А ты попробуй - Сатклифф Уильям (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Джеймс держал за уголок черный пластиковый прямоугольник размером с ладонь.
– Что это?
– Оооп-па! – он с гордым видом разорвал пластик и вытащил оттуда бумажный квадрат, который после осторожных и торжественных манипуляций развернулся в карту мира.
Вот на что мне меньше всего хотелось смотреть, так это на карту мира, потому что я точно знал, что сейчас меня будут пичкать тем, что и так уже лезло из ушей – очередными самыми последними изменениями в его генеральном плане. Я избрал тактику отвлекающих маневров.
– Туристские ботинки? Зачем тебе туристские ботинки?
– Для походов. Мы пройдем через...
– Когда ты последний раз ходил в поход?
– Никогда.
– Мудила. Ты же терпеть не можешь выезжать за город. Ты же всегда вопил, что тебе это скучно.
– Мы говорим о Гималаях, Дэйв. Это не за город.
– То же самое. Большой за-город.
– Дэвид, мы увидим три восьмитысячных пика. Ты знаешь, сколько всего на земле восьмитысячных пиков?
– Нет, и мне не инт...
– Шесть.
– Семь, – сказал Пол.
– Шесть.
– Семь.
– Шесть.
Я повернулся к Лиз.
– Офигенная компания – эти ребята.
Она пожала плечами и чуть заметно улыбнулась.
– Джеймс, – сказал я, обрывая их перепалку, – ты мне надоел. Вы оба мне осточертели. Обсуждайте свой турпоход, когда будете одни, ОК? Здесь, кроме вас, еще два человека, и давайте поговорим о чем-нибудь другом, а то мы с Лиз сейчас заснем.
– Ха, – сказал Джеймс.
– Что значит – ха?
– Это... это... не слишком красиво.
– Красиво?
– Я хочу сказать, что это... неприкрытая зависть... ты... ты просто комплексуешь.
– Ах, да. Понимаю. Мне, значит, не скучно, мне завидно.
– Именно так.
– И в глубине души мне зверски интересно, сколько на свете гор, которые на три сантиметра выше, чем все остальные.
– Дэйв, ты не хочешь слушать про путешествие, потому что ты просрал свой свободный год. А просрал ты его потому, что никуда не поехал, а не поехал потому, что боишься.
– Я еду за границу.
– В Швейцарию?
– Да.
– Оооох, какие мы храбрые! Ты там будешь рисковать жизнью. Официант в швейцарском отеле! Это же так опасно.
– Мудак ты, Джеймс.
– Не забывай про гигиену. А то вдруг заболеешь. В Швейцарии.
– Джеймс, ты невозможный человек, – сказала Лиз. – Может он хочет выучить французский язык. Или немецкий. В какой это части страны?
– Во франкоговорящей, рядом с...
– Ты будешь учить фганцузский язык, Давиид? Это так повезно двя гезюме.
Я почувствовал, что краснею.
– Ты завидуешь и трусишь, – сказал он. – Ты боишься настоящего путешествия – просто потому что не выживешь в... в другой культуре.
– Выживу.
– Тогда почему не едешь?
– Потому...
– Оставь его в покое, – сказала Лиз. – Люди не обязаны быть такими, как ты, Джеймс. Если он не хочет ехать, значит он не хочет. Это не обязанность, понимаешь?
Вот оно. В эту минуту я влюбился. Или начал влюбляться.
Джеймс прикусил язык и попытался улыбнуться. Он не хотел ссориться со своей подружкой на людях. (Вот такой он на самом деле мудак.)
– Да, но... Я хочу сказать, ты ведь поехала бы, если бы не завязла со своим искусствоведением.
– Я не завязла со своим искусствоведением. Я решила взять курс искусствоведения.
– Ага, но если бы у тебя было время, ты же поехала бы в Азию или еще куда, разве нет?
– Я может быть еще поеду “в Азию или еще куда”. У меня достаточно длинные летние каникулы.
– Я знаю. Мы об этом говорили. Я только хотел сказать, что если бы у тебя был свободный год, ты бы не сидела, как он, в Европе на унитазе.
– А я только хотела сказать: перестань выделываться. Все прекрасно знают, какой ты крутой. Все прекрасно знают, что ты очень умный и храбрый. Хватит.
Повисла тишина. Они стояли, уставившись друг на друга. У Джеймса на висках выступили вены. Я чуть не падал со стула от удовольствия.
– Давайте еще выпьем, – кашлянув, предложил Пол. – Чего вам?... Гм... как насчет повторить?.. Я принесу.
Пол ретировался к бару, пища ботинками. Джеймс и Лиз продолжали пялиться друг на друга.
– Мне нужно в туалет, – объявил я, вставая. – Нет, я передумал. Потом схожу. – Я сел опять, пытаясь спрятать торжествующую улыбку. Джеймс бросил на меня зверский взгляд. Я пожал плечами, делая вид, что не понял. Повернув голову, я заметил, что Лиз тоже старается сдержать насмешливую улыбку, но с меньшим успехом, чем я.
– Сколько ты пробудешь в Швейцарии, Дэйв? – спросила она.
– До конца лыжного сезона. Около четырех месяцев.
– Что ж, поскольку наш доктор Ливингстон нас покидает, я рискую растерять всех своих друзей. Позвони, когда приедешь.
В глазах темно. Пульс взбесился. Холодный пот.
– Гм... ага. У меня нет... гм... твоего...
– Вот телефон, – она достала из сумочки карандаш и написала номер на пивной картонке.
– Спасибо. – Я улыбался во весь рот, и она моргнула мне в ответ. Я посмотрел на Джеймса и хотел улыбнуться ему тоже, но на его лице так ясно читались симптомы тяжелой простуды, что он даже не смог повернуть голову.
Я знаю, что нельзя так думать о своем друге, но в течение многих лет считалось само собой разумеющимся, что Джеймс впереди меня во всем. Это получалось само – он постоянно обыгрывал меня на всяких незначительных мелочах. Но теперь, когда картонка под пиво лежала у меня в кармане, я впервые за последние четыре года почувствовал себя так, словно вырвался вперед.
Домой из паба я не то плыл, не то летел, и каждые десять секунд рука тянулась к заднему карману джинсов, откуда выпирал маленький картонный квадратик с закругленными краями.
Ты меня зовешь на свидание.
Первую половину года я трудился в магазине носков на Кинг-Кросс [2]. Работа в любом магазине одежды заключается в том, чтобы вешать на вешалки разбросанные покупателями шмотки. Это превращает работу в носочном магазине в нечто потустороннее, потому что носки не нужно вешать на вешалки. В жизни становится так мало смысла, что начинаешь сомневаться, жив ли ты вообще. Следом возникает резонное подозрение, что никаких носков тоже не существует.
Большинство моих друзей, отпахав на похожих (хотя, может и не на столь сюрреалистических) работах, теперь тратили деньги, путешествуя по Индии, Юго-Восточной Азии или Австралии. Каждый из них был уверен: найти себя, что бы под этим ни понималось, можно только в нищей блошиной дыре, запрятанной среди малярийных гор на другой стороне планеты. Все свято верили, что долгие и малоприятные каникулы крайне необходимы делу превращения существа в человека.
Я вернулся из Швейцарии, и никаких планов на остаток года у меня не было; одно я знал точно – меньше всего на свете мне хочется лезть в далекую грязную дыру. Во-первых, я терпеть не могу болеть, и с содроганием представлял, как вляпаюсь в дизентерию или еще во что похуже. Еще я не понимал, что можно делать в стране нищей настолько, что там нет даже музеев. Не то чтобы я так уж любил музеи – я просто хочу сказать, что можно убить некоторое время на осмотр достопримечательностей, ну, скажем, недели две – но что делать, если нет даже их? Неужели просто болтаться по улицам, глазеть на нищих, жрать дерьмо и портить себе печень на всю оставшуюся жизнь? Чем заниматься целыми днями?
Лучше всего по поводу путешествий выразился Пол. “Хуй знает”, – сказал он, – “найдем, чем заняться. Трава там дешевая.” Джеймс тут же пустился в долгие ветвистые рассуждения об условностях, внушенных нам империалистической культурой, и о том, насколько полезны ситуации, в которых приходится бросать вызов тому, что считается на Западе само собой разумеющимся, но я прекрасно понимал, что на самом деле он хотел сказать – “Трава там действительно дешевая”. Кроме всего прочего, если человек говорит о вызове условностям, а потом отправляется в Таиланд, то он совершенно определенно порет херню.
2.
Район Лондона.