Другая дверь - Климов Михаил (лучшие книги TXT) 📗
На перекрёстке попался ему давешний «ботаник» из ресторана, где Слава обедал полтора часа назад. Длинный очкарик стоял под светофором и, держа в руках карту и указывая самому себе направление руками, пытался понять, где у него север, а где юг, где восток с западом и куда ему вообще идти. Стоял он, видимо, так не пять минут, потому что было в его позе что-то обречённое, пока Прохоров шел, помавания рукой повторились раза два, но ни к чему не привели, понять что-то в проклятой схеме «ботанику», похоже, было не дано.
Слава даже хотел остановиться и помочь несчастному, но потом сообразил, что знания местного, как, впрочем, и английского языка, да и топографии столицы Германии ему скорей всего не хватит для такой помощи.
Поэтому он просто прошествовал мимо, ободряюще улыбнувшись «студенту» (так он окрестил для себя «ботана»). Но тот, похоже, ничего не заметил, то ли по близорукости, то ли по наступающей темноте, то ли по причине сверхзанятости и продолжал растерянно смотреть по сторонам, изучая географию, которую вообще-то должен был бы знать просто потому, что подобные ему персонажи всегда все науки знают и всякую чушь из них помнят.
А Прохоров прошел мимо, почти тут же, забыв о «студенте»…
6
Наше обещание в начале прошлой главы объяснить три вещи: ругань, сумбур и маршрут – оказалось выполнено только на две трети. Ругань понятно, маршрут – куда глаза глядят, нужно теперь поговорить и о сумбуре.
Бешенство, вызванное гостиничным номером, после встречи с «ботаном» у Славы почти прошло, и он решил, что в состоянии теперь спокойно (более-менее, конечно) заняться анализом – а что его так напрягло и смутило в романе зятя.
Он сел на скамейку, поставил трость между ног, оказывается, это очень удобно, уставился в какую-то невидимую точку и начал раскладывать свои ощущения по полочкам.
Во-первых, конечно, перевод.
(Должен признаться, что, вставляя в нашу писанину главу из сочинения Владимира Горностаева, мы её отредактировали и исправили множество скорее грамматических, чем стилистических ошибок переводчика, чтобы читать было непротивно и даже можно было получать удовольствие, что при знакомстве с самим оригиналом было бы весьма непросто).
Джон явно пользовался помощью компьютера, получая сразу подстрочник. Против такого использования Прохоров ничего не имел, но по пятиминутном размышлении сформулировал два условия, которые были, с его точки зрения просто необходимы при таком способе работы.
Как минимум, необходимо было отличное знание языка, чтобы верно свести все эти прилагательные, причастия и существительные и поставить их в правильные отношения, не запутавшись в окончаниях. А второе необходимое условие – внимательность и трудолюбие. Потому что при миллионе описанных выше промахов компьютерного переводчика нужно иметь чертовскую наблюдательность, чтобы заметить их все, и ангельское терпение, чтобы исправить.
И с этой задачей Джон не справился, поэтому Прохоров периодически спотыкался о «был содержание их Багаж» или «пароход шёл все эти годы, от Европы до Южной Америки».
Ещё одной важной особенностью Володиного текста был его своеобразный, несколько витиеватый, но вполне и даже с удовольствием читаемый стиль. И тут, как ни странно, у Джона получилось лучше. Те страницы, что прочитал наш герой, довольно сильно отличались от книг других авторов, и Прохоров (мы не можем, правда, сказать, что эксперт в этой области) готов был поклясться, что ничего подобного раньше не встречал.
И это пока всё, что касалось самого произведения, самого текста. Остальной душевный разброд, как понял наш герой после внимательного анализа собственных ощущений, касался уже не самих слов и предложений, а его ожиданий.
Во-первых, в нём сейчас, по прочтении первой главы, боролись два чувства.
С одной стороны, ему хотелось проглотить всю книгу разом, чтобы узнать, как всё было. Как Володя объяснил в романе то, что с ними со всеми произошло? Как они устроились в своей новой жизни? Как прижились? Нашла ли себе там место Маринка? Как дети вписались в чужой мир? Как удалось самому Володе устроить кафедру славистики в том уголке мира, где о существовании славян знали из местного населения человек двадцать от силы – сто?
И, может быть, самое главное, что искал в книге Прохоров: как зять написал и написал ли вообще о Надежде? Несколько поутихшая в момент появления Надин боль от потери любимой женщины, в Берлине вернулась снова и мучила Славу, сильнее, чем раньше. И здесь, читая, он хотел, как ни странно, этой какой-то даже блаженной болью насладиться, и важно было, что перед ним уже не его воспоминания, а взгляд постороннего и, несомненно, умеющего держать в руках перо (конечно, правильно попадать по нужным клавишам) человека.
И значит, новая информация о предмете любви и боли.
И эти два фактора: желание узнать о них и о ней – несомненно, говорили в пользу «глотания» книги. Слава уже прикидывал, где он может опуститься, в какой угол забиться, чтобы никто не мешал?
Какое-нибудь кафе? Вряд ли найдётся такое, что работает всю ночь, здесь вам не Москва. Вестибюль гостиницы? Могут вызвать полицию, потому что для добропорядочных немцев представить себе, что человек, имея номер для житья, несколько ночных часов читает, сидя в холле – это нонсенс.
Может быть, вокзал?
Но к этим размышлениям добавлялось одно существенное возражение против «глотания». Получив это довольно большое сочинение, Прохоров тайно возрадовался. Потому что это означало при медленном чтении несколько занятых вечеров. И не один или два, а неделю, а если удастся растянуть, то и дней десять не пустых часов перед почти бессонной ночью, не бессмысленную сто сорок седьмую прогулку по улицам Берлина, не тупое сидение перед телевизором или компом, а вполне имеющее толк и даже весьма приятное занятие.
И не очень волновало Славу, что, рассуждая и предвкушая таким образом, он тем самым уподобляет себя тому самому советскому человеку, которого он так не любил и на которого, надеялся, походил очень немного. Потому что тот человек не жил (ну, не было у него такой возможности при большевиках), а читал о жизни (а почитать что-то о том, как живут люди, трудно, но можно всё-таки было достать). И тот персонаж жадно глотал истории о том, как кто-то любит, кто-то борется, кто-то надеется и отчаивается…
Чем и собирался заняться Прохоров в ближайшее время, если выберет вариант медленного вкушения.
Хотя из этой дилеммы наш герой нашёл выход быстро: что ему мешает сначала проглотить, а потом вкушать? Тем более что непростая Володина манера письма давала возможность поплавать не только в фактах, но и в стиле.
Слава, уже слегка подзамёрзший (октябрь все-таки, хоть и самое начало), встал со скамейки и двинулся к ближайшему кафе, огни которого светились неподалеку. Решение было такое: сидеть до закрытия, посмотрев предварительно на входе время окончания работы, а то ведь немцы могли и терпеливо, но, проклиная в душе, ждать его ухода. А потом, когда заведение закроется, искать себе нового прибежища – идея с вокзалом, например, показалась нашему герою вполне осмысленной.
Единственной нерешённой проблемой в такой ситуации оказывалась одна: что заказать?
Спиртное Слава не пил уже давно, да и какой смысл портить один кайф (от чтения) другим (от градусов)? Кофе на ночь – для него вообще безумие – не уснёшь по меньшей мере до семи, а он понимал, что текста ему хватит часов до четырёх, и что делать три оставшихся часа? Чай в последнее время производил на него то же самое воздействие, что кофе, соки и компоты, – не принимал желудок. Но и сидеть весь вечер в кафе, ничего не заказав, он себе позволить не мог.
Самым нормальным для него в такое время было бы выпить стакан молока, но заказывать в ресторане такой напиток безо всего (утром к яичнице и сосискам ещё можно) Прохоров считал неприличным. Все равно, что зайти в кафе при детском центре и попросить себе стакан портвейна.
