Фонтан - Хэй Дэвид Скотт (читать хорошую книгу полностью .TXT, .FB2) 📗

— О, это ужасно. Быть застреленной другом. — Вздох. — Было ли когда-нибудь время, когда мы занимались только тем, что заботились друг о друге? С каких пор доброта стала считаться слабостью?

Гребаный мир. — Она подносит руку ко рту. — Я не хотела говорить этого вслух.

Би кладет руку ей на плечо.

— Все в порядке. — Он стучит по своему телефону. — Это был коронер. Она умерла не от моего выстрела.

— Да?

— Нет. Она захлебнулась.

— Захлебнулась?

— Захлебнулась.

— О, — говорит Нетруди. Глаза у нее краснеют, но она не плачет. Она смотрит в окно. Кажется, считает кружащиеся пылинки. — Я так запуталась.

— Как умер твой друг? — спрашивает Би.

— Выстрелил себе в голову. Из «писмейкера» моего отца. Он… мы… так и планировали. Я нашла это письмо. Он ушел в лес.

— Мне жаль.

— Я-то решила, что спасла его. А теперь их обоих нет на свете. Я почтальон мертвецов. — Нетруди кивает сама себе. И снова смотрит на Би. — У меня странная просьба, Би. — (Она уже называет его Би. А почему бы и нет?) — Мне бы хотелось побыть тут, но чтобы на меня не обращали внимания. Я стараюсь справиться со смущением, а ты не отпустил ни одной шутки и проявил исключительную доброту. И откровенность. Ты будешь шокирован, но, может, ты разрешишь мне просто тусоваться тут, наблюдать, как ты работаешь, подавать тебе инструменты или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу на какое-то время остаться здесь. Прежде чем свалю. Как тебе такое?

— Не спеши, Нетруди, — говорит Би. — Мы оба слегка выбиты из колеи.

Женщина кивает. Она признательна Би за понимание.

— Спасибо.

Он смотрит на часы.

— Однако скоро мне нужно быть в другом месте. Но ты после моего ухода можешь повеситься.

— Застрелиться! — восклицает Нетруди и хохочет. И серьезно добавляет: — У меня еще одна глупая просьба. Насчет яичницы. Есть у тебя соус барбекю?

— Да, — отвечает Би. — Да, есть.

Нетруди пьет чай и благодарно улыбается. Затем, набив рот хрустящим беконом, осведомляется:

— А что за этой дверью?

Они молча стоят у таинственной двери. Солнце скрылось за облаками, и шум машин, направляющихся в пабы, стих, словно обитатели этого района мигрировали на юг. Би и Нетруди сейчас находятся в реальном времени. Это не телевизионная получа-совка, не трехминутная поп-песня. Не восьмисекундное видео. Не восьмичасовая работа за верстаком.

Они в реальном времени.

Би смотрит на Нетруди. Она довольно восприимчива. Понимающе улыбается, признавая, что он посмотрел на нее и теперь она последует за ним. Би открывает таинственную дверь и оказывается перед другой дверью. В передней. Ковер бежевых оттенков затоптан (вернее, покрыт отпечатками подошв, словно ботинки держали над ковром, осторожно постукивая по ним, так чтобы пыль и грязь падали на ковер, как сахарная пудра на французский тост).

Следы разных размеров. Значит, Кувалда не единственная, кто побывал за этой таинственной дверью. Любопытно.

Рядом со второй дверью пустая полка для обуви и белая картонная коробка.

Нетруди подходит к ней и достает комплект белых пластиковых чехлов для обуви. Бахил. Потом берет еще одну пару. Протягивает ее Би. Не говоря ни слова, они надевают бахилы. Би открывает вторую дверь.

Они молчаливы и благоговейны, словно находятся в церкви, мечети, синагоге или на поляне друидов. Во многих отношениях так оно и есть. Слева от них — изящное витражное окно, вероятно украденное из разрушенной церкви. Или церкви, которую скоро снесут. Или церкви, которая теперь оплакивает свои витражи. В витражах нет религиозных изображений: ни Девы Марии, ни святых, ни ангелов, ожидающих выстрела из стартового пистолета Вознесения, лишь цветы и орнаменты оттенков, расположенных в левой части спектра.

Отбрасывающие цветные блики на пространство пустой комнаты. Хотя комната не совсем пуста. В центре возвышается алтарь.

Нетруди ахает и подносит ко рту руку, как только что нанятая звезда мыльных опер. Би озирается, подергивая головой, как голубь, словно хочет сказать: «Это какая-то шутка».

Это не то произведение искусства, которое Бел-лио должен рассмотреть, постичь, воспринять, обдумать. Это родная ему вещь. Один из его первенцев.

В солнечном луче танцуют маленькие пылинки. Словно крошечные ангелочки и феи, порхающие вокруг королевы.

— Бог ты мой, — шепчет Нетруди. — Это прекрасно.

На алтаре — пропавшая скульптура Беллио. Его вторая мысль: «Она правильно выставила свет». Первая: «Э-э-э…» Би осматривается. Ему хорошо знакома сама работа, но не ее окружение, этот тайный алтарь. Он находит этикетку. Простая табличка из белого картона, на которой колючим почерком Кувалды написано:

СТАНДАРТ.

«Я не котируюсь, — всплывает в мозгу недавнее заблуждение. — Я не котируюсь».

А вот ведь…

Стандарт.

— Это самое прекрасное, что я когда-либо видела, — произносит Нетруди.

Слезы текут по ее лицу. Она немного пошатывается. Би поддерживает ее, точно плакальщицу на похоронах. Она мягко убирает его руку, давая понять, что не нуждается в утешении. Потом опускается на колени и всхлипывает. Ее содрогающееся тело сотрясают рыдания. Не сдерживаясь, не стесняясь. Би с упоением смотрит на нее. Ее реакция — не расчетливая, не выверенная, не сдержанная, а искренняя и радостная. Каку ребенка. Нет ни прошлого, ни будущего, ни тревоги. Только восхитительное настоящее.

Плотину прорывает.

И Бобби Беллио тоже опускается на колени.

Золотое поле

Три года назад.

Кувалда закряхтела, поднатужилась, и скульптура съехала с кузова огромного самосвала прямо в грязь. Чайки заметили это и осуждающе закричали, кружа над горами мусора.

Эктор к ограблению опоздал (из-за собеседования в МСИ и пробки перед матчем «Кабс») и прибыл как раз в тот момент, когда основание скульптуры погрузилось в грязь.

— Круто, — сказал он, опуская на землю задний борт маленького пикапа Кувалды.

Кувалда откашлялась, сплюнула, сунула шоферу самосвала стодолларовую купюру и обняла его — к вящему удивлению самого шофера, который, будучи человеком расово толерантным, все же несколько встревожился, обнаружив, что его левый глаз и нос, пусть и ненадолго, уткнулись в дреды. От них здорово несло какой-то кислятиной.

— Мне нравится эта штуковина, — сказал шофер. — Она удивительная. Поздравляю.

— Угу. Это стандарт.

Шофер сел в самосвал и под пронзительные крики чаек уехал.

Кувалда сняла стяжные ремни.

— Гребаное искусство, Беллио, — прошептала Кувалда. — Хлещи свое пиво.

Эктор, указав большим пальцем в сторону удаляющегося шофера, спросил:

— Это твой парень?

— Помоги мне погрузить это в мой грузовик.

— Это твой дружок?

— У меня нет друга.

— Почему?

— Потому что, — ответила она, поглаживая скульптуру Беллио, — враги куда интереснее.

Три года спустя.

Кувалда разработает для Боба Беллио специальную барбекюшницу. Чертеж которой обнаружится после смерти художницы. Его найдет в мастерской Кувалды любопытная молодая женщина после того, как они с Би впервые займутся любовью.

Дуб

Людей, пришедших на похороны, начинает поливать дождик. Ну вот, конечно. На Би костюм, который его стесняет. Слишком туго застегивается и стал чуть длиннее («Когда я успел усохнуть?»). Би не обращает внимания на струйки, стекающие по спине. Парадно-выходные носки с дыркой на пальце совсем промокли. Ступни закоченели.

Собралась небольшая, но пестрая компания, представляющая разные сферы жизни Харриет; несколько послов, инкогнито, медленно переходят от группы к группе, пожимая руки, вызывая взгляды, в которых мелькает смутное узнавание, и улыбки. Проскакивают неизбежные фамильярности и остроты. Би, который пропустил прощание, во всяком случае в церкви, видит большинство из этих людей в первый раз. Сегодня вечером в «АртБаре» состоятся еще одни поминки. Би пытается разобраться, кто есть кто. С художниками все просто. А родные? Где тут ее отец? Он никогда не встречал этого человека, но хочет угостить его пивом. Где сестры? Да и были ли они у нее? Настоящие, родные, или близкие подружки, которые ей как сестры? Где ее клиенты? Приятели по книжному клубу?