Люси Краун - Шоу Ирвин (книги TXT) 📗
Глава 17
Пятнадцать минут Люси бесцельно бродила, разглядывая витрины магазинов и ничего не видя, затем она опять поспешно вернулась на угол улицу, на которой жил Тони. Она сразу же нашла бистро, о котором он говорил. Это были несколько столиков, стоявших на террасе под навесом, Люси присела и заказала кофе, чтобы просто скоротать время ожидания.
Сцена происшедшая в квартире сына взволновала ее. В течение всех этих лет, она то и дело возвращалась к мысли повидаться с Тони, но в своем воображении она рисовала себе драматические сцены их воссоединения — вот, например, она умирает и Тони вызывают к ее смертному одру, и он приезжает — молодой, нежный, с прощальным выражением прощения на лице. Потом последнее проявление любви, прощальный поцелуй (хотя в ее воображении лицо подставленное для поцелую все то же тринадцатилетнее мальчишеское личико, потемневшее от загара того далекого лета). — и потом чудесное выздоровление и долгое выяснение отношений, примирение, заканчивающееся крепкой дружбой. Был еще один повторяющийся сон, который снился немного реже в последние годы, — Тони стоит над ее постелью и, глядя на спящую мать, шепчет «Умри!Умри!». Но все, что произошло на самом деле, было хуже этого страшного сна и ее наивных мелодраматических фантазий. Все случилось так внезапно, скомкано и безнадежно. Она действительно не была уверена, что видела именно его в баре. И при этом испытывала смущения, что сидела в ночном баре с двумя студентами, которым позволила, пусть без задней мысли, заигрывать с ней. Затем это нездоровое впечатление от неуютной комнаты и разочарованной жены, с ее печальной исповедью и неуверенностью в будущем. И эта неожиданная боль при виде маленького мальчика с таким знакомым лицом, застенчивым, серьезным взглядом отца, который через поколения снова бросал ей сквозь все эти годы упрек, снова взваливая на нее еще более тяжелый груз ответственности. Да и сам Тони — преждевременно поседевший, не по годам усталый, так неприятно отчужденный и невнимательный к своей жене, и отстранено вежливый и непроницаемо холодный к матери. Это правда, предупреждала сама себя Люси, что ее мнение могло быть результатом влияния неблагоприятных и наверное не совсем справедливых картин, нарисованных Дорой до его появления. Очень вероятно, что Дора накапливая свои женские обиды всю ночь, когда отсутствовал муж, могла полностью исказить все. Но при всем этом, #даже делая скидку на возможные преувеличения со стороны Доры, Тони произвел на Люси весьма странное впечатление.
И ко всему этому примешивался образ внука, на что-то надеявшегося и уязвимого, застрявшего в клубке неудач и непониманий своих родителей, и еще настолько юного, что ему недоступны были мрачные течения, которые коверкали жизнь взрослых и которые неизбежно влияли на его собственную судьбу. Боже, подумала Люси, а что из него-то получится? Сколько будет продолжаться эта кара?
И вдруг ее напугало воспоминание об улыбке сына в неприглядной гостиной, когда он стояла между женой и матерью, скривив рот в циничном недоумении. Вся сцена была ей противна. Улыбка казалось издевается над ней, унижает ее и ставит под угрозу все, что она так старательно создавала все эти послевоенные годы — чувство осмысленности и наполненности своей работой, ощущение собственной запоздалой зрелости, согласия с самой собой, гордости за преодоленные трудности, стойкость перед лицом собственных ошибок, вступление в шестой десяток своей жизни целостным здоровым и полезным человеком. Теперь одна мысль об улыбке Тони наносило удар всему этому, и снова Люси чувствовала, как из-под ног уходит почва, как в конце далекого лета на далеком озере. Она была неуверенна в себе, пристыжена, полна нелюбви. Как-то, как-то нужно отучить его от этой улыбки.
Люси чувствовала, что суетится, делает ненужные вещи, потому что боится предстоящей встречи. Что она надеется добиться здесь за несколько минут за чашкой кофе? Ведь надо объяснит целую жизнь, построить мост через огромную пропасть, а это не делается за полчаса за столиком в бистро. Ей нужно было время, как можно больше времени, и при этом должна быть совсем другая обстановка, а не это ужасное кафе с неопрятными официантами, грохочущими стаканами где-то за спиной и с каким-то небритым молодым человеком, за которым наверное охотится полиция и который сейчас спокойно изучает таблицу бегов в нескольких столиках от не.
Она нервно открыла сумочку и вынула маленькое зеркальце, тщательно изучая свое лицо. Она показалась сама себе взволнованной и неестественной, это не ее лицо, оно не соответствует ситуации. Она отложила в сторону зеркальце и хотела уже было закрыть сумочку, как вдруг ей на глаза попался конверт, который она взяла из чемодана в гостинице. Люси вынула письмо из сумочки и в голове ее начал медленно зреть план.
Из конверта Люси достала письмо — четыре листочка тонкой бумаги, которая протерлась и была почти прозрачной на сгибах. Уже много лет она не перечитывала его, она захватила его с собой в последний момент, уезжая из Америки, даже не отдавая себе отчет в том, какие чувства руководили ею в тот момент, просто подумав: “Ну уж раз я собираюсь побывать в Европе…» Она открыла письмо и начала читать.
«Дорогая миссис Краун, я пишу вам из госпиталя и сожалею, что вынужден сообщить вам о вашей утрате.”
На листке стояла печать Красного Креста, почерк был корявым, полуграмотным, выдающим страдания и физическую боль автора.
«Полагаю, что Военный Департамент уже сообщил вам о майоре, но я был там с майором, и знаю, что людям легче, когда они узнают, как именно все произошло, от тех был рядом. Городок назывался Озьер, если только цензор не вычеркнет его, но никогда нельзя знать, что они могут разрешить, и я надолго запомню это название, потому что меня там ранили тоже. Только мне повезло, потому что я небольшого роста, а майор, как вы помните, был высоким, а автомат должно быть косил только по одной высоте, и мне угодило в плечо и шею (две 30-калибровки), а майор — он повыше — получил пулю в легкие. Если это может быть утешением, он так и не узнал, что с ним произошло. Там еще был француз, но он быстро бросился в канаву и его даже не царапнуло. Я начал читать газеты, когда вернулся домой, и они изображают этот прорыв как парад, но поверьте мне, я был там, это не парад. Я был в батальоне разведки при основных силах, у нас было несколько самоходок, но в основном джипы, и мы были разбросаны по местности и никто не знал, где остальные, можно было нарваться на немцев, некоторые из них атаковали, некоторые группы просто искали случая самим сдаться в плен. Никогда нельзя было знать наверняка, на что попадешь, пока не откроют по тебе огонь. Тогда нужно было бежать и звать на помощь по радио, если повезет конечно. Вот такая у нас была работа. Я не жалуюсь, потому иначе воевать нельзя, это я понимаю. Как вы наверное знаете, майор был при подразделении Г2 основных сил, и при нормальном положении вещей более безопасной и удобной работы и придумать нельзя, но майор был не такой как остальные офицеры, хотя я уверен, что и они не сидят там без дела и делают все как можно лучше. Но он всегда высматривал, где труднее, везде ездил сам, и его джип уже знали, он сам несколько раз участвовал с нами в боях, и мне приятно отметить, что для своего возраста он был так смел и бесстрашен. И если и был у него один недостаток, так это то что он подставлял себя там, где в этом не было необходимости. В тот день, когда его убили, мы были расположены на нескольких #фермах в пяти милях от Озьера, никаких действий не было и мы просто отдыхали. Какой-то фермер француз подошел к нам и сказал, что он живет за Озьером и что там прячутся 18-20 немцев, которые хотят сдаться. И майор взял француза с собой, сел в машину и взял еще один джип с четырьмя парнями и мы поехали. Если вы когда-то будете во Франции и попадете в Озьер, вы увидите, что в 200 ярдах к северу от городка есть развилка дорог, и когда мы подъехали к ней, майор остановил машины и сказал, что дальше лучше идти пешком. Он отломал от изгороди ветку, достал белое полотенце из своего джипа, привязал его к палке и сказал французу по-французски: „Ты следуй за мной“, а мне добавил „Вы, сержант, идите со мной“. Другим он приказал развернуть джипы на случай, если что случится. Город просто закрылся на все замки. Во Франции на окнах ставни, и все они были закрыты и нигде никаких признаков жизни, тишь и благодать, можно подумать, что ты снова в Айове. Француз, майор и я с ними вместе пошли по дороге. Майор шел посредине, и ничто не предвещало беды, француз болтал по-французски и майор отвечал ему. Он говорил, что был во Франции когда-то давно, до войны, тогда и выучил язык.
