Луна доктора Фауста - Эррера Луке Франсиско (библиотека электронных книг txt) 📗
– В монахини? – переспросил Филипп, не заметив насмешки, сквозившей в этих словах, а про себя подумал: «О Пречистая Дева, ты сотворила чудо и вернула заблудшую овцу в стадо господне. Но отчего не позаботилась ты и об этой несчастной, почему не увела ее с греховной стези?»
Однако чем больше вглядывался он в лицо Каталины, тем больше смысла находил в словах Спиры: «Неисповедимы пути господни».
– Ты никогда еще не танцевала лучше! – воскликнул Карвахаль.
– Еще бы мне не постараться напоследок!
– Неужели ты решила воротиться в Испанию?
– Нет, ни за что! – язвительно расхохоталась она. – Просто мой покровитель не разрешит мне бывать тут. Отныне я буду жить в его загородном доме. Знаете, там еще такой роскошный сад…
– Но ведь ты говорила…– начал было Карвахаль, протягивая танцовщице жемчужное ожерелье.
– Говорила, говорила, ты прав, жизнь моя! Я обещала, что буду жить с тобой, ибо мне надоело выламываться перед пьяной матросней…
– Но теперь, когда я стал королевским судьей…
– Ах, да велики ль достатки у королевского судьи, – снова перебила его Каталина, – и можно ли сравнить их с доходами губернатора? Сам знаешь: рыба ищет, где глубже…
– Но я преподнес тебе ожерелье, которое стоит прорву денег!
– Пожалуйста! Забери его назад, раз ты такой сквалыга!
– Да нет, я не к тому… Оно твое, я подарил его тебе от чистого сердца, а ты отвергла меня, чтобы стать губернаторской наложницей.
– Стань губернатором, и я вернусь к тебе, – подзадорила его Каталина.
– Клянусь тебе гвоздями, пробившими руки Христа, я займу когда-нибудь этот пост…
– Вот когда займешь, пришли за мной, и я приду. Ты мне нравишься куда больше, чем мой нынешний хозяин и покровитель. – И она подкрепила свои слова звучным поцелуем, скосив при этом глаз на Филиппа.
– Поклянись, Каталина, что, когда я стану губернатором, ты будешь принадлежать мне!
– Клянусь! – отвечала она, а сама тут же приподняла под столом левую ногу, по цыганскому обычаю отрекаясь от клятвы. Филипп ощутил прикосновение ее ступни.
– Что ж, выпьем за исполнение наших желаний и пожелаем нашим друзьям счастливого пути – завтра они отбывают.
– Как, уже завтра? – омрачившись, воскликнула Каталина. – Как жаль, что мы встретились так поздно!
– Каталина, – умильно произнес Карвахаль, – прошу тебя: прежде чем безусловно предаться новому покровителю, проведи последнюю ночь своей свободы у меня в доме, со мной и моими друзьями!
Танцовщица, не сводя глаз с Филиппа, отвечала весело и лукаво:
– Если хочешь, милый. Если хочешь…
До вечернего звона вели веселую беседу Карвахаль, Гуттен и Спира, осушая стакан за стаканом и смеясь шуточкам Каталины. К удивлению Спиры, Филипп выпил целую бутылку хереса, которая разрумянила ему щеки и разгорячила чувства. Он уже готов был, не задумываясь о возможных последствиях, откликнуться на зов Каталины. Карвахаль пил не переставая и смеялся без умолку. От танцовщицы веяло запахами распалившейся самки. Спира, сославшись на нездоровье, первым покинул застолье. Каталина, возбужденная вином, от которого вконец уже осоловел Карвахаль, плясала, звонко пристукивая каблуками. Опорожнив четвертую бутылку, хозяин завел глаза, уронил голову на грудь и захрапел. Каталина, не прекращая танца, двинулась к дверям, маня за собой Филиппа, и он повиновался ей. Наградив его пламенным поцелуем, она шепнула:
– Пусть он уснет покрепче… Когда совсем стемнеет, приходи в сад. Я буду ждать…
– Где ты, Каталина? – встрепенулся Карвахаль. – Пойдем в спальню, пора! – И, спотыкаясь, побрел вместе с танцовщицей по коридорам своего прекрасного дома.
Когда в условленный час Филипп неслышно выскользнул из отведенных ему покоев, на небе блистала огромная круглая луна – луна доктора Фауста. Залитый мертвенным ее светом, благоухал ароматом жасмина сад. Появилась Каталина в нижней юбке и, ни слова не говоря, бросилась в его объятия. Потеряв голову, Филипп уже готов был упасть вместе с нею на мягкий дерн, как вдруг раздался голос Карвахаля:
– Ах вот как платите вы за мое гостеприимство? Судья – лицо его было искажено гримасой бешенства – сжимал в руке пистолет.
– Эта шлюха, эта похотливая лисица была в эту ночь мне женой. Вы нанесли мне тяжкую обиду. Благодарите бога, что не всадил в вас свинцовую конфету. Ты, потаскуха, не заслуживаешь смерти от благородной руки, и честь мою ты не запятнаешь!
Филипп попытался было что-то сказать в свое оправдание, но глаза Карвахаля сверкали такой ненавистью, что он осекся.
– Вон из моего дома! – крикнул тот. – Убирайтесь на корабль – на рассвете он поднимет якорь! Я сам скажу Спире, что вы ушли по доброй воле. Теперь я более, чем когда-нибудь, убежден в том, что все немцы – такие же негодяи, как Альфингер и Федерман!
Корабль, на котором они плыли назад, уже девятый день боролся с сильным встречным течением.
– Если бы не оно, от Санто-Доминго до Коро можно было бы добраться не за десять дней, а за четыре-пять, – сказал им шкипер.
– Наконец-то выбрались, – обрадовал он их день спустя, – через два дня причалим.
По палубе бродил десяток коз, а иные лежали, греясь на солнце. Это Спира надумал привезти домашнюю скотину в Коро и попробовать разводить ее там.
К югу с пронзительными криками пролетела стая чаек.
– Уже чувствуется приближение суши! – заметил Спира, с наслаждением вдыхая морской воздух.
– Я должен сообщить вам новость, которая вряд ли вас обрадует, – с усилием произнес Филипп. – Андреас Гольденфинген уехал в Германию.
Спира стремительно обернулся к нему.
– До Санто-Доминго мы плыли вместе. Он не пожелал проститься с вами, опасаясь, что самообладание ему изменит.
Хмурое лицо наместника судорожно подергивалось. Он долго молчал, а потом вдруг заговорил на удивление ласково и спокойно:
– Знаете ли вы, друг мой, за что именно вас выбрал я себе в заместители? За вашу верность.
– Ваша милость! – начал Филипп, но Спира прервал его:
– Мне ведомо, что вас пытались склонить к измене и сулили вам по смерти моей место губернатора.
– Ваша милость!
– Не возражайте и выслушайте меня. Мне ведомо, что вы догадались, кто был тот инквизитор, который осудил и сжег Берту Гольденфинген. Гуттен побледнел и опустил глаза.
– Одного вашего слова было бы довольно, чтобы превратить доброго Андреаса в свирепого убийцу. После моей смерти вы, ко всеобщей радости, наследовали бы мой пост. Почему же вы хранили молчание, почему не выдали Гольденфингену эту тайну? Есть у меня и еще один вопрос к вам: почему вы все это время продолжали относиться ко мне с уважением и приязнью?
Филипп, сдвинув брови, пристально поглядел на Спиру:
– Потому что человек, носящий имя Гуттенов, не пойдет на бесчестный поступок ради своего преуспеяния.
Растерявшийся Спира принялся несвязно бормотать какие-то извинения.
– А кроме того, – добавил Филипп, – я знал, что вы свершили правосудие, ибо Берта была настоящей ведьмой, самой коварной ведьмой во всей южной Германии.
Этот ответ взволновал Спиру. Он долго стоял молча, крепко вцепившись в поручни, а потом заговорил:
– Что ж, пришла пора и мне объясниться. Один из юношей, погубленных Бертой, приходился мне племянником, а любил я его, как родного сына. В самый день его смерти я по чистой случайности встретился с ним в порту, и мы отправились пообедать в «Три подковы» – я всегда заворачивал туда, когда ехал в Аугсбург. Берта при всей своей красоте и любезности всегда внушала мне смутные подозрения. Когда я увидел, как мой племянник сходит с корабля, на котором мне надлежало плыть в Регенсбург, меня стало томить недоброе предчувствие. За обедом я попросил у Берты луку и, когда она стала нарезать его, заметил, что слезы текут у нее только из правого глаза – вернейшая примета, что имеешь дело с ведьмой. Когда же я узнал о смерти племянника, то сразу подумал: разбойники тут ни при чем. Я стал сопоставлять и размышлять, стараясь найти подтверждение своим домыслам. На след навел меня отец Андреаса: он проговорился, что все молодые люди, так же как вы и мой племянник, отужинав в «Трех подковах», ночевать не оставались, а отправлялись в путь, невзирая на поздний час. Потом выяснилось, что все жертвы были похожи друг на друга, на вас и на моего несчастного мальчика: все были белокуры, высоки ростом, хороши собой, и я догадался, что злоумышленник выбирал себе жертву определенного вида и на кого попало не набрасывался. Разбойники с большой дороги такой разборчивостью не отличаются. Однажды я услышал от Федермана, что содержательница постоялого двора на Аугсбургской дороге заводила шашни со всеми красивыми молодыми путниками, бывавшими в «Трех подковах». Я навел справки, и слова Федермана подтвердились, а слепота доверчивого Гольденфингена вызвала у меня изумление.
