Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна (книги хорошего качества TXT) 📗

– А тебе не всё равно?! – огрызнулась Полина.

– Нет, мне не всё равно.

– С чего бы вдруг?

– Не хами.

– Лёш, я не хамлю. Просто знаешь… Вот вы, такие распрекрасные, такие замечательные, но…

– Но толку-то, да?

– Не передёргивай. Кроткий мне ничего не предлагал. Кофе на бульваре – это замечательно. Все эти нежности, приятные прикосновения и так далее. Но – ничего более. Теперь вот я переехала в эту комнату и понимаю, что от меня ждут инициативы. А я, Лёш, девушка. И инициативу проявлять не хочу. И не могу. Потому что прояви я сейчас инициативу, то… То он сам, при его-то характере, всю оставшуюся жизнь будет считать меня… Или себя… Знаешь, он должен был уже хоть что-то за эти почти полтора года родить! Дефлорацию! Предложение руки и сердца! Бурный секс и не менее бурный разрыв! Хоть что-нибудь!!!

– Тсс! – Примус притянул Полину к себе и обнял. – Не буянь. Не стоит. Разумеется, он сам дурак. Успокойся.

– Лёш, что ты сегодня вечером делаешь?

– Сегодня вечером я, как это ни странно, свободен.

– Пойдёшь со мной – оглядеть мои новые пенаты?

– С удовольствием!

– А что мы скажем Кроткому?

– Поленька, при всех недостатках моего стоеросового друга, нетактичностью он не страдает. Равно как и избытком соображения. И, кроме того, мы всегда можем сказать ему, что идём в библиотеку или в анатомку. И он сам сбежит от нас, как чёрт от ладана. Врать, конечно, нехорошо. Особенно друзьям. Но если это ложь во спасение тебя – то я на это пойду!

– Чего это – ложь во спасение меня?

– Потому что именно тебе надо выговориться. И именно я это выслушаю. Конечно, если у тебя на меня другие планы, – Примус закатил глаза и ахнул, – то я готов забыть не только дружбу, но и всё на свете!

– Нет! – рассмеялась Полина.

– Нет? Жаль. Ну ничего – я терпеливый…

– Лёш… – Полина ехидно прищурилась.

– Что, звезда моя?

– Кое-кто чуть больше года назад сказал мне на берегу одного пожарного водоёма буквально следующее: «И чего я лично не видел – того для меня не было». Двойные стандарты, друг мой.

– Поймала с поличным! Детка, если я скажу, что тем самым бродящим по Аркадии студентом был именно я, это будет учтено как смягчающее обстоятельство при вынесении приговора?

– Будет. Если ты скажешь, что при этом почувствовал.

– Жаль, что это самый обыкновенный садизм с твоей стороны. Я бы предпочёл садизм сладострастья. Причём со своей собственной стороны. Поскольку к мазохизму не испытываю ни малейшей склонности. Видимо, именно поэтому обстоятельства всё время и ставят меня раком. Чтобы, так сказать, не благодаря, а вопреки…

– А покороче ответить можешь?

– Да. Мне было очень больно, когда я увидел тебя с этим самым Глебом.

– А тебе не больно видеть меня с Коротковым?

– Нет. И вот это, умная моя девочка, правильный вопрос. Вот это и есть самые что ни на есть те самые двойные стандарты, над коими я размышляю долгими бессонными санитарскими ночами в судебке в окружении зарезанных, утопленных, застреленных, повешенных и всяко прочее лишённых каких бы то ни было земных печалей.

– Примус!

– Да-да, я понял. Поменьше цинизма. Постараюсь сформулировать просто и честно. Если в подобных ситуациях возможна простота и честность. Кроткий, несмотря на всю его мужскую привлекательность и жизнестойкость, – не твой тип мужчины. Он в вашем странном тандеме скорее жертва, чем наоборот. И я, как истинный христианин, исполненный и жалости и смирения, терпеливо дожидаюсь, когда всё самым естественным образом сойдёт на нет, попутно, аки пастырь, аккуратно моделируя как можно более бескровный исход, потому что Кроткий – мой друг, но любовь к тебе всё-таки дороже. А вот Глеб… Он красив, небеден, обаятелен и непрост – в общем, весьма опасен в конкурентной борьбе. К тому же у меня нет никаких механизмов влияния на него. Я даже наблюдать его не имею возможности. И, соответственно, спрогнозировать дальнейшее течение неподвластного моему контролю эксперимента. М-да… В общем, мне было больно, когда я увидел вас вместе. Я ответил на твой вопрос?

– Да. Мне приятно, что тебе было больно. Нашёл себе дрозофил, пастырь хренов. Экспериментатор, блин!

– Не надо сердиться, Полина. Ты не в силах вызвать подобной ответной реакции. Ты по определению не можешь меня ни задеть, ни уязвить, ни разозлить. Мне будет всего лишь больно, не более, прости за фонетику.

– Ты хочешь вызвать у меня чувство вины?

– Что ты! Даже не вздумай! Это всё выдуманная индульгентами чушь – чувство вины. Разве виновато лезвие ножа в том, что ты сам порезал себе палец? Разве можно сердиться на лезвие ножа за то, что ты сам порезал себе палец? Так что и приятно лезвию ножа не может быть от того, что кому-то больно.

– Ну вот, договорились. Теперь я ещё и неодушевлённый предмет!

– В некотором смысле – да. В некотором смысле. Ты знаешь, что женщинам разрешили иметь душу не так уж и давно? Буквально только в нашей эре? – Примус мягко улыбнулся. – Не забивай свою хорошенькую головку. Это всё пустые слова. Ты же знаешь, люблю поговорить. Что касается конкретного случая истинно двойных стандартов – вернёмся к теме, – мне было больно потому, что к Кроткому ты испытываешь лишь искусственно удерживаемую первую настоящую девическую влюблённость, а к Глебу – крещендо нарастающий женский интерес. Две большие разницы. Очень серьёзные и очень большие. Ерунда всё, детка! Лучше посмотри, как красивы сейчас небеса…

Спасибо тому деканату, что выдумал часовые перерывы между вторыми и третьими парами. Спасибо за прекрасное осеннее небо над Приморским бульваром.

После занятий они затарились в хозяйственном моющей пастой, стиральным порошком, ёршиками и лампочками (увы, но стульчаков для унитазов не было – дефицит) – причём тут солировал Примус, и отправились к Полине в коммуну. Парень пришёл от её обиталища в восторг. Начиная с коридора. Как только она открыла дверь, Примус завопил:

– Какой простор! Какое величие! Так и представляю себе какого-нибудь барского малыша в матросском костюмчике, рассекающего этот коридор. «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» [36].

– Тихо! Не ори! Тут куча соседей, и я им не слишком нравлюсь. И тоже мне, нашёл простор с величием. Это корыто, что ли, величие?

– Я зрю в суть, в отличие от тебя, моя дорогая.

– Зри в суть не так громко, идём!

В переходе с телефоном уже стояла Неля Васильевна.

– Не успела въехать, уже мужиков водит! – проскрипела она, как только увидела Полину и Примуса.

– Здравствуйте! – воскликнул Примус. – Вы так польстили мне, назвав меня мужиком, да ещё и предположив, что эта юная леди меня «водит», не успев въехать, что позвольте, я поцелую вам руку! – Не дожидаясь испрошенного позволения, Примус схватил старушечью кисть и почтительно приложился к ней.

«Ужас!» – пронеслось у Полины в голове.

– Разрешите представиться! Алексей Евграфов! Кадет!

– Кадет он. Кадет – на херу гондон надет, – проворчала старуха, впрочем, тем самым никаким голосом, свидетельствовавшим о не плохом её настроении. – Идите уже. В туалете не блевать!

Полина, не выдержав, прыснула.

– О нет, что вы! Как вы могли подумать, гранд-дама! Блевать я обязуюсь только на территории отдельной комнаты жилички Романовой! – Девушка потащила Примуса за собой. – Грандиозная старуха! – разнеслось по коридору эхом.

Споро всё отмыв – коридорное окно и туалет (и даже старый тётки-Валькин стульчак) отдраил Примус по собственной инициативе, куда быстрее и чище, чем Полина – одно-единственное окно в комнате, – они уселись пить чай, не забыв налить Тигру обещанного молока.