Эвкалипт - Бейл Мюррей (читать книги без регистрации .TXT) 📗

Однажды совсем в другой день — рядом с этим самым деревом что-то бросилось ей в глаза или, если на то пошло, втекло: девушка дернула головой, стиснула пальцами губы. «Водоплавающих» коров и овец с непомерно вздутым брюхом ей уже доводилось видеть, и не раз; а однажды так даже и лошадь. Но сейчас — впервые на ее памяти — по течению медленно плыло тело мужчины в клетчатой рубашке, лицом вниз.

Тихонько всхлипывая, девушка пошарила вокруг, нащупывая рукою длинную ветку или хоть что-нибудь.

Отец ухватил ее сзади: ручная русалка, надо думать, вовсю отплясывала танец живота. Это он пиво остужал чуть выше по течению: в мешке из-под зерна, на глубине локтя. А сейчас вот вцепился дочери в плечи.

— Да пусть себе плывет, бедолага. Скоро сам за корягу зацепится. Хватит нюни распускать, кому говорю!

При этих его словах тело и впрямь застряло, река всколыхнулась водоворотом, накатившая волна развернула утопленника лицом к берегу. Однако девушка уже и без того каким-то образом поняла: вот он — тот самый тощий сборщик фруктов, которого видели с ее сестрой.

Тут течение вновь подхватило утопленника и понесло дальше. В конце концов он застрял близ городского моста, в развилке дерева, рядом с дырявым ведром и прочим хламом. Что за финал: упокоиться среди заурядного мусора!

Сестрица, раздавшаяся так, что мало не покажется, целыми днями молчала, точно в рот воды набрала. Потом заметили, что она ест грязь — прямо горстями ест; отец усмотрел в этом доказательство — если в таковых еще была нужда — недостачи совершенно иного толка, однако даже его свирепый кулак не смог ей воспрепятствовать.

Мировая история кишмя кишит девственницами, что вообразили себя беременными; про таких множество легенд сложено. Но эта, и впрямь оказавшись непраздной, изнывала от собственной неуклюжести. Теперь их стало двое, а ей хотелось снова остаться одной или хотя бы отделить от себя лишнюю живую тяжесть внутри, что обременяла ее сразу в нескольких местах. Жидкость тянула ее к земле, точно пропитанную водой губку. Распухли даже ее прелестные ножки. Она потеряла счет дням. Она ж была совсем девочка. Только поэтому однажды в выходной, от вынужденного безделья ответила на объявление Холленда — и с головой ушла в переписку. Откуда-то она знала: слова «молодая вдова» для далекого незнакомца что красная тряпка, даже при том, что вдовой она, строго говоря, не была — во всяком случае, официально. С подсказки старшей сестры на его предложение обменяться фотографиями она ответила: «Приезжай, сам увидишь!»

А спустя несколько дней он взял да приехал: явился как ни в чем не бывало и встал в дверном проеме — на самом-то деле никто его и не ждал. Сестры не знали, что и делать.

Та, что распухла и покрылась пятнами, вжалась в цветы и поломанные пружины дивана, словно пытаясь с ними слиться, и прошипела:

— Не буду с ним говорить, ни за что не буду; говори сама, ну, давай!

И она, и прочие отступили в полумрак, затерялись в нем, возбужденно хихикая. А старшую бросили — пусть скажет хоть что-нибудь или, по крайней мере, пусть сидит на месте.

С порога Холленд видел ее со всей отчетливостью, а вот его лицо оставалось в тени. Застыв в неподвижности, она тем самым словно предлагала себя. Позже она гадала, а не в тот ли миг она все про себя решила.

Вот так оно и вышло. Холленд не сводил с нее глаз. Она же, к вящему своему удивлению, обнаружила, что прислушивается к его словам. А спустя какое-то время стала отвечать. И наконец приподняла руку — немного, самую малость, привлекая тем самым внимание к своим роскошным волосам.

3

AUSTRALIANA [9]

Здесь к месту пришлась бы пейзажная зарисовка-другая.

В то же время (не сомневайтесь!) будет сделано все возможное, дабы избежать тривиальных ловушек, заданных представлениями о Национальном Пейзаже, каковой, разумеется, есть не что иное, как пейзаж внутренних районов страны, оснащенный голубым небом и обязательным гигантским эвкалиптом; ну, может, еще несколько мериносов пощипывают выцветшую травку на переднем плане. Такой пейзаж представляешь себе, когда накатит тоска по дому; он же украшает собою многоцветье иллюстрированных календарей, что под Рождество раздаривают в пригородных мясных лавках в придачу к колбасе («Ветчина и мясо высшего класса», «Выбор колбас — только для вас» и т. д.). В каждой стране есть свой собственный ландшафт, что отпечатывается на разных уровнях сознания ее граждан и тем самым отметает притязания всех прочих национальных пейзажей на эксклюзивность. Более того, немало эвкалиптов экспортируется в иные страны мира, где саженцы вырастают в крепкие, просвечивающие насквозь деревья, загрязняя чистоту тамошних ландшафтов. Летние виды Италии, Португалии, Северной Индии, Калифорнии — вот вам самоочевидные примеры! — на первый взгляд представляются классическими австралийскими пейзажами, до тех пор, пока эвкалипты вдруг не покажутся слегка неуместными, вроде как жирафы в Шотландии или Тасмании.

Итак, опишем вкратце Холлендово имение к западу от Сиднея, где в определенные времена года то идет дождь, то дуют суховеи.

Вообще-то беда с нашим Национальным Пейзажем в том, что он породил определенный тип поведения, окончательно оформившийся в литературе: все эти немногословные рассказы про неудачников — их ведь развелось что репьев в овечьей шерсти, а избавиться от них ничуть не легче. Да-да, что может быть печальнее, нежели подобное dejavu — очередная повесть об обманутых надеждах, действие которой разворачивается в австралийской глуши. А сейчас, на исходе века, когда уже казалось, будто поток этот иссяк до тоненькой струйки, те же самые тускло-бурые истории, ловко замаскировавшись, наводнили города! Бледные силуэты слоняются туда-сюда между асфальтом и машинами, демонстрируя хорошо знакомую напыщенную сентиментальность; порою таковая заволакивается туманом поэзии, читать — одно удовольствие: тут вам и рассказы о бывшем военнопленном с золотым сердцем, а не то так про томящихся любовью девушек в гавани, либо пространные рассуждения о горных верандах; а ежели в историях фигурируют художники, так всенепременно прозябающие в благородной нищете… Время от времени под микроскопом городского центра, если можно так выразиться, оказывается упрямая мужественность ничего не подозревающего отца: доброе старое препарирование слой за слоем. Не говоря уже о сотнях и сотнях задушевных исповедец от первого лица, конца-края которым не предвидится. Мастерство рассказчика уступило место этакой прикладной психологии, что наводит на историю лоск — и затемняет суть.

Все хрупкое и непрочное отпадает само собою, а истории, пустившие корни, становятся что вещи, уродливые вещи, суть которых лишена всякой логики; они проходят через множество рук, не истершись, не рассыпавшись на куски, по существу оставаясь все теми же, вот разве что скорректируются по краешку то здесь, то там, не больше, точно так же, как семьи или леса воспроизводят вечно сменяющиеся подобия себя самих. Вот вам геология фабулы. В Александрии эвкалипты сажали перед домом для защиты от злых духов и смертельных недугов.

От фронтальной веранды земли Холленда расстилались направо, в направлении города.

Этот ровный участок просматривался особенно хорошо, хотя заканчивался лиловатой кляксой и слабым отблеском — ни дать ни взять «солнечный зайчик»; сию маленькую тайну Холленду разгадать так и не удалось. С одной стороны участка деревья торчали рядком, точно стрижка: оттуда время от времени появлялся Холленд — бледное пятно плоти на сером фоне. Далее склон округло понижался, словно кое-как приглаженный вручную, с проплешинами тут и там, — понижался до приречного участка. Вдоль русла местность волнообразно повышалась и опускалась, почву изрезали крохотные овражки — расстарались кролики. Змеи тут тоже водились. Красные эвкалипты, по своему обыкновению встрепанные, жадно выхлебывали всю воду — неподвластные ни топору, ни чему другому; об их несокрушимой прочности сложено немало рассказов. Идя вдоль реки, Холленд осторожно переступал через гниющие колена древесины и черную грязь, а затем нагибался, исследуя все уголки. Над головой парили гигантские темные птицы — лохмотья, сорванные где-то с мертвецов; вот только воздух был прозрачен, а небо — распахнуто настежь; в какой-то миг казалось, что здесь возможно все.