Пир - Сорокин Владимир Георгиевич (версия книг .TXT) 📗
– Умер, – сказала она, и весь мир сжался.
Ей вдруг стало все видно в мире. И все было тяжелое и мертвое.
– Там есть, – осипшим голосом прошептала Оля, вспомнив про квартиру с невидимой едой.
Она встала, дошла до метро, поймала машину и в оцепенении доехала до дома с самой высокой аркой. Поднялась на лифте, нашла ту самую квартиру, позвонила в дверь. Открыла невысокая пожилая женщина со спокойным добрым лицом:
– Здравствуйте! А у меня уж давно все готово.
Женщину звали Полина Андреевна, она помогала Бурмистрову в подготовке кормления, но всегда уходила до начала процесса. Оля вошла в большую прихожую.
– А где Борис Ильич? – Полина Андреевна пошла на кухню.
– Он… сейчас… – Оля заглянула в столовую.
Там стоял все тот же стол, сервированный на одного. Блюда с едой не было.
– А я жду, жду! – громко заговорила на кухне Полина Андреевна. – Думала, он отменил! Но тогда бы позвонил, да?!
Оля пошла на кухню. В голове у нее пела сухая пустота. Сердце жадно и тяжело билось. Полина Андреевна что-то убрала в холодильник, закрыла его и заметила стоящую в дверях Олю:
– А?
Оля молча вошла, жадно шаря глазами.
– Вы что-то ищете? – спросила Полина Андреевна.
– Где еда?
– Какая еда?
– Моя.
Полина Андреевна смотрела с улыбкой непонимания:
– А… тут только яблоки в холодильнике да кефир. Помыть вам яблоко?
Оля в упор посмотрела на нее. Полина Андреевна замолчала и перестала улыбаться.
Оля заметила на кухонном столе что-то накрытое полотенцем. Подняла полотенце. Под ним было то самое фарфоровое блюдо, из которого Лошадиный Суп накладывал невидимой пищи. Но в блюде была просто пустота.
Оля заглянула в холодильник. Там лежали яблоки, лимон, две пачки маргарина и начатый пакет с кефиром. В морозилке был только лед.
Оля стала открывать шкафы, выдвигать ящики.
Но ее пищи нигде не было.
Ужас охватил Олю. С позеленевшим лицом она застыла посреди кухни.
Полина Андреевна осторожно отошла в угол кухни.
Оля посмотрела на электроплиту. Там на одной конфорке стояли одна в одной три пустые кастрюли, на другой пустая сковорода. В сковороде лежала целая консервная банка без этикетки.
Оля взяла банку в руки. Банка была тяжелой, чуть больше среднего размера.
Олино сердце тяжело забилось, и из губ вырвался хриплый нечленораздельный стон. Дрожа всем телом, Оля стала искать консервный нож. Но его нигде не было. Тогда, положив банку на стол, она вытянула из наклоненного букового бруска с ножами самый большой нож. Он был тяжелый, как молоток, и острый, как бритва. Оля обхватила его удобную черную ручку двумя руками, с трудом сдерживая дрожь, размахнулась и вонзила нож в банку.
Его толстое крепкое лезвие пробило жесть как бумагу.
– Не знали! – зло усмехнулась Оля, оглядываясь на онемевшую Полину Андреевну, нажала на нож.
Она никогда в жизни не открывала консервные банки таким способом. Сделав пару рывков и неровно разрезав жесть, Оля, дрожа и топая ногой от нетерпения, потянула ручку ножа в другую сторону, силясь раздвинуть разрез. Левая рука, сжимающая край банки, сорвалась и порезалась о нож. Кровь закапала на стол и на банку. Но Оля смотрела не на кровь, а на уродливую, медленно раздвигающуюся, как рот железного дровосека, прорезь:
– Чтобы не прятать… гадина…
Жестяные губы раскрылись.
Рот железного дровосека был набит жидким говном.
Волосы зашевелились на голове у Оли. В банке была баклажанная икра.
– Нет! – засмеялась она и повернулась к Полине Андреевне. – Нет, это… нет…
Полина Андреевна с тихим ужасом смотрела на нее.
Оля выдохнула, заметила свою окровавленную руку, сняла с крючка маленькое кухонное полотенце с ежом, несущим гриб, обмотала им руку и пошла из квартиры.
Спускалась пешком по прохладной лестнице.
В сумке нежно зазвонил мобильный. Оля вынула его, посмотрела, нажала красную кнопку с изображением телефонной трубки, приложила к уху.
– Борь? – раздалось из мобильного.
Разлепив сухие губы, Оля издала неопределенный гортанный звук.
– Я, это, тут нанял шестнадцать рыл, они прикинули, ну и сказали, что за сутки отвинтят. Но я о чем: мы маску в воду кинули, а она не тонет ни хуя! Понимаешь, шесть тысяч масок… это проблема может быть крутая, Москва-река, все-таки, водяные наедут и пиздец… А машина к причалу подъехать не сможет, тут мусора разного горы… Борь, надо, это, ты свяжись с Самсоновым, пусть он пригонит пару говнососок, мы маски на мель скинем, а говнососки шлангами их засосут, прям с водой, а тогда…
Оля бросила мобильный в мусоропровод.
На улице солнце скрылось и заморосил редкий дождь.
Оля бесцельно брела, зажав правой рукой левую. Мертвый мир обтекал Олю и расступался равнодушной тяжкой водой. Она добрела до метро «Павелецкая», увидела под ногами забрызганные дождем трамвайные рельсы и остановилась.
На полосы рельс было приятно смотреть. От них шла волна уверенного покоя.
Оля двинулась вдоль трамвайного пути в сторону центра.
Дождь перестал и выглянуло робкое солнце.
Оля постепенно дошла до Нового Арбата, купила мороженое, посмотрела на него, выбросила в урну, свернула, миновала Щукинское училище и пошла по переулку.
Вдруг что-то бело-знакомое притянуло ее глаза. В переулке топорщилось кафе, недавно построенное из красного кирпича. В окне его сидел человек в белом пиджаке, которого Оля видела в офисе Бурмистрова.
Она остановилась.
С Белым Пиджаком за столом сидели еще двое – широкоплечий высокий блондин и худощавый человек с близко посаженными глазами. И этого человека Оля узнала сразу: тамбур, Бурмистров на коленях, упавшая на Олину ногу фотография. Татуировка на запястье.
– ИРА… – произнесла Оля.
Трое закусывали, разговаривая.
Оля вошла в кафе. Бармен равнодушно посмотрел на ее левую руку, перетянутую окровавленным полотенцем.
В кафе было накурено и сидели некрасивые люди. Но свободные места были. Стол с Белым Пиджаком и с ИРА был в самом углу. Оля села за неубранный стол рядом, спиной к ним.
ИРА встал и вышел.
Белый Пиджак допил пиво, закурил. Блондин жевал.
– Но с первым все остается тики-так, так что вы не пересылайте зря, ясно? А второй перешлите.
– Да это понятно.
– Время терять не надо, щас оно пригодится.
– Как получат – сразу.
– Конечно, ёптеть.
Они замолчали. Вскоре вернулся ИРА, вытер салфеткой мокрые руки.
– После дела всегда хезать тянет.
– Закон жизни, бля… – жевал блондин. – Я с утра посрал.
– Слушай, а у него же дача еще была? – ИРА налил себе пива.
– Да. В Малаховке, – ответил Белый Пиджак. – Но адреса я не помню. Да и она, это… не то чтобы. Так себе халупа. Но участок приличный.
– Найди адрес.
– Никуда не денется.
– Давай по маленькой накатим…
Звякнул графин, полилась водка.
– Чтоб Бориске Бегемоту на том свете было на что выпить и поебаться.
– Ага…
– Давай.
Выпили, стали закусывать.
Оля посмотрела на лежащий рядом с ее рукой столовый нож, испачканный в красном соусе. Потрогала его круглый конец. Потом открыла свою сумочку, порылась в ней, вынула маникюрные ножницы, встала, подошла к жующему Белому Пиджаку и с оставшейся силой вонзила ножницы ему в шею.
– Ай? – вскрикнул тот, как от укуса пчелы, и схватил руками воткнутые в шею ножницы.
Блондин молниеносно вскочил, отшвырнув стул, прыгнул к Оле и, поджав руки к груди, как кенгуру, легко, но со страшной силой ударил ее ногой в левый бок. Никогда в жизни Оля не получала таких ударов. Она отлетела, стукнулась о стену, сползла на пол. ИРА встал, в руке у него появился пистолет.
– Ай! Ай! А-а-й! – вскрикивал Белый Пиджак, приподнимаясь.
В кафе все смолкли и тупо смотрели на происходящее.
Оля не потеряла сознание от страшного удара, но совсем не могла больше дышать. Сердце ее смертельно затрепетало. Опершись спиной о стену, она потрогала свой левый бок. Рука нащупала ужасно-непривычную впадину со сломанными ребрами. Трясясь и икая, Оля пыталась втянуть в себя хоть глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха, но воздух не входил-дил-дил в губы и как аборт как аборт как аборт
