Женский день - Метлицкая Мария (серия книг TXT) 📗
– Ну, раздевайся. На мою голову…
Поставила чайник, сделала два бутерброда с засохшим сыром. А на сковородке штук десять котлет. Марина вытащила гостинцы – мамино клубничное варенье, сливовый мармелад, сушеную тараньку и большой шматок сала.
Тетя хмыкнула.
– Понятно. Что вы оттуда… еще можете!
Слезы брызнули из глаз – так стало обидно! Ладно, проехали. Надо же приспосабливаться, выживать как-то надо. Бог терпел и нам велел, как говорила бабушка.
Квартирка крошечная, однокомнатная. Два ковра на стене, люстра хрустальная. Горка с хрусталем. Тетка хвасталась: «Видишь, как преуспела!»
Преуспела, да. В столице всего-то лет десять, а уже и квартира своя, от завода. Горка с посудой, ковры. Только мужа вот нет и ребенка.
Раскладушку разложили на кухне.
– В шесть проснешься и соберешь, – приказала тетка. – Мне на работу.
Потом спросила про планы. Марина поведала, что устроится на работу – куда, все равно.
– С общежитием! – указала тетка. – Я тебя здесь долго терпеть не буду. Мне, моя милая, никто не помогал и перину не стелил. Все сама, все одна. Всю жизнь на заводе спину ломаю. Квартиру вот в прошлом году выбила. Видишь, добра сколько?
Марина кивнула.
– И еще, – тетка слегка смутилась, – у меня, племянница, есть еще личная жизнь. Ты поняла?
Марина снова кивнула.
– Так что в пятницу чтобы тебя здесь не было. Повторять не надо? С семи вечера и до двенадцати. А где пристроишься – не мое дело. В кино иди или в цирк. С конями! – засмеялась она, явно довольная своей остротой.
Марина все поняла – у Светки любовник, и любовник женатый. Ладно, пересижу. А там видно будет.
Но было интересно, поэтому без пяти семь села у соседнего подъезда и стала ждать.
Ровно в семь появился один – низенький, крошечный, как колобок. В фетровой шляпе и сером пальто. Остановился, воровато оглянулся – не видит ли кто. Вытащил из портфеля коробку зефира и нырк в подъезд.
«Понятно, – вздохнула Марина, – герой-любовник. Дура Светка. Это ж Москва! Столько мужчин по улицам ходит. Бери любого. Если мозги имеются. А этот пень замшелый… Кошмар! Хотя… Светке уже за тридцать. А в этом возрасте, как известно, невест давно нет – есть старые девы и брошенки».
Марина бродила по Москве часами – ни снег, ни ветер, ни мороз были ей не помеха. Она вглядывалась в лица прохожих, жадно рассматривала, во что москвичи одеты, принюхивалась к запахам проходящих мимо женщин. Почти все торопились – одна Марина никуда не спешила. И вот тогда она поняла – она тоже хочет спешить. Торопиться, опаздывать, не успевать и вбегать в последнюю минуту. Хочет, нет, страстно мечтает жить так, как ОНИ. Коренные москвичи – хмурые, угрюмые, торопливые и невежливые.
Совсем не такие, как те, кто жил в ее городке. Там все двигались не спеша. На работу – не спешили. На базар – тем более. В кинотеатр знакомые билетерши пускали опоздавших – все были друг с другом знакомы. На базаре соседки продавали творог и свеклу. В магазине торговала соседка тетя Оля. В школе преподавала мамина одноклассница Лариса Сергеевна. В больнице работала мамина золовка Катя.
Все здоровались, знали друг о друге все, вместе провожали в армию парней, вместе хоронили, гуляли свадьбы, выручали друг друга. Ссорились, конечно. Скандалили. Кто-то кого-то не любил, говорил гадости, сплетничал. Но это была совсем другая жизнь. Жизнь у всех НА ВИДУ.
И это раздражало ее больше всего. Вся жизнь человека была так бесстыдно открыта, словно это не личная жизнь, а общественное достояние граждан богом забытого и замшелого городка.
Во дворах на ветру полоскалось белье – ветхое, застиранное и тоже стыдное: простыни, пододеяльники, лифчики и трико.
Женщины бегали в магазин в тапочках и бигуди. Центральная улица, райком, Главный (!) гастроном с пустыми прилавками, кинотеатр «Родина» с порезанными дерматиновыми креслами и запахом прокисшего пива.
В галантерее – лак «Прелесть», от которого волосы встают дыбом, алюминиевые сережки и браслеты и голубые тени для век. Еще вафельные полотенца и хозяйственное мыло, которым и стирали, и мыли детей.
За ВЕЩАМИ ездили в столицу. Везли все, что удавалось достать: туалетную бумагу, польскую помаду, болгарские духи, колбасу, сыр и лимоны.
Тут же сбегались соседи и прямо во дворе все щупали, восхищались и завидовали покупкам.
Как это было противно! «Неандертальцы, – думала Марина. – Просто папуасы какие-то!»
Мужчины крепко пили «с зарплаты» и ежедневно по пиву, как говорили. Женщины некрасиво старели, злобились и проклинали судьбу. Все проживали свою жизнь так уродливо, так пресно, так бедно и стыдно, так бесславно, что почему-то становилось ужасно страшно.
Мама понимала, что Марина уедет. Не возражала – только тихонько плакала. Плакала и переживала – как там, в Москве? Ведь никого! Как пробиваться? На Светку надежды нет – та всегда была стервой.
В общем, провожала дочь со слезами и болью в сердце. А Марина смеялась:
– Мам! Хуже, чем здесь, не будет.
– Где родился, там и сгодился, – причитала и не соглашалась мать.
– Вот уж нет! – жестко сказала Марина. – Здесь я точно не пригожусь.
Было все – и мытье полов в рабочей столовой. И мытье котлов там же – повышение! И фирма «Заря» – уборка квартиры, продукты на дом. И прачечная-химчистка – аппаратчик-пятновыводчик.
Тогда-то и началась страшная экзема – все руки и шея покрылись коростой от химии.
Потом повезло – устроилась в паспортный стол, работа была не бей лежачего, но очень пыльная. Заработав экзему, стала еще и аллергиком – и на пыль тоже. Ушла. Снимала угол у бабушки. Бабушка была невредная и глухая, телевизор включала так, что хоть святых выноси. А Марине все время хотелось спать.
Бабке она и готовила, и стирала, и приносила продукты. И мыла коммунальную квартиру – тоже за бабушку.
Иногда ночью ревела и думала: «Уеду! Все брошу и поеду домой. А что, собственно, бросишь? Что ты нажила, с чем трудно расстаться? Пару сапог? Две кофточки и новые джинсы? Крошечный флакончик французских духов, которые бережешь пуще глаза?»
Дома – мама. Своя кровать, свой стол и свой шкаф. Мамины щи и пирожки с повидлом. Ее причитания и ее любовь. Ее жалость. Которую Марина принимать не готова. Подружки все уже замужем, гуляют с колясками. Мужья пьют пиво, стучат костяшками домино и орут на жен и детей.
А они, жены, выходят во двор с тазами. С тазами мокрого белья. Простыни, наволочки, ползунки. Лифчики и черные «семейники». У всех одинаковые. И снова все это полощется на ветру, и снова стыдно… за всех.
И Марину начинало тошнить. Нет! Никогда! Значит, будем биться дальше! А может быть, повезет?
Да навряд ли… Считается, что повезло Светке. Кино! Да, правда, квартира. Хрусталь, ковры, все такое. И этот, в шляпе, с зефиром. Повезло, ничего не скажешь!
А вот ей, Марине Тобольчиной, повезет. Обязательно, слышите! По-другому не будет!
А спустя три года случайная встреча. Судьба. Судьба в лице девушки Гали. Галя работала в Останкино. Монтажером. Послушав Марину, сказала:
– Дура! Ты совсем не там, где должна быть. Поломойка, подавальщица – смешно! У тебя красота, амбиции и, наконец, мозги. И самое главное – ты так устала от всей этой гадости, что смело пойдешь по трупам. С легкой улыбкой на счастливом лице.
Марина тогда вздрогнула.
– По трупам? Ты что, Галка! По каким еще трупам?
Почти обиделась. А та объяснила – фигура речи. В смысле, ради карьеры ты готова НА ВСЕ. Ну, или на многое. А это уже залог успеха. Ты натерпелась по горло и хочешь НОРМАЛЬНОЙ жизни. И главное тут – желание. Вернее, сила желания.
Почти четыре года Марина была девочкой на побегушках. Потом тихо-тихо, медленно-медленно все стало получаться. С гостевого редактора до редактора настоящего. И наконец, Марина Тобольчина стала ведущей. Это была не просто карьера. Это был ошеломительный, невероятный, почти немыслимый успех.
Правда, было одно «но». Совсем маленькое, не всем заметное «но». Лукьянов. Любовник. Любимый. Гуру. Учитель. Ее всё! Талантливый, умный, отчаянный. Креативный. Жесткий. Муж и отец двух девочек.
