Бузина, или Сто рассказов про деревню - Гребенщикова Дарья Олеговна (книги txt, fb2) 📗
Котлетная
Тряссётся по бездорожью, разбрызгивая коричневатые фонтанчики брызг, карабкается по крутолобым взгоркам, районный ПАЗик. Автобус набит битком – ползёт он, переваливаясь, с боку на бок, мимо деревенек, которые словно бусины на нитку, насажены на проезжую дорогу. У каждой бусинки, обозначенной покосившейся от времени ржавой будкой, подобрав юбки, тяжко сползает какая-нибудь бабка, попадая непременно ногой в глубокую лужу, и матеря на чём свет стоит, шофера Кольку. Оставшиеся рассаживаются поудобнее, трут локтями ватника запотевшие стекла, достают коленкоровые кошёлки, в которых, вместо банок с молоком, проданных на рынке, лежит и удручающе пахнет чесноком ливерная колбаса. Разложив на толстых коленях платки, ломают краюхи серого хлеба, лущат вареные яйца, и вынимают из-за пазухи темные бутыли с вином, называющиеся «огнетушителями». Пьют из горлышка, утирая рукавом розоватую струйку с подбородка. Деды, сидящие сзади, курят в рукав, неумело разгоняя серые дымные облачка. Деды одеты уже «по-зимнему» – самовязанные толстые свитерки с горлом, засаленные ватнички, армейские еще треухи серого цвета. В очередной раз подбрасывает автобус, всхрюкивает поросенок, плотно завязанный в мешок, кудахчут куры, сбившиеся в корзинке, повязанные поверх клетчатым платком. Автобус буксует. Деды, нехотя бросив папироски, толкают молодежь, уснувшую от тряски, бабки и молодухи выходят – для облегчения веса автобуса. Идут на обочину, подрубают деревца, подкладывают под колеса – «гатят» раскисшую дорогу. Размявшись, продрогнув, опять пускают по кругу бутылочку, тут и молодежь проснулась окончательно, и пошли смеяться, вспоминать, привирать, песни петь – и все веселее ехать!
– Ягорна!
– А!
– Ягорна! А чё тебе не помереть-то все? Ты какова года-то?
– Тябе неймеца? Ты, Натаха, еще до титьки не дотянувши, а я в камсамоле была! в ячейке… мы, бывалоча, с гармохой песни пели…
– Дык не напелась за жисть-та? С лежанки, небось, по пол-дни встаешь…
– А тут и лечь впору – пыхает дед самокруткой, – я ей об чем толкую ть? Надо-ть матицу разобрать, тады легше будеть… душа-т пройдет, если попа не застрят!
Бабки передают друг дружке вино, гомонят о детях, в автобусе от овечьей шерсти не продохнуть – аж глаза щиплет:
– Тормозни, Колька! – кричит старшая, – дай дедам опростаться, а нам ноги помять…
Колька послушно тормозит на обочине, автобус пустеет и только поросенок хрюкает под сиденьем…
Самой последней остановкой маршрута была «Котлетная» в деревне Сережино. Подъезжали уже в полной тьме, по осени к пяти вечера мгла сгущалась. В столовую к этому часу стекались деревенские – и мужики шли с работы, и бабы – с фермы, заходили семьями, степенно, детей вели с собой, покупали им шипучий лимонад и песочные коржики с крошашимися зубчатыми краями. Публика облепляла стойку, как мушиная стая, и буфетчица Клава, зрелая дама с таким крупным бюстом, на котором устояли бы, не дрогнув, полные стаканы с вином, царственно ворочая головой с фальшивыми рубиновыми серьгами в ушах, покрикивала – «а ну не лезь», «руками не лапай», «ценники кому писаны?» Она распределяла публику только по одному, ведомому ей критерию. Кому-то давала «на долг», кого-то вовсе приказывала – вывести на улицу, кому-то приветливо скалилась, обнажая золотые, угловые коронки на зубах. Пиво возили в бидонах, варили там же, при хлебопекарне. Мужики ждали пива, толкались отдельной стайкой, прислушивались к шуму за окном. Когда приходил грузовик, буфетчица движением брови отсылала особо доверенных скатывать по доскам тяжелые алюминиевые бидоны. Тут уж начиналось столпотворение схожее с вавилонским. Давились, лезли через голову, теряя деньги, а Клава, сузив в щелки глазки, упрятанные в бульдожьих щечках, разливала половником пиво по кружкам. Пахло свежо, как в бане. «Доливу не ждать! – рявкала буфетчица, – кружки быстро освобождаем! В банки не лью!»
Руки ее, с толстыми пальцами, с ногтями, крашенными малиновым лаком, быстро и ловко отсчитывали мокрую сдачу из тарелки с мелочью. Наконец, «пивные» рассаживались, сдвинув столы, стелили куцую районную газетку с мутными фотографиями знатных комбайнеров, и начинали стучать серебристой воблой по столам – чтобы чешуя легче слезала. Первая кружка выпивалась в благоговейном молчании, обсасывался кусочек рыбки, и тут же шла вторая, а за ней – третья. Уже и добывали из-под стола бутылочку водки, широко расплескивая ее по пивным кружкам – для крепости, уже закуривали, без закону, но бычки в дощатый пол не топтали, собирали в пустую бутылку, отчего та курилась вулканом.
Семейные размещались отдельно, ковыряли вилками крупно нарезанный винегрет, укрывавший костистую селёдку, бабы, спустив на плечи толстые шерстяные платки, утирали пот со лба, дули чай из стаканов, налегали на пирожки с повидлом и с рисом. Хлеба брали с верхом, ржаной был испечен тут же, через дорогу, в пекарне. На столах, крытых клеёнкой, стояла серая крупная соль да графинчики с уксусом – это, если пельмени «выбросят». Корки не бросали, ссыпали в широкие карманы – птице. Бабки постарше, те уважали компот с сухофруктами, брали его с подноса, несли, переваливаясь, к столику, пили обстоятельно, выбивая в беззубый рот залипшие яблоки и урюк. Ребятня мелкая сновала меж столов, выпрашивая то конфетку, то копеечку, а вот уж и тащили котенка с улицы, и играли в прятки под столами.
Самым главным, чем славилась «Котлетная» – были, конечно, котлеты. Жарила их тут же Клавина помощница, молодая разведенка Любка, и до того вкладывала она в те котлеты свою любовь и надежду на замужество, что выходили они необыкновенными, и до того вкусными, что набирали их и домой, и на праздник, и на всякий повод. Мухи весело вились под потолком, неохотно оседая на липких лентах, но на них никто внимания не обращал. Пробегала мелкая мышка, надкусившая куль с мукой – но, то деревня, на мышку кошка была.
Сидели долго, обстоятельно, до последнего автобуса. ЗнАком был заход водителя, гаркавшего в зал – «кончай базар, мальцы, ехать надоть…» Клавдея, счастливо улыбаясь, щедро наливала ему полную с прицепом, и подавала горячую котлету с печки – в ее деле выручка от водителя зависит… Шофера, ночевавшие при «Котлетной», еще засиживались, а наши, подталкивая друг друга в ватные зады, занимали автобус, и, весело дыша перегаром и чесночными котлетами, автобус валко, как суягная овца, плыл по российскому бездорожью в серой заоконной мути…
Валенки
Нам, в деревне, зима всегда в радость. Потому как – снег. А снег всегда лучше, чем дождь! Опять же, избу снегом накроет – теплее будет, как под одеялом! На дворе минус двадцать пять, солнце сияет вовсю, по белому снегу – синие тени. Дым из труб хвостом кверху, будто кто сидит в печке да курит в небо. Это, стало быть, к холодам. Зимой, понятное дело, все по домам сидят – но вот ребятня до чего зиме рада! На всех горках накатано, шум-гам, визг. На саночках катаются, а у кого саночек нет – те и так, на попе съезжают. Опять же все собаки тут – и им весело.
Ну, и одеваться нужно зимой по-особому. В городе что? Метро, машина, там хоть босой, хоть в исподнем бегай – нипочем не замерзнешь. В деревне – нет. Нос высунешь, все. Почитай отморозил. Бабы, они в платки кутаются. Нижний – простой, ситцевый, а уж поверх – тонкий, вязаный. Если на будни – то коричневый, либо серый, а на праздник или в клуб – тут узорчатый, с люрексом, в турецком огурце. Шуб в деревне отродясь никто не носил. А вот овчинные полушубки, да. Но они на плечах тяжелые, это уж сторожа – кто на месте стоит, либо милиция. А наши так, по-простому, ватник стеганый, да бежать. Особ статья – валенки. Это в России, почитай, после сапог – первая обувь! Деды, кто валенки катал, особо уважаемые были. Для дела надо иметь овечью шерсть только весенней стрижки, и особо уметь её к делу готовить. Сначала всю шерсть разложить, обсмотреть, опытными пальцами – ощупать, какая, шерстка-то? Густая, или бедная, плохонькая? А уж потом, на шерстечесалку. Это вроде сарая, а в нем устройство: гребни как бы – шерсть закладывают, а эта штука прочесывает, всякий сор удалит, и выходит полотно из шерсти, уже не клоками, а на шерстинки поделено, после в рулон скручено. А уж в мастерской разложат на столе, поделят на части – для правого и для левого валенка равные, и давай особо эту шерсть как бы укладывать, в серединке потолще, по бокам – потоньше. Тряпицей покроют, и все руками, все руками поначалу. А уж потом палкой бить начинают, чтобы шерсть сваливалась – валяют, стало быть, отсюда – валенки. Мастеров иной раз и пимокатами звали – те пимы катали, но это кто на Севере, а наши так – валяльщики. И до того это людям дело простым казалось, что и поговорка пошла «Ваньку валять» – а «ваньками» звали колодочки такие, на какие ту шерсть вроде как наматывали. Потом уж в горячей воде варили, чтобы сселась шерсть, стала плотной. Всякому инструменту свое название издревле дадено, тут и рубило, и валки, и даже «коза» есть. Вот, как заготовка валенка пообсохнет, так и давай ее мять-колотить, чтобы войлок плотный был – а то – беда! Прохудится валенок! Коза – это как рожки такие на скамейке – вот по ней валенок возили взад-вперед, пока греметь не начнет, пока не огрубеет. Тогда еще разок в чистой воде проварят, и уж бьют палкою, воду отжимают. Тогда – сушить. А уж, самый последок дела – подровнять, шлифовать до мягкости. Хороший валенок должен звук гулкий иметь, а внутренность для ноги удобную, мяконькую. Кто любит валеночки с отворотами, а кто – покороче, кто любит пожестче, кто помягче. Мастер для своего заказчика всегда расстарается! Для деревни нету обуви важнее валенок. Сами посудите? В холод ни один сапог, ни одни ботинки ногу так не согреют, в шерсти овец специальное вещество есть, оно даже лечит ногу, а уж войлок-то теплу выйти не даст. Конечно, если слякоть, тут без калош никак, это да. Галоши надел – все! Хоть купайся иди! И, главное, валенку сноса не бывает. Износился, протерся – иди к деду, он тебе подошьет валенок, новую подошву приладит, и ходи-бегай! А можно и отрезать голенище – вот тебе чуньки домашние, ходи, радуйся! А для города валенок вещь неловкая. Только для ребятни, разве что? На педали в машине не пожмешь! Валенок предполагает ходьбу степенную, а в городе все бегают. Опять – в нем жарко, если на работе-то сидеть. В деревне домой пришел, голиком обмел – да на печку, сушить, там специальная полочка для того предусмотрена.
