Курица в полете - Вильмонт Екатерина Николаевна (чтение книг TXT) 📗
— Ой, Элла, я совсем забыла, — смущенно призналась Таня, плиточница. — К тебе тут мужчина заходил. Интересовался, где ты.
— Какой мужчина?
— А немолодой такой, в куртке.
Кто бы это мог быть? А впрочем, кто угодно!
— Он что-нибудь передал?
— Ага. Телефон. Просил перезвонить', как приедешь.
— А где телефон-то?
— Таська, где телефон, который тот мужик оставил?
— На холодильнике лежит!
На бумажке было написано: «Дмитрий Михайлович». И номер мобильника. Сердце оборвалось.
Неужели он не знает, что я живу у Махотиных на даче? А если знает, почему не позвонил туда, почему не приехал? Почему сюда явился без звонка?
Хотел устроить сюрприз? Он что, думает, я сижу и жду его и дальше буду ждать? Тоже мне нашел Пенелопу. Одиссей хренов… Скиталец окаянный…
Но позвонить хотелось отчаянно.
— Девушки, а вы этому мужику дачный телефон не давали?
— Нет, ты же не велела!
— И правильно!
Однако звонить отсюда невозможно. У девчонок ушки на макушке, да и вообще… Позвоню вечером с дачи.
Она поехала в, Останкино, отдала Елизавете Петровне толстую пачку новых рецептов и поинтересовалась, как прошла поездка в Довиль.
— Все хорошо, Эллочка, — без всякого энтузиазма ответила Елизавета Петровна.
— Нет, что-то не так, я чувствую! — встревожилась Элла.
— Сейчас нет времени, но скажу в двух словах: он там случайно встретил знакомых…
— А-а… — поняла Элла и вспомнила отрешенно-неприятное выражение лица, которое ей удалось подглядеть в Шереметьеве. Бедная Елизавета Петровна. Вероятно, при встрече со знакомыми у него было такое же лицо. Я так понимаю, что поездка была испорчена. Ох, как жалко ее…
— Элла, не надо сочувствия, ничего, я свое урвала… Там все-таки были часы и минуты.., счастья… да, наверное, можно так сказать… А вы очень посвежели. Совсем другой цвет лица! Вот что значит чистый воздух. Рада за вас. Когда закончите ремонт, я напрошусь к вам в гости, ладно?
— Господи, Елизавета Петровна, буду счастлива.
По дороге от станции к даче она вдруг подумала: так вот к чему был тот дурацкий сон про пчелу, слетевшую с обоев. И прибавила шаг, чтобы скорее позвонить Воронцову. Но у дома стояла машина Любы.
— Элка, у тебя мобильный работает? Я звоню, звоню, а ты не слышишь! Хотела тебя предупредить, что приеду.
— Господи, зачем предупреждать? Это же твоя дача!
— А вдруг ты с кавалером заявилась бы?
— Да какие у меня кавалеры? Кстати, если позволишь, я у тебя тут задержусь, меня уговорили заодно уж и спальню отремонтировать.
— И правильно! Это такой кайф — вернуться в свеженькую, чистенькую квартиру! Живи сколько хочешь! Места много! Да и мне спокойнее, не говоря уж об Алле Сергеевне, она просто счастлива, что ты тут живешь.
Когда они сели пить чай, Элла словно бы между прочим спросила:
— Люб, а что там про Воронцова слышно?
В глазах Любы мелькнуло странное выражение — то ли испуг, то ли сомнение.
— Ну он все-таки уезжал…
— Куда?
— Не помню уж, кажется, в Кению.., или Зимбабве, я забыла. Он как-то тоже о тебе спрашивал…
— И что ты ему сказала?
Господи, неужели она всерьез в него влюбилась? Может, зря я утаила от него, что она живет у нас? Хотя у нее есть телефон и он вполне мог бы ее найти, если б захотел. Нет, я в это лезть не стану. Хочет она затянуть у себя на шее эту петлю, пусть, но я ей помогать не буду.
— Ты почему так странно на меня смотришь? — поинтересовалась Элла.
— Скажи, тебе это надо?
— Что именно?
— Я понимаю, он интересный мужик, талантливый, его фильм про коал только за один месяц огреб сразу два престижнейших приза, но для жизни он не годится.
— Прекрасно это понимаю.
— Элка, с ним ты намучаешься не знаю как!
— Любашка, никакого «с ним» нет и не будет.
Мы просто знакомы.
— Да ладно, что ж я, не вижу, какие у тебя глаза стали… Ты, конечно, сама будешь решать…
— И решать мне нечего. Он любит не таких, как я.
— Что ты хочешь сказать?
— Ну ему нравятся тощие.
— Это он тебе сказал?
— Нет, что ты! Просто я видела трех его баб.
Там ни граммулечки мяса, не говоря уж о жире…
— Элка, ты что, комплексуешь из-за фигуры?
Никогда раньше за тобой не замечала! Очень глупо! Ты ж не какая-то толстуха, ты толстушка, пышечка — и тебе это идет! У тебя красивые ноги, и вообще, если хочешь знать, ты мужикам страшно нравишься. Кстати, и Славка тоже всегда при тебе млеет.
— Ну, положим, он млеет не от меня, а от форшмака! — засмеялась Элла.
— А ты Митьку хоть раз кормила?
— Нет.
— И не вздумай! Или разве что «курицей в полете»!
— «Курицей в полете» он сам меня кормил.
А потом, сейчас уже курица не прохиляет. Мой бывший хахаль после первой же программы так меня обложил за эту, как он выразился, «аэрокурицу»! Сказал, что я сука, кормила его столько лет говнищем… — со смехом вспомнила Элла.
— Скотина! А между прочим, кто-то мне говорил, будто Лирка жаждет его вернуть.
— Флаг ей в руки! Кстати, Люб, я вот давно хочу спросить. Сейчас уже только из электромясорубки не лезет Лиркина рожа. Почему? Она что, так нравится телевизионщикам, а? Она и готовит, и в интеллектуальные игры играет, и дает советы по всем вопросам жизни.
— Элка, какая же ты наивная, с ума сойти! — почти умилилась Люба. — Да за нее платит издательство, ее таким образом раскручивают, рекламу делают, ты ж помнишь, одно время везде, куда ни глянь, была Маринина, потом Донцова, теперь вот Устинова и Звонарева.
— То есть если завтра платить перестанут…
— Так и не будет ее на экранах. Все очень просто.
Почему-то Элле приятно было это слышать.
— Эл, а я чего приехала-то…
— Понятия не имею.
— Ах да, у меня уже склероз. Мне нужно взять тут Славкин лыжный костюм. Он ему мал, я хочу отдать его своему племяннику, чего зря лежать будет?
Они еще посмеялись, поболтали, и Люба уехала. А Элла опять задумалась. Любка не хочет, чтобы у меня что-то было с Воронцовым. Считает, что я буду страдать… Можно подумать, что я уже не страдаю. Хотя, если честно, пока страдаю вполне терпимо. А почему я должна страдать? Я буду страдать, если не сбудутся мои ожидания.
Буду страдать от разлуки с ним, так? Значит, не надо никаких ожиданий, надо жить сегодняшним днем. Или ночью. Вот встречусь с ним, мне будет хорошо, а уедет, скатертью дорожка. Тем слаще будет встреча. Так можно существовать, вон существует же Елизавета Петровна и еще считает себя счастливой… Но ей уже за пятьдесят, а мне еще даже не под сорок… Детей у меня быть не может, я с таких ранних лет это знаю, что даже и не мучаюсь по этому поводу. Не всем же суждено… Итак, надо настроить себя — никаких ожиданий, мне от него ничего не нужно, кроме него самого… Нет, это уже не правильно. Ничего вообще не нужно. С ним хорошо, и без него неплохо.
И надо как-то дать ему это понять. Мол, мы оба свободные люди. У тебя своя работа, не совместимая с семейной жизнью, и у меня, кстати, тоже.
И прекрасно. А что это я тут строю планы, может, он просто хочет спросить у меня что-то или сказать… Словом, может, он вовсе не намерен возобновлять наши отношения. Я строю оборонительные рубежи, а нападать никто и не думал. Надо ему позвонить. Интересно, он написал номер мобильного. Значит, домой звонить не следует, там живет тощая юная дева. Так зачем я-то ему понадобилась?
С неприятно бьющимся сердцем она набрала его номер. Довольно долго никто не отвечал, она собралась уже повесить трубку, как он вдруг откликнулся.
— Алло!
— Дмитрий Михайлович?
— Элла! Эллочка, как я рад тебя слышать! Здравствуй, моя хорошая!
Внутри все залило сладким теплом. Держись, Элка!
— Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, — как можно спокойнее и холоднее проговорила она.
— Элла, ты где? Мне твои малярши сказали, ты за городом.
— Да, но сейчас я в Москве, у подруги, на дачу вернусь завтра.
