Дневник одного тела - Пеннак Даниэль (книги .TXT) 📗
* * *
61 год, 7 месяцев, 27 дней
Четверг, 6 июня 1985 года
Сняли швы. Шрам венчает мой череп розовым ореолом, как будто, как говорит Грегуар, кто-то вскрыл его, чтобы взглянуть, что там, внутри. Позже, днем, Мону встревожило поведение Грегуара. Она показала мне в окно, как он играет в саду с Копейкой. Движения мальчугана показались мне какими-то дерганными, нескоординированными, замедленными, он словно потерял ориентацию. Собачка тоже, казалось, была сбита с толку тем, как ее хозяин ходит вкривь и вкось. В крайней тревоге бросаюсь к нему. И тут Грегуар, показывая на мой шрам, заявляет, что он – внук Франкенштейна.
* * *
61 год, 7 месяцев, 29 дней
Суббота, 8 июня 1985 года
Когда неожиданное препятствие застает меня врасплох (сегодня утром, например, собачьи какашки у выхода из кондитерской, на которых я чуть не поскользнулся, вечером – лишняя ступенька, когда я спускался по лестнице на улице Вилье де Лиль-Адан), я иду дальше мелкими опасливыми шажками. Слишком долго иду. Такая чрезмерная осмотрительность. Я как бы репетирую свою будущую старческую походку. Что вполне соответствует моим детским причудам. Беспокойный старичок, каким я еще не стал, предостерегает от безрассудства мальчишку, каковым я уже не являюсь. Ну и где же тут мое настоящее? Все оно умещается в этой предусмотрительности.
* * *
62 года 20 дней
Четверг, 31 октября 1985 года
Я ем и пью правой рукой, а курю – левой.
* * *
62 года, 23 дня
Суббота, 2 ноября 1985 года
Этьен вот уже несколько лет как перестал стрелять из лука из-за артроза, изуродовавшего ему плечо. А ведь он блистал в этом деле. Он никогда не занимался стрельбой как спортом, не участвовал ни в каких соревнованиях, а стрелял сам, один, у себя в сарае. Я тут становился самим собой , говорит он. Тебе не хватает этого? И да, и нет. Он поясняет, что даже если сейчас ему уже не воспроизвести жест, которым натягивают тетиву, то целиться он может по-прежнему. Верный прицел: краткий миг уверенности и точности. К примеру, вон тот кусок соли, говорит он, будь у меня в руках лук, я бы не промахнулся. Он показывает на брусок белой соли на ближней поляне, подвешенный к буку для приманивания косуль . От нас до дерева двадцать семь шагов, уточняет он. Я проверяю: верно, двадцать семь. Он выработал такую точность движений у себя в сарае, что мог бы стрелять с закрытыми глазами. Позиция перед мишенью, угол предплечья по отношению к груди, сила натяжения тетивы, которая определяется подушечками пальцев и сообщается затем целой группе мышц (он знал название каждой), задержка дыхания в нужный момент, сознание, освобожденное от всего, кроме мысленного образа цели, и множество других параметров – в том числе полное равнодушие к результату как предмету какой-то гордости, – все это способствовало верному прицелу. А когда все эти моменты собирались вместе (что редко случается, говорит он), я спускал тетиву, уже точно зная, что стрела попадет в яблочко. И так и случалось. Он не считал это каким-то особым достижением, для него это была красота, гармония: Как будто сердцевина мишени – это я сам. Вот это-то ощущение он и испытывает иногда до сих пор, говорит он. Все эти сотни раз повторенные жесты, совершенное владение телом в решающий миг запечатлелись в мозгу пережившей их уверенностью в точности прицела. Без лука и стрел.
– И без мишени?
– Нет, мишень нужна, но это может быть что угодно. Вон тот кусок соли или еще что-нибудь. На какую-то секунду я – это я и цель одновременно. Единое целое.
Виновато усмехается:
– Думаешь, твой старый кузен совсем умом тронулся, да?
Нет.
* * *
62 года, 29 дней
Пятница, 8 ноября 1985 года
Сегодня утром забыл код своей банковской карточки. И не только сам код, но и мнемотехнический прием, который сам придумал, чтобы его как следует запомнить. И даже движение своих пальцев по кнопкам. Стою перед банкоматом в полном отупении. И в полном смятении. Попытаться еще раз? Чего – попытаться? Я же не помню. Совершенно. И никакой зацепки. Как будто этот код и не существовал вовсе. Нет, хуже: как будто он существует где-то, куда мне нет доступа. Паника вперемешку с бешенством. Стою на тротуаре перед банкоматом и не знаю, что делать. Народ за мной начинает проявлять нетерпение. Аппарат возвращает мне карту. Я говорю: Похоже, не работает. Стыдно: стыдно, что я так сказал, стыдно, что мне поверили. По стеночке, по стеночке смываюсь. Все потеряно: память, достоинство, самоконтроль, благоразумие – я всего лишился. Этот код был я сам. Отсылаю машину – пройдусь до работы пешком. От злости и стыда иду быстро. Перехожу улицу на красный свет. Сигналят машины. Стараюсь себя уговорить, но ничего не получается. Не могу я взглянуть на случившееся с другой, благоразумной точки зрения: в сущности, ничего страшного, маленький сбой без далеко идущих последствий. Сейчас, когда я пишу эти строки (код вернулся сам собой и занял привычное место в голове), мне не хватает слов, чтобы описать тот ужас, в который повергло меня это кратковременное нарушение памяти.
* * *
62 года, 1 месяц
Воскресенье, 10 ноября 1985 года
Внезапные пропажи каких-то данных – код банковской карточки, дверные коды близких друзей, телефонные номера, имена или фамилии, даты рождения и т.п. – сыплются на меня как метеориты. Отчего вся моя планета сотрясается – не столько от самого провала в памяти, сколько от неожиданности. Короче, я не переживаю. Зато меня вовсе не удивляет, когда я правильно отвечаю на вопросы в ходе радио– или телевикторин, которые слушаю вполуха. Грегуар: Так ты всё-всё-всё знаешь, дедушка? И всё-всё-всё помнишь?
* * *
62 года, 4 месяца, 5 дней
Суббота, 15 февраля 1986 года
Парикмахеры. Во времена моей молодости никакого массажа головы они не делали. Вам просто грубо мыли голову, а потом превращали ее в щетку, которая держалась до следующей стрижки при помощи клеящего карандаша «Пинто». (Нет, «Пинто» – это позже, в первые послевоенные годы.) Как бы то ни было, эта профессия феминизировалась, стала более утонченной, и вот уже во время мытья волос ловкие пальцы массируют вам голову. На какие-то секунды ты отключаешься и, при определенном мастерстве массажистки, все мечты становятся реальностью. На грани экстаза я, кажется, даже прошептал: Не надо, пожалуйста, хватит. Вам не нравится, когда вас массируют? – с невинным видом спросила молодая парикмахерша. Я вроде бы промямлил: Нравится, нравится, но не надо. Насчет «невинного вида» – сам я ни секунды в это не верю, потому что, будь я девушкой и занимайся я массажем волосистой части головы, я бы непременно потешался над этими господами, оказавшимися во власти моих проворных рук и не имеющими возможности, в силу их положения в кресле, перевести закатывающиеся под моими пальцами глаза на свой гульфик. Прекрасный повод вдоволь посмеяться с подружками! Вполне возможно, что они еще и соревнуются, чтобы хоть как-то развлечься в течение нескончаемого рабочего дня: Ну а у твоего за сколько секунд встало?
* * *
62 года, 9 месяцев, 16 дней
Суббота, 26 июля 1986 года
Кромешный мрак на душе – все утро. А попало за это Грегуару. Я чуть не подскочил, когда (мы ходили на рынок) он со слезами на глазах спросил, почему я на него сержусь. Какое же лицо я показывал ему все это время? Какую недовольную физиономию? Какую злобную харю? И сколько времени? Впрочем, а какое у нас бывает лицо, когда мы строим козью морду? И какое оно, когда мы ее не строим? Мы живем, скрываясь за нашими лицами. То, что ребенок видит, глядя в лицо взрослого, – это зеркало. И сейчас в этом зеркале Грегуар разглядел свою загадочную вину.
