Чужое сердце - Свинаренко Антон (чтение книг TXT) 📗

На этот раз припадок проистекал иначе. Он закричал – да так громко, что разбудил весь блок; так громко, что мелкая известковая пыль посыпалась с потолка наших камер. Честно признаться, увозили его в таком прискорбном состоянии, что мы вообще не знали, ждать ли его обратно. Тем сильнее было мое изумление, когда его вернули на следующий же день.

– По-ли-ци-я! – крикнул Джоуи Кунц.

Мне хватило считанных секунд, чтобы спрятать детали татуировочной машинки под матрасом. Офицеры заперли Шэя в камере, и едва за ними закрылись двери, я спросил у него, как здоровье.

– Голова болит, – сказал Шэй. – И спать хочется.

Поскольку Шэя еще не выпустили из изолятора после перехвата шприца, шума на ярусе заметно поубавилось. Кэллоуэй отсыпался днем и играл с птицей по ночам, Техас и Поджи играли в виртуальный покер, Джоуи слушал свои мыльные оперы. Выждав несколько минут и удостоверившись, что надсмотрщики в аппаратной заняты своими делами, я снова полез под матрас.

Я распустил гитарную струну до самого основания, получив, таким образом, подобие иглы. Ее я вставил в ручку без стержня, кончик которой отпилил и приклеил к другому концу иголки; тот, в свою очередь, крепился к валику кассетного плеера. Ручку я примотал скотчем к изогнутой буквой L зубной щетке, что позволяло удобнее держать устройство. Длину иглы можно было регулировать, перемещая корпус ручки. Оставалось только подсоединить адаптер – и у меня в руках был готовый функционирующий аппарат.

Золу, наловленную прошлой ночью, я разбавил несколькими каплями шампуня. Встав перед стальным листом, который служил мне зеркалом, я придирчиво осмотрел свою грудь. Затем, стиснув зубы, чтобы не закричать, включил машинку. Иголка двигалась взад-вперед по овальной орбите, укалывая меня сотни раз в минуту.

Готово. Буква В.

– Люсиус? – Голос Шэя мягко, как дым, вплыл в мою обитель.

– Я занят, Шэй.

– Что это за шум?

– Не твое дело.

Я снова поднес машинку к коже и ощутил давление иглы. Меня будто бы одновременно пронзила тысяча стрел.

– Люсиус, шум все равно слышно.

Я тяжело вздохнул.

– Это машинка для наколок, понял? Я делаю себе наколку.

Шэй, очевидно, колебался.

– А мне сделаешь?

Я не раз набивал татуировки сокамерникам, когда меня держали на других ярусах – не таких строгих, как ярус I, предоставлявший двадцать четыре увлекательных часа заточения.

– Не получится. Не достану.

– Ничего страшного, – сказал Шэй. – Я достану.

– Угу, как скажешь, – ответил я. Покосившись на зеркало, я опять прислонил машинку к телу. Задержав дыхание, я аккуратно вывел изгибы и вензеля вокруг букв Б и Р.

Когда я начал букву Ю, мне показалось, что Шэй плачет. Во всяком случае, он точно рыдал, когда я ее закончил. Шум моей машинки, должно быть, никак не способствовал здоровому отдыху. Стараясь игнорировать его всхлипы, я подошел ближе к зеркалу и оценил проделанную работу.

Боже, какая красота! Буквы двигались с каждым вдохом, а чистоту линий не могла испортить даже красноватая припухлость кожи.

– «Верю», – заикаясь, произнес Шэй.

Я обернулся, как будто мог увидеть его сквозь разделявшую нас стену.

– Что ты сказал?

– Это ты сказал, – поправил меня Шэй. – Так ведь?

Своими планами я не делился ни с одной живой душой. Никому не показывал образец. И я точно знал, что Шэй не мог видеть, как я работаю, из своей камеры.

Порывшись за кирпичом, служившим мне сейфом, я извлек черенок ложки – карманное, так сказать, зеркальце. Подошел к передней стене и направил его так, чтобы увидеть в отражении сияющую физиономию Шэя.

– Откуда ты знаешь, что я написал?

Шэй улыбнулся еще шире и поднял кулак. Затем медленно – один за другим – разогнул пальцы.

Ладонь его горела красным – а пересекал ее готический шрифт, что складывался в точно такую же, как у меня, татуировку.

Майкл

Шэй выписывал по камере фигурные восьмерки.

– Ты его видел? – спросил он. Глаза у него были широко распахнуты от возбуждения.

Я медленно присел на принесенный из аппаратной табурет. Мне сегодня нездоровилось, и не только из-за переполнявших голову вопросов, – сегодня я впервые за последний год не служил вечернюю мессу.

– Кого? – рассеянно спросил я.

– Салли. Новенького.

Я заглянул в соседнюю камеру. Слева по-прежнему сидел Люси-ус ДюФресне, а в правой, ранее пустовавшей, поселился кто-то незнакомый. Сейчас, впрочем, Салли там не было: он сломя голову мотался по спортплощадке, с распростертыми руками наскакивая на стену, как будто стоило напрячься – и можно пробить металл.

– Они меня убьют, – причитал Шэй.

– Мэгги как раз работает над…

– Не штат, – раздраженно одернул меня Шэй. – Один из них.

Я, конечно, плохо разбирался в тюремной политике, но границу между паранойей Шэя и истиной провести было затруднительно. Ввиду судебного иска и шумихи в СМИ Шэй удостоился особого внимания среди арестантов; возможно, простые заключенные заимели на него зуб.

За спиной у меня прошел облаченный в бронежилет офицер Смит. Он нес метлу и моющие средства: арестанты должны были раз в неделю убирать у себя в камерах. Уборка контролировалась на каждом этапе. Когда заключенный возвращался со спортплощадки, в камере его уже ожидали все необходимые принадлежности. Надзиратель не отходил на ни шаг: здесь даже стеклоочиститель мог стать опасным оружием. Смит открыл пустую камеру, поставил на пол флаконы, рулон ткани и метлу, после чего прошел к дальнему концу яруса – забрать новичка со спортплощадки.

– Я поговорю с начальником тюрьмы. Тебя защитят, обещаю, – сказал я Шэю, и мои слова, похоже, немного его успокоили. – Кстати, – решил я сменить тему, – что ты любишь читать?

– Ты у нас кто, Опра Уинфри? Хочешь устроить заседание книжного клуба?

– Нет.

– Это хорошо, потому что Библию я не читаю.

– Это я знаю, – сказал я, ловя момент. – Но почему?

– Там сплошь враки. – Шэй безапелляционно махнул рукой.

– А то, что ты читаешь, – не враки?

– Я вообще не читаю, – ответил он. – Слова все смешиваются в одну кучу. Мне нужно целый год таращиться на страницу, чтобы понять, что там написано.

– «В человеке света сияет свет, – процитировал я. – И сияет он на весь мир».

Шэй замешкался.

– Ты тоже это видишь? – Он поднес руки к лицу и внимательно всмотрелся в кончики своих пальцев. – Свет из телевизора, который в меня вошел, никуда не делся, он продолжает гореть по ночам…

Я тяжело вздохнул.

– Это из Евангелия от Фомы.

– Нет, я уверен, что это из телевизора…

– Слова, Шэй. Слова, которые я только что произнес. Это выдержка из Евангелия, которое я прочел вчера ночью. Я обнаружил там очень много твоих высказываний.

Наши взгляды пересеклись.

– Чего только не бывает, – с неясной интонацией произнес он.

– Всякое бывает, – согласился я. – Затем я и пришел сюда.

– Затем мы все сюда и пришли, – уточнил Шэй.

«Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас». Это одно из изречений Иисуса в Евангелии от Фомы; это одна из первых фраз, произнесенных Шэем, когда он объяснял, почему хочет стать донором. Неужели все так просто? Неужели спасение не в смиренном приятии, как меня учили всю жизнь, а в деятельном поиске?

Возможно, мне нужно было читать молитвы на четках, причащаться и служить Господу. Возможно, отцу Мэгги нужно было встречаться с упрямыми прихожанами, которых не отвадило даже сожжение храма. Возможно, сама Мэгги должна была научиться видеть первым делом свои достоинства, а потом уже – недостатки.

Шэю же, возможно, нужно было отдать свое сердце – буквально и метафорически – матери, лишившейся сердца много лет назад по его вине.

Но опять-таки: Шэй Борн – убийца. Его фразы вертелись на месте, как щенки, норовящие догнать свой хвост. Он верил, что в его жилах текло нечто светящееся, потому что прошлой ночью его атаковал телевизор. Его изречения отдавали не мессианством, а элементарным сумасшествием.