Эйлин - Мошфег Отесса (библиотека электронных книг txt) 📗
Но как нам отвезти миссис Польк ко мне домой — ведь она будет кричать в течение всего долгого пути? Я размышляла над этим, крутя пистолет в руках. Она брыкалась и лягалась, выла и скалила зубы, в то время как Ребекка утихомиривала ее и пыталась заглушить ее вопли, прижимая ладони ко рту женщины. Но это было все равно что пытаться заткнуть пролом в плотине — миссис Польк отказывалась умолкнуть. Ее рука кровоточила, но не сильно. Ребекка в отчаянии посмотрела на меня.
— Что нам делать?
Я порылась в своей сумочке и достала таблетки матери.
— У меня есть это, — сказала я, встряхивая флакончик. — Они от боли.
— Транквилизаторы? — Лицо Ребекки просветлело. Она выхватила флакон у меня из рук. — Что еще у тебя найдется в сумочке? — спросила она. Я не сразу уловила в ее словах сарказм.
— Губная помада, — ответила я.
Я смотрела, как Ребекка снова подступает к миссис Польк, на этот раз осторожно и расчетливо, словно к испуганному зверю. Женщина вывернула шею и дернула головой, когда Ребекка схватила ее сзади, прижав кулаком челюсть, а в другой руке держа таблетки. Она боролась с женщиной, словно фермер с упрямой коровой, крепко сжимая ее нос двумя пальцами. Видя то, как она двигается, я гадала, откуда на самом деле родом Ребекка. Может быть, она была сельской девушкой, дочерью фермера или владельца ранчо? Честно говоря, меня все меньше и меньше волновал этот вопрос. Я следила, как миссис Польк стискивает челюсти и задерживает дыхание, свирепо глядя Ребекке в глаза. В конце концов губы женщины приоткрылись, и тогда Ребекка разжала кулак, переложила таблетки в другую руку и высыпала их в рот миссис Польк. Я стояла, пригнувшись, и смотрела на все это с некоторого расстояния. У меня возникло странное, смешное побуждение начать молиться или петь. Я вспоминала о ритуалах посвящения, про которые читала в «Нэшнл джиогрэфик», — странные церемонии, во время которых людей связывали и затыкали им рты, оставляли в пустыне в одиночку или на много дней запирали в клетке без еды и воды, одурманивали галлюциногенными зельями, от которых посвящаемые забывали свое имя, свое детство. Они возвращались в свои деревни совершенно новыми людьми: их наполнял дух божества, они не боялись смерти, и все уважали их за это. Я думала, что, возможно, то, что я испытала в этом темном погребе, было подобием тех ритуалов. Когда это закончится, моя жизнь выйдет на новый уровень. Никто не сможет причинить мне боль — так мне представлялось. Я буду неуязвима.
— Вы пожалеете! — закричала миссис Польк, когда пилюли проскользнули в ее пищевод. — Теперь я знаю, кто вы такие. Я всем расскажу, что вы сделали!
— Никто вам не поверит, — отозвалась Ребекка, но тон ее был далеко не столь уверенным и твердым, как должен был быть.
— Еще как поверит, — возразила миссис Польк, буравя меня глазами.
В этом подвале нынче вечером не свершилось откровенное раскаяние. Здесь были только мы трое, и наши лица в зыбком свете блестели от пота или от слез. Мы с Ребеккой сели и стали ждать. Кровавое пятно на рукаве миссис Польк, похоже, перестало расползаться. Ее дыхание замедлялось.
— Уходите отсюда прочь, — проскулила она. — Убирайтесь отсюда к черту!
По мере того как начинали действовать таблетки, ее речь делалась растянутой, словно на пластинке, пущенной с маленькой скоростью. Когда она уснула, привалившись к стене — из приоткрытого рта стекала слюна, слезы засыхали вокруг глаз коркой соли, — мы с Ребеккой начали перешептываться. Надо сказать, мне потребовалось меньше десяти минут, чтобы убедить ее в том, что мой план хорош.
— Мой отец — пьяница, — сказала я. — Если он кого-то убьет, в этом обвинят копов — им следовало посадить его еще несколько лет назад. Быть может, они найдут миссис Польк и предпочтут замять все дело. Это неважно. С нами все будет в порядке.
Лицо Ребекки стало замкнутым и напряженным, она стиснула грязный край своего халата так, что костяшки пальцев побелели.
— Нам нужно скрыться куда-то, — добавила я, пытаясь сохранять решимость. — Я думаю — в Нью-Йорк.
— Как мы доставим ее в дом твоего отца? — Это все, о чем спросила меня Ребекка.
— Нам придется перенести ее в машину. — Это казалось легким.
— И ты застрелишь ее.
— Мой отец застрелит, — поправила я. — Но на спуск нажмем мы.
— Мы? — Ребекка подняла брови и отбросила волосы с лица.
— Я нажму, — уточнила я. Это не казалось мне таким уж страшным. Этой женщине все равно незачем было жить. Она могла или умереть быстро и безболезненно, или остаться в живых и гнить заживо в этом доме, с каждым днем ощущая на своих плечах все более тяжкий груз темного прошлого. — Ей не будет больно. Смотри. — Я пнула жирную ступню женщины. — Она спит и ничего не чувствует.
Несколько секунд Ребекка покусывала губы и ломала руки, потом согласилась. Вместе мы развязали руки миссис Польк и подняли ее с пола. Помнится, я думала тогда: удивительно, каким тяжелым может быть человеческое тело. Я подхватила ее под плечи, а Ребекка взяла за лодыжки, и мы шаг за шагом затащили женщину на лестницу: я шла задом наперед и принимала на себя основную часть веса. Это потребовало всех моих сил, до капли, и к тому времени, как мы вышли из подвала, у меня подламывались колени и болели руки.
— Давай отдохнем, — сказала я. Но Ребекка настояла на том, что мы должны действовать быстро.
— Надо вынести ее отсюда. Потом ты поедешь домой к своему отцу. Подготовь там все. А я приберусь здесь. Нам нельзя оставлять никаких улик.
Она снова взялась за щиколотки миссис Польк. Тело спящей женщины весило не меньше, чем ванна, полная воды. Голова ее запрокинулась, нижняя челюсть отвисла. Когда я заглянула ей в рот, то увидела, что зубы у нее коричневые, а десны почти белые. Я подумала: «Она уже сейчас все равно что мертва». Ребекка остановилась, чтобы набросить на нашу ношу халат, прежде чем мы протащили ее через дверь. Мы двигались осторожно, но все равно стукнули миссис Польк ягодицами об обледеневшие ступени. Несколько раз Ребекка оскальзывалась и роняла ноги женщины на снег, покрывавший дорожку. Это напоминало какой-то дешевый фарс, и я чувствовала, как из моей груди в горло поднимается волна веселья. Когда мы затащили свой груз в машину, я помедлила, чтобы перевести дыхание, глядя на небо: глубокая чернота была усеяна звездами, похожими на брызги сверкающей краски. Мне казалось, что я сейчас рассмеюсь истерическим смехом в тишине этой ночи, посреди этого прекрасного безмолвия. В тот момент я чувствовала, что вся вселенная вращается вокруг меня. У Ребекки был напряженный вид. Тогда я захлопнула дверцу машины и натянула свою «посмертную маску», пытаясь скрыть ликование. Не могу сказать вам, о чем я думала. Я здесь не затем, чтобы извиняться.
— До встречи, — неожиданно сказала Ребекка и повернулась, чтобы возвратиться в дом.
— Я буду ждать! — крикнула я ей вслед. Мой голос громким эхом раскатился по заснеженному двору. Ребекка обернулась и приложила палец к губам, призывая меня к молчанию. — Мы можем поехать куда угодно, — добавила я уже тише. — Только вдвоем, ты и я. У меня есть деньги. Никто никогда не найдет нас. — Я сообщила ей свой адрес. — В квартале от начальной школы. Ты сможешь найти дом?
Она лишь махнула рукой, взбежала по обледенелым ступеням и закрыла за собой дверь.
Финал
Я покинула Иксвилл, не взяв с собой ни одного семейного фото, и мне остается полагаться только на расплывчатые воспоминания. Я запомнила папу таким, каким оставила его, — иссохшим, лежащим на кровати в алкогольном забытьи. Джоани я помню как юную девушку — чувственную, милую и бездумную. Маму, как я вам уже говорила, мне трудно представить. Мне видятся лишь ее истончившиеся полуседые волосы, когда она лежала мертвой в своей постели, а я свернулась рядом с ней и пыталась собраться с духом, чтобы пойти и сказать отцу, который уже несколько недель пил без перерыва, что ее больше нет. «Ты уверена?» — спросил он меня, когда я стояла перед ним в жарком и безжалостном утреннем свете солнца. Я помню этот образ одиночества и мой взгляд, брошенный в полуоткрытую дверь комнаты, где лежала — но уже не спала — моя мать. Плакать я ушла в санузел. Отчетливо помню свое отражение в зеркале: глаза мои были красными и распухшими. Все еще дрожа, я разделась, обняла себя тощими бессильными руками и стояла так под душем, всхлипывая. Мать умерла, когда мне было девятнадцать лет, и к тому времени я стала тощей, как щепка, а она хвалила меня за это.
