежу, – повторила она.

– Я схожу на площадь, ладно?

– Ага.

Алеша вышел.

«И главное – здесь… по закону мирового свинства… За что мне?» – трогала она стену.

Слабость после рыданий опять потянула в сон.

Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату №16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. «Оленька, посмотри, как мне резанули!» – дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. «Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!» – Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. «Ты неправильно смотришь, – мать дает ей зеркало. – Смотри туда!» Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол – правое плечо с правой грудью исчезли. «Теперь надо смотреть под этим углом, – улыбается мать. – В него видно все самое важное. То, что надо делать». Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по-настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: «КОМБИКОРМ». «Иди скорей, они в пять закрываются, – советует мать. – Беги напрямую через помойку!» Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью «КОМБИКОРМ»; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. «Я умру с голоду!» – с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. «Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!» – раздается голос рядом; Оля видит старуху. «Я умираю с голоду!» – рыдает Оля; «Идите к кладовщику с черного хода», – советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. «Дай мне! Дай мне!» – кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка – рот, банка – рот, банка – рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.

– Зайка! Зайка! Зайка! – Алеша тряс ее за подбородок.

– А? – очнулась она.

– Ты кричала. Давай еще таблетку дам?

Оля села, вытерла мокрое от слез лицо. Она все поняла. Это понимание не напугало ее, а, наоборот, успокоило.

– Слон, полетели в Москву.

– Сразу? А Греция?

– Мне очень плохо. Мне надо в Москву.

– Но… у нас те билеты пропадут. И надо новые покупать. Еще тыщу баксов.

– Тогда я одна полечу.

– Ну что ты городишь, зайка!

– Собирай вещи, и поехали.

– Ну, зайчонок, давай все обмозгуем трезво, давай не будем пороть го…

– Мне надо в Москву!! – закричала Оля. Они вылетели вечерним рейсом.

Москва встретила широкой темнотой пыльных улиц и родными дикими запахами.

Ночь Оля проспала с реладормом, а утром, едва она проснулась, Алеша объявил ей:

– Зайка, я еду за доктором.

– Мне не нужен никакой доктор, – потянулась она.

– Это толковый невропатолог, посмотрит тебя. Лежи и жди нас.

Алеша ушел.

Оля быстро встала, оделась, причесалась, глотнула воды, нашла деньги и вышла из квартиры. Голова кружилась, но работала удивительно четко и быстро. Оля чувствовала, что она очень слаба, но одновременно она с нежным удовлетворением ощущала себя сильно помолодевшей.

На проспекте Королева она поймала машину:

– Мясницкая.

Она помнила, как однажды Лошадиный Суп остановил там машину и ненадолго зашел в свой офис.

Выйдя из машины на Мясницкой, она быстро нашла этот серо-розовый, недавно отреставрированный дом с позолоченной доской. На доске было выгравировано:

Оля вошла в дверь.

В большой бело-голубой прихожей маячил охранник в черной униформе и сидела девушка-вахтер.

– Здравствуйте, вы к кому? – улыбаясь, спросила она.

– Я к вашему… начальнику, – заговорила Оля и поняла, что забыла фамилию Лошадиного Супа, вспомнив только его имя – Борис.

– А у нас их целых два, – улыбалась девушка. – Вы к директору или к председателю?