Портрет дамы с жемчугами - Кикути Кан (е книги TXT) 📗
«О, если бы разверзлась подо мною земля!» Минако хотелось сейчас же убежать, хотелось закричать от нестерпимой боли.
«Но если я шевельнусь, они заметят меня».
При этой мысли Минако застыла на месте, стараясь не дышать, сделаться как можно меньше, незаметней. Она решила подождать, пока они пройдут мимо. Но что за жестокая игра судьбы! Они шли прямо к тому месту, где она сидела. Сердце Минако разрывалось на части. Подумав, что они могут ее заметить, девушка еще сильнее задрожала. Но ни юноше, ни мачехе в голову не приходило, что Минако сидит здесь на темной скамейке. Они были уже совсем близко. Минако охватило отчаяние. Она решила заговорить с ними, пока они еще ее не заметили, но голос не повиновался ей. Когда напряжение Минако достигло предела, мачеха с юношей вдруг повернули направо и сели на скамейку, расположенную под теми же деревьями, только позади скамейки, на которой сидела Минако. Не успела девушка облегченно вздохнуть, как перед ней возникла новая трудность: сейчас она станет невольной свидетельницей их разговора. Для Минако это было так страшно! Теперь она поняла, в каких они отношениях, и ей очень не хотелось вникать в тайну мачехи, которой она так доверяла и которую так сильно любила. «Лучше бы я ослепла и оглохла», – думала Минако. Убежать незамеченной она не могла и решила зажать уши, но не в силах была сделать это. В тишине, царившей вокруг, ничто не могло заглушить их голосов.
Совсем небольшое расстояние отделяло Минако от соседней скамейки, и каждое слово госпожи Рурико, равно как и юноши, явственно долетало до ее слуха.
– Минору-сан! Зачем вы привели меня в такое темное место? Что вы хотели сказать?
В словах и интонациях мачехи звучали непривычные для Минако легкомыслие и кокетство гейши. К тому же она называла юношу по имени, чего никогда не делала при Минако. Минако почувствовала, что разбито не только сердце, разбито и доверие к мачехе.
Юноша ничего не ответил. Молчание длилось минуты две-три. Потом мачеха нетерпеливо произнесла:
– Говорите же! Что вы задумались? Нам пора возвращаться, там Минако скучает одна. Вы сказали, что во время прогулки не можете говорить, так говорите сейчас, не дразните меня!
Минако ждала с замиранием сердца, больно раненного фамильярностью мачехи. Но юноша продолжал молчать.
– Ну, говорите же, в чем дело! – ласково произнесла госпожа Рурико, словно уговаривала ребенка.
– Хорошо, я скажу, только не увиливайте от ответа, как это вы обычно делаете.
Голос юноши звучал торжественно. Даже Минако почувствовала всю важность для него этой минуты.
– Вы нехороший, Минору-сан! Как вам не стыдно! Разве я когда-нибудь увиливала от ответа? Ко всему, что вы говорите, я отношусь очень серьезно.
В словах мачехи звучали неискренность и фальшь гейши.
– Вы всегда говорите со мной этим небрежным тоном и все обращаете в шутку!
– А-а, вы уже сердитесь! Хорошо, я буду слушать вас так, как вам угодно. Пожалуйста, говорите!
Минако было стыдно за мачеху. Юноша снова умолк.
– Ну, говорите же! Я с нетерпением жду!
По тону мачехи Минако догадалась, что эти слова она произнесла, близко наклонившись к юноше.
– Рурико-сан! – собравшись с силами произнес наконец юноша. – Неужели вы не догадываетесь, о чем я собираюсь говорить с вами?
Минако знала заранее, что именно так ответит Аоки. Напряжение, которое все время испытывала девушка, сменилось чувством полной безнадежности, и все же она с нетерпением ждала, что скажет мачеха.
– Вы спрашиваете, не догадываюсь ли я, о чем вы собираетесь говорить со мной? Нет, не догадываюсь!
Притворство и спокойствие госпожи Рурико способно было вывести из равновесия кого угодно. Не удивительно поэтому, что юноша возмутился.
– Вы не догадываетесь? Не замечаете, какие я питаю чувства к вам, не знаете, как вы мне дороги?
Эти слова поразили Минако в самое сердце. Теперь у нее уже не было сомнений в том, что любимый ею человек тоже любит, только не ее, а другую женщину. И его признание прозвучало для Минако как смертный приговор. Девушка вся дрожала, словно в лихорадке, ожидая в то же время, что ответит мачеха. Но мачеха не торопилась с ответом. Тогда юноша снова заговорил:
– Не может быть, чтобы вы ничего не понимали! Ведь я готов пожертвовать для вас решительно всем!
Голос юноши дрожал и прерывался. Но мачеха оставалась невозмутимой.
– Я понимаю вас, – ответила она спокойно. Такой ответ не мог удовлетворить юношу.
– Вы понимаете меня! Вы всегда так говорите! Вы и в тот раз сказали, что понимаете меня! В чем же разница между вашими «понимаю» и «не понимаю»? Быть может, вы всем своим поклонникам говорите то же самое? Знал бы я, что вы мне и на этот раз так ответите, не стал бы спрашивать. Если вы и в самом деле поняли меня, ответьте должным образом, прошу вас!
Минако слушала, закрыв глаза, чувствовала, как с каждым словом растет возбуждение юноши, и сама задыхалась от волнения. Мачеха же становилась все спокойнее. Ей, видимо, доставляло странное удовольствие мучить несчастного Аоки.
– Я понимаю вас, – повторила она. – Но чем могу я это доказать? – В голосе ее по-прежнему звучали фамильярность и кокетство.
Тут юноша не выдержал.
– Чем доказать? – воскликнул он. – Об этом вы спрашиваете у меня? Ведь с самого начала вы сделали меня своей игрушкой! Вы издевались над моими чувствами, о которых я вам говорил, как только представлялся случай!
Минако становилось все труднее и труднее не выдавать своего присутствия. Ее сердце буквально разрывалось от самых противоречивых и мучительных чувств. Охваченная отчаянием оттого, что юноша любит другую, она в то же время питала к нему нежность, ведь он умел так горячо и искренне любить. Еще она жалела юношу, жестоко страдавшего от легкомыслия и равнодушия госпожи Рурико, и вдобавок мучилась сознанием того, что она стала невольной свидетельницей чужой тайны. Минако сидела словно на иголках, все время порываясь уйти, но из опасения быть замеченной продолжала сидеть. Ведь стоит ей двинуться с места, как они тотчас услышат шелест травы под ее ногами, увидят ее, до сих пор скрытую тенью деревьев. Представив себе, как будут они удивлены и смущены при этом, Минако не решалась даже шевельнуться. Между тем ничего не подозревавшая госпожа Рурико сказала по-прежнему очень спокойно:
– Поэтому я и говорю, что понимаю вас! Очень хорошо понимаю!
– Это вы серьезно говорите? Искренне? Или для того лишь, чтобы я не докучал вам?
Госпожа Рурико промолчала.
– Докажите, что вы говорите это серьезно! Докажите на деле! А ваших уверений я уже достаточно наслушался! Мне нужны не слова, а поступки!
Юноша говорил с нескрываемым возмущением, но это нисколько не действовало на мачеху.
– Вы не верите мне?! Вам нужны доказательства?! Тогда нам не о чем больше разговаривать! Я не гейша! Уж не хотите ли вы от меня письменного обязательства?
Эти слова были не к лицу порядочной женщине.
– Я ведь не прошу у вас в качестве доказательства какую-нибудь вещь. Мне нужен дельный ответ, а не ваши «повремените». Помните, о чем я вас недавно спрашивал?
– Не помню, – кокетливо ответила госпожа Рурико. – О чем же?
– Вы уже забыли, забыли о том, что для меня так важно?! В таком случае я вам напомню. Я спрашивал, могу ли я просить вашей руки!
Это было для Минако последним жестоким ударом. Она не думала, что отношения юноши и мачехи зашли так далеко.
– Вы опять за свое? Но ведь в тот раз я вам совершенно определенно ответила, – с беспечным видом произнесла госпожа Рурико.
– Сейчас такой ответ меня уже не удовлетворяет. «Что же могла ответить ему мачеха?» – терялась в
догадках Минако. Ей было нестерпимо стыдно подслушивать, но сделать с собой она ничего не могла.
– Вы просили меня подождать до замужества Минако-сан, – продолжал юноша. – Но ваш ответ совершенно не зависит от этого обязательства. Дайте только свое согласие, и я готов ждать сколько угодно, пять, десять, двадцать лет, всю жизнь. И никогда не раскаюсь в этом. Но вы требуете, чтобы я ждал не замужества Минако-сан, а вашего согласия.
