Ночь с Ангелом - Кунин Владимир Владимирович (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
— Я тоже, — заметил Ангел. — Поэтому я сейчас еду с вами в купе «Красной стрелы», а не «…по небу полуночи Ангел летел…». Будете слушать дальше или продолжим спорить ни о чем?
Я не ответил. Раздернул плотные оконные занавески и увидел, как, обгоняя нас, за окном уже вовсю несется рассвет нового дня.
Я отчетливо представил себе, как не хочет сейчас просыпаться моя Катька! Как, еще не выпутавшись из глубокого и теплого сна, она проклинает себя за свой вчерашний искренний порыв встретить меня на вокзале, когда я вечером, перед отъездом, звонил ей из Москвы…
Я все это себе живо вообразил и даже авансом слегка обиделся!
— Будет вам клепать на ребенка, — улыбнулся Ангел! — Она уже давно стоит перед зеркалом и вовсю сандалит свою хорошенькую мордочку каким-то невероятным количеством косметики…
— А вы откуда знаете?! — окрысился я.
«Мало того, что он без разрешения влез в мои мысли, он еще умудрился подглядеть за нашей полуодетой Катькой!» — подумал я.
— Да одета она уже, одета! Успокойтесь. Будете слушать? У нас всего лишь час в запасе.
Я снова посмотрел в окно. Мимо нас низко пролетали клочки утреннего тумана.
— Рассветные истории лучше всего видеть собственными глазами, — решительно заявил я.
Ангел пожал плечами:
— Какие проблемы? Устраивайтесь поудобнее. И пожалуйста, оставьте стакан в покое. Не будете же вы вторгаться в То Время со своей посудой?
Я поставил стакан с остатками джина на столик, прилег на подушку, прикрыл глаза, и в ту же секунду…
…небольшой экран моего сознания стал заполняться массой бритоголовой мальчишни в единой тюремно-сиротской форме…
В уши стал вползать гул голосов, сквозь который внезапно прорезался истошный крик:
— Самоха!!! Самоха!.. Тебя отец Михаил зовет!..
Часовенка, строительством которой руководил священник местного прихода отец Михаил, а бригадиром строителей был заключ… воспитанник колонии усиленного режима Анатолий Самошников, статья сто восьмая, часть вторая, была уже закончена и торжественно освящена в присутствии начальства колонии для несовершеннолетних преступников и прибывших из Ленинграда представителей Главного управления внутренних дел и Областного отдела народного образования.
Симпатичная часовня четко и благостно впечатывалась в фон высокого серого бетонного забора с витыми спиралями колючей проволоки по самому верху.
Открытие и освящение часовни случайно совпали с указом о частичной и выборочной амнистии, что позволило отцу Михаилу всенародно объявить это Волей Божьей!..
При этих словах отца Михаила две сотрудницы ОблОНО и один полковник милиции, боязливо поглядывая по сторонам, стыдливо перекрестились.
М-да… В То Время — начало девяностых — обращение к Богу еще не стало таким массовым и фальшивым явлением, как в последние несколько лет, и поэтому я ничуть не усомнился в искренности этих троих смельчаков…
— Звали, Михаил Александрович? — негромко произнес Толик за спиной у отца Михаила.
Тот вздрогнул от неожиданности, повернулся.
— О Господи… Как ты меня напугал, Анатолий. Я и не слышал, когда ты подошел, — улыбнулся священник.
— Это они могут! — сказал один высокопоставленный ленинградский милиционер в штатском, дохнув на отца Михаила хорошим коньяком. — А вот чтоб священнослужителя «отцом Михаилом» или, на худой конец, «батюшкой» назвать, так это у них, вишь ли, язык не поворачивается!
Вгляделся в слегка семитские глаза на русопятой физиономии Толика-Натанчика, заподозрил неладное и добавил с нехорошей улыбочкой:
— А может, тебе какая другая вера это не позволяет?
Толик посмотрел в сторону, тоскливо ответил:
— Нет у меня никакой веры.
Отец Михаил положил руку на плечо Толика, сжал покрепче, сказал ласково тому, в штатском:
— Он мальчик уважительный, хороший. Часовню строил. Вы уж извините нас. Пойдем, Анатолий, пойдем.
Завел Толика за часовню, прижал к себе, по голове погладил:
— Успокойся, сынок. Успокойся. Мало ли неумных, ограниченных и недобрых людей на свете… Их жалеть надо.
— Не надо, Михаил Александрович, — жестко сказал Толик. — Жалеть надо умных и добрых.
— Знаю, знаю… Все, мальчик мой, знаю. Вот что хотел сказать тебе: ты мамочку свою поддержи. Ты у нее один остался. Уж она, бедная Эсфирь Анатольевна, горькую чашу всю до дна осушила. Теперь лишь на тебя надежда.
— Это точно, — сказал Толик. — Спасибо вам за все, Михаил Александрович. Пацаны слышали, как вы с начальником колонии про мою амнистию говорили…
— Ладно, ладно. Дай тебе Господь, Анатолий, разума, спокойствия и Веры.
— Михаил Александрович, а можно я на прощание спрошу вас… Только вы не обижайтесь на меня.
— Спрашивай, конечно.
Отец Михаил знал, какой сейчас последует вопрос. Он его сам себе задавал тысячи раз!..
Знал, о чем сейчас спросит Толик. И не ошибся.
— Вот вы, Михаил Александрович, университет кончали, исторический факультет…
— И Духовную Академию тоже, — улыбнулся отец Михаил.
— Хорошо, пускай… А вот вы сами-то в Бога верите?
Отец Михаил помолчал, подумал, как лучше ответить, и спросил:
— Ты такую писательницу Веру Панову читал?
— Нет.
— Хорошая была писательница. У нее в повести «Времена года» у одного нашего архиепископа за границей, на каком-то конгрессе, спросили: «Ваше преосвященство, вот вы такой известный ученый, философ, современный человек, вы сами-то в Бога верите?» А он и ответил: «Я сопровождаю уходящую из мира идею, и в этом моя общественная функция». Сейчас, Толя, времена меняются с точностью до наоборот. Поэтому я отвечу тебе так: в наступающие дни Беззакония и Неверия я должен защищать возрождающуюся идею Веры, полагая это не только священным, но и своим чисто человеческим долгом… Не очень сложно?
— Ну, чего тут сложного, Михаил Александрович? — усмехнулся Толик-Натанчик. — Нужно просто кому-то очень-очень верить… Так?
Услышав ясность понимания Толиком своего хотя и искреннего, но чуточку помпезного заявления, отец Михаил на мгновение устыдился собственной нечаянной высокопарности и честно ответил:
— Да. И пожалуй, прав ты…
Как я понял из всего дальнейшего, это был последний день Толика-Натанчика Самошникова в колонии усиленного режима для несовершеннолетних преступников.
Ах, с каким наслаждением я воспользовался бы старинным кинематографическим приемом: детские (или юношеские…) годы героев повествования уходят в «затемнение», и спустя три-четыре секунды экранного времени на темном фоне появляется простенький, как мычание, титр:
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».
Или — вариант номер два. Тоже достаточно оригинальный:
«ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ».
Это уже что-то из Дюма, но вполне приемлемо. На экранах всего мира появлялось сотни тысяч раз. Особенно в немом кино.
Третья редакция того же спасительного титра тоже была частенько использована, но несла уже более кокетливую и интригующую интонацию:
«А СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ЛЕТ…»
После такого драматургического изыска автор и режиссер обычно легко и спокойно переходили к событиям, происходящим с уже повзрослевшими героями…
Если же по ходу развития второй половины сюжета неожиданно становилось непонятно, «кто есть кто?» и «кто кому дядя?», а объяснение этому провальчику нужно было искать именно в том легкомысленно выброшенном десятилетии, на выручку приходил еще один свеженький и спасительный приемчик — «информация в диалоге»:
ГЕРОЙ. А помнишь, дорогая, как мы с тобой отдыхали в санатории Совмина и встретили там одну даму с таким пушкинским именем?
ГЕРОИНЯ. Людмила? В смысле — «Руслан…».
ГЕРОЙ. Нет.
ГЕРОИНЯ. Татьяна Ларина?
ГЕРОЙ. Нет!
ГЕРОИНЯ. Ольга?
ГЕРОЙ. Нет, нет! У нее еще муж в то время был секретарем Свердловского обкома партии…
ГЕРОИНЯ. Наина?!
ГЕРОЙ. Да! «О витязь! То была Наина…»
Все… И больше ничего не надо. За этими скупыми строками сразу же встает широкое полотно политической жизни всей страны того времени…
