Дуxless: Повесть о ненастоящем человеке - Минаев Сергей Сергеевич (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
– Милосердие, доброта… это чё, Будда, что ли, выходит?
– Сам ты Будда… Ну возможно, ты и прав, для калмыцкого телевидения надо сделать визуальный образ Буддамена.
– Нет, там Кирсан, там такое не прокатит.
– Ты это, слышишь, Кирсана тока не трогай, умоляю. У него там бесплатное образование, медицина, у каждого по верблюду, и никому не западло, что он на «роллс-ройсе» по степи ездит. Наоборот, все думают, как это неудобно, по таким-то дорогам. А все оттого, что он всех верблюдов населению раздал. Вот и мучается за народ теперь. И еще он шахматы поднял. Ты вот не играешь, а я очень уважаю. И нет у него там никаких нефтяных королей, только шахматные. И журналисты, которые про воров-олигархов писали, теперь уже не пишут про них. И не ворует никто. А все потому, что народ в своего президента верит! Он для них Бэтыч!
– То есть если олигархов прекратить показывать по телевизору, то они вроде как воровать перестанут автоматически? Ты думаешь, что говоришь? Что изменится?
– Ничего не изменится, конечно. Здесь всегда так и будет. В каком-нибудь семнадцатом веке челядь сидела и судачила про тогдашних нуворишей: «Ну вот, еще лет пятьдесят осталось. Пеньку продадут, лес продадут и больше у Рассеи ничегошеньки не останется. И как только наши дети жить будут?» Потом здесь оказались огромные залежи нефти, которой мы все сейчас и живем. И так же, как и наши прапрадеды, разглагольствуем о том, какой случится ужас, когда она закончится. А на самом деле ничего не случится. Кончится нефть, найдутся другие полезные ископаемые. Ну, скажем, найдут какой-нибудь «энергиум», который будет круче всякой нефти. И Россия, без шума и пыли, протянет на нем еще лет триста. То есть исторически предопределено, что предназначение данной территории в разведывании природных ресурсов с целью последующей перепродажи их в другие страны. Через хитрые надстройки, способствующие обогащению узкого круга властной верхушки. Поэтому нам и нужна четкая национальная идея, чтобы народ понимал: все, что происходит в верхушке, делается во благо… «во благо Франции и с разрешения Кардинала», как писал Дюма-отэц.
– Ну, в общем, это многое решает. Такая территория огромная. Представляешь, что было бы, если б все население жило здесь ХОРОШО? Да мы расплодились бы хлеще китайцев, а с нашими вечными поисками внешних врагов вели бы перманентные войны, в которых всегда побеждали бы ввиду постоянного восполнения людских ресурсов. Таким образом, в конце концов Россия бы завоевала весь мир.
– Ой, вот только про войну не надо, ладно? Сейчас мы опять скатимся к Второй мировой, а у меня уже аллергия на эту тему. Какую программу ни включи, везде Сталин, Черчилль и Гитлер. Герои того времени. Надоело.
– Так нынешние-то герои мелковаты. Вот и остается выуживать мелкие детали из жизни титанов прошлого. Ладно, Бог с ними. Ты мне лучше скажи, Михаил, только без «бэтманов» своих, а нельзя ли тут такую идею сделать, чтобы «верхушка» жила в согласии и некотором респекте с простым народом, а? Ну, опять же твой любимый девятнадцатый век. Например, крестьяне ждут, когда летом в имение вернется «добрый барин», питерские простолюдины закидывают камнями царские войска во время восстания декабристов, декабристы мечтают о свободном народе. Всех объединяет любовь к Родине и помыслы о ее будущем…
– Это ты о чем? Какое, к черту, единение, какие декабристы? Они о жизни простого народа из французской беллетристики того времени узнавали. Декабрист Бестужев в тюрьме учил русский язык, чтобы со следователем общаться. Не было тут, к сожалению, никогда единения и не будет. И народ ничего никогда не менял, даже в 1917-м. Он просто иногда был наблюдателем событий, а иногда их участником. Все просто.
– Мишка, а как бы так в эту верхушку-то попасть? Ты понимаешь, меня преобразования не особо мучают, я не декабрист и готов тебя при случае сделать главным гуру по духовности. Ты только скажи, есть ли исторический рецепт попадания в верхушку? Кроме рождения от правильных родителей? Очень, понимаешь, хочется прислониться к военному эшелону или пристроиться на склад теплой одежды…
Я представил себя этаким защищенным от всего на свете, с теплой буржуйкой и стаканом горячего чая в руке, властелином склада, мне стало тепло от такой мысли. Мишка, будто прочитав все это на моем лице, сказал:
– Можно. Главное – понять систему. Те невидимые человеческому глазу маршруты, по которым люди движутся к успеху.
– Это ты что имеешь в виду? – отбросил я негу и сосредоточился на впитывание Мишкиной мудрости…
– Хорошо. – Мишка прикурил уже погасшую папиросу и передал ее мне. – Ну, вот, скажем… Звонит тебе приятель и говорит: «Слы, мы тут у меня дома зависли с девками, водкой и т. д. Приходи, будем пить, есть и танцы танцевать». Ты приходишь к его дому, а квартира, нужная тебе, находится на сорок пятом, предположим, этаже. А то, что в доме имеется лифт, которым люди пользуются для быстрого подъема на высокие этажи, ты не знаешь, потому как сам всю жизнь прожил в пятиэтажке. И вот ты пыхтишь, поднимаешься по лестнице, через час приходишь в квартиру, а там только мухи летают над пустыми стаканами. Все ушли на дискотеку. А знал бы ты, как лифтом пользоваться, давно бы уже вместе со всеми отжигал. Таким образом, главное в жизни – понять, где лифт, и научиться им пользоваться. Такая вот простая формула успеха, братан.
– Постой, постой. А вот что-то у тебя не складывается. Взять, к примеру, Ходорковского. Он же быстро прорюхал, что есть лифт. Научился кнопки правильные нажимать, быстро попадать на нужные этажи. И чем все закончилось?
– Правильно. Кнопки-то он научился нажимать. И быстро попадать на нужные этажи тоже. Только вот в чем проблемка. Он же не один стал ездить. Он же, сука такая, стал с собой еще и людей возить. А самое главное, что в какой-то момент он вообще себя вообразил лифтером. А это в корне неправильно. Ибо лифтер может быть только один. Все другие – либо обслуживающий персонал, либо пассажиры. В общем, Ходор жал себе и дальше на кнопки, улыбался, в кабине радостные пассажиры, «Хава нагила» играет и все прелести жизни. И в один не особенно прекрасный для него момент лифт привез его не совсем на тот этаж, куда он хотел. А на том этаже, куда он его привез, сидит лифтер с охраной и по-человечески его спрашивает: «Товарищ Ходорковский, что же вы, батенька, в лифте-то государственном хулиганите? Еще и пассажиры, ваши друзья, в кабине накурили. Ну нехорошо же так…» И все, и не ездит больше Миша на лифте, хотя и лифт тот есть и исправно функционирует…
– Да…
Снова виснет пауза. Я сижу и смотрю, как Мишка покачивается на стуле из стороны в сторону. Разглядывание этого человека-метронома усыпляет меня. Я думаю про Ходорковского, Бестужева и русский народ. И часы показывают половину четвертого утра, и где-то на задворках моего сознания начинает играть диск «The Cure» – «Disintegration». И я тупо пялюсь, как Мишка пытается уменьшить/увеличить звук магнитофона и путается в кнопках и рычажках. И я вижу, как он задевает боком чашку с чаем и она медленно падает со стола, разбивается и окрашивает валяющуюся на полу газету в коричневые тона. Пока жидкость медленно, подобно сгущенному молоку, растекается по бумаге, я успеваю отметить, что чай превратил Ходорковского в негра и он стал очень похож на Нельсона Манделу, борца с апартеидом в ЮАР. И мой мозг раскалывается от осознания того факта, что его необходимо выпустить из тюрьмы как можно быстрее, иначе хитренькие олигархи сделают из него борца с режимом, будут собирать от его имени подписи/бюджеты в фонд освобождения страны от преступного режима апартеида, угнетающего российских предпринимателей. Еще я думаю, что это все было изначально ими подстроено, чтобы иметь в обойме лидера с репутацией «политзаключенного» с прицелом на новые выборы. Тут же логическая пирамида достраивается в моем сознании до того момента, как эта «партия узников совести» приходит к власти и начинает обживать новую квартиру, совсем не считаясь с интересами прежних жильцов. И такое яркое понимание всего этого хитрого замута приводит меня в состояние нокдауна. Я поднимаю с пола газету и, тыкая пальцем в Ходорковского, хочу рассказать Мишке про все это, но из моего пересохшего горла вылетает только нечленораздельное: «ЫЫЫЫЫ, Манделлааааа!» Мишка поднимает на меня сузившиеся от страха глаза и шепчет: «Коммуналки… хитро, блядь…» И мы смотрим друг на друга с ужасом от того, что мы читаем мысли друг друга на расстоянии, а следовательно, обкурка вошла в свою финальную фазу. И я понимаю, что Мишке страшно, потому что те вещи, которые мы поняли, понимать нам совсем не стоило. Ужас гонит Мишку в комнаты, где он пулей расстилает обе кровати, влетает обратно и говорит мне, сбиваясь:
