Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна (книги бесплатно .txt) 📗

«А если я тоже сошла с ума? – похолодела Вера. – Может, я уже лет пятнадцать как сумасшедшая? Это всё объясняет – и беседы с портретами, и обострённое восприятие искусства, и даже Ларины закидоны».

Схватила Юльку за рукав:

– Скажи, я похожа на сумасшедшую?

– Как две капли воды, – убеждённо сказала Копипаста. – Кстати, о каплях воды – скоро будет дождь. Переждём в кафе?

Дождь Юлька всегда предсказывала безошибочно. Веру это всякий раз поражало – бывает, небо ясное, как мысль того, кто ясно излагает, но Копипаста говорит: дождь! Небо тут же собирается морщинами, и тучи несутся как на пожар.

Вера предполагала, что в Юльке ходит-бродит древняя шаманская кровь – на Урале в кого ни ткни, непременно вылезет родство с малыми народами, так почему бы у Калининых не висеть на ветвях родословного древа какому-нибудь манси? Юльке эта идея не понравилась. У неё со времён Валечки укрепился стойкий иммунитет против всякого рода гаданий, колдунов и чародеев. Даже невинный гороскоп в еженедельнике, и тот игнорировался с ледяным постоянством, а Вера к ней – с шаманами!

Пока шли вверх по бульвару, небо затянуло толстыми, как диванные подушки, облаками, а когда заказывали графинчик с розовым, в окна кафе уже колотили капли дождя.

Вера, глотнув вина, решила, что сразу же после возвращения пойдёт на приём к психиатру, и обязательно – к тому чудесному психологу-экстрасенсу, исцелившему всех маминых подружек. Ну и диплом, конечно, допишет.

Юлька вдруг сказала:

– Всё-таки жаль, что не повидались с Бакулиной. Как представлю, что она ходит здесь по улицам каждый день, убить хочется!

– В другой раз убьёшь, – утешила её Вера. Бакулина мерещилась ей в Париже на каждом углу – то в берете, то в шортах, то с собачкой, то с сигареткой. Обычное дело: если много думаешь о каком-то человеке, его черты переходят к окружающим. В первый год после смерти Геры Стенина видела его повсюду – чаще всего почему-то в машинах, за рулём, хотя он не умел водить и никогда не высказывал желания этому научиться. Мерещился, впрочем, и в кинотеатре – за несколько рядов впереди вдруг появлялась голова знакомой формы, и Вера вздрагивала от радости…

В романе о Вере Стениной обязательно нашлась бы страничка-другая для случайной встречи с Бакулиной – в саду Тюильри, на мосту Бир-Хаким или даже в поезде «эруэр», увозящем туристов в Версаль. В реальности они так и не встретились.

Последний день поездки пал жертвой шопинга – Юлька слишком долго возилась в бельевой лавке, а Вера неудачно выбрала босоножки для Лары, ошиблась размером. Опаздывая в главный парижский музей, журналист и фотограф неслись с мешками и баулами по улице Риволи, и, когда уже появились впереди величественные, как саркофаги, дымоходы Лувра, Стенина вспомнила: она так и не купила подарок для Евгении. Что-нибудь с изображением Эйфелевой башни.

Юлька орала с перекрёстка – давай быстрее! – но Вера юркнула в сувенирную лавку. Маленькая башня из шоколада – сойдёт.

В Лувр влетели, как на вокзал к уходящему поезду. Вера держалась руками за поясницу, Копипаста дышала, постанывая.

Успели. Как им объяснили, сегодня в Лувре «ноктюрн» – этим шопеновским словом в Париже называют дни, когда музей открыт допоздна. Сдали баулы в камеру хранения и теперь стояли налегке перед большой лестницей, глядя на статую крылатой богини победы.

В великих музеях – это Вера знала по Эрмитажу – сложно наслаждаться искусством. Реальность не соответствует ожиданиям, известные работы почти всегда обладают иными пропорциями, чем ты себе представлял, да к тому же у самого желанного холста стоит засада – пенсионерки в наушниках или студенты с блокнотами. Все подходы перекрыты, и вместо того, чтобы подглядывать за «Менялами» Массейса [42] или слушать «Сельский концерт» Тициана, приходится разглядывать причёски любознательных старушек. У той, что стенографирует сейчас в тетрадке рассказ гида, на голове – нечто восхитительно-кудрявое, похожее на седеющий розовый гиацинт.

А ещё собственные ноги вдруг начинают предавать (как выражалась Лара, «у меня ноги стонут»), хотя всего час назад никто не вспоминал о том, что они вообще имеются. Усталость наваливается тяжело и резко, будто кто-то положил на плечи тяжёлый груз – ту самую гору, которая мешает бегать от одной стены к другой, от Рафаэля – к Беллини, от Латура – к Ватто. Тащишь эту гору на себе и всматриваешься красными глазами в чёткого Пуссена, сияющего Энгра, сладкого Буше. Когда же они кончатся, эти картины? Надо же, Караваджо – запросто, на стеночке, как в конторе календарь. А этого Клуэ повесили очень неудачно, не всякий найдёт. А ещё мне срочно нужно в туалет, хотя я прекрасно понимаю, как буду впоследствии жалеть о том, что так бездарно потратила время в Лувре…

Помимо прочего Вера чувствовала ещё и вечную ответственность искусствоведа. Она обязана показать Юльке всё лучшее в Лувре, несмотря на гиацинтовые головы старушек и ту комичную пару, которая встретилась ей в галерее Медичи. Тощая девушка и высокий парень, поедавший глазами пышнотелую красавицу Рубенса. «…море забвенья, бродилище плоти», – вспоминала Вера Бодлера, глядя, как жадно смотрит парень на изобильную красу Юноны и Флоренции. Худышка за руку увела своего возлюбленного из «сада лени», а тот всё озирался на этих тёплых, пышных, как будто из самого сдобного теста вылепленных женщин… Стенина рассмеялась, и Флоренция чуточку покраснела. Пахло здесь, как всегда у Рубенса, свежим по?том, землёй, зрелой зеленью, и совсем немного – чесноком. Красавицы без конца охорашивались, поднимая волны душистой сладкой пыли.

Да, в музеях сложно наслаждаться искусством. Вместо того чтобы любоваться шедеврами, наблюдаешь за людьми. Вписываешь их в раму, продумываешь композицию, выстраиваешь сюжет…

В зале французской скульптуры, через силу любуясь Гудоном, Вера вспомнила, как однажды в её родной музей заявилась экскурсионная группа солдат-срочников. Эти взрослые дети, громыхая сапогами и почёсывая стриженые головы, не очень понимали, зачем их сюда привезли. Экскурсовода солдатам почему-то не полагалось, и они маршем следовали из зала в зал, прихватывая взглядами обнажённые тела на картинах. В коридоре тогда стояли мраморные «Рафаэль и Форнарина» Эберлейна [43], и Вера случайно увидела из своего зала, как один из солдатиков – самый маленький и ушастый, как летучая мышь, – незаметно отстал от марш-броска и на цыпочках, стараясь не скрипеть сапогами, вернулся к статуям. Огляделся по сторонам – и с такой грубой нежностью погладил мраморную грудь Форнарины, что грудь, хоть и была ледяной как у покойницы, затрепетала под его пальцами. Вера примёрзла к полу от страха, что их кто-нибудь заметит. Обошлось – солдатик догнал своих, а Стенина с пересохшим горлом вернулась к работе.

Скульптуры с ней разговаривали редко, чувствовали, что Вера их недолюбливает. Это из-за них античная жизнь представлялась ей объёмной, но бесцветной. Вот и в Лувре – застывший лес белых тел и соляных столбов. И, кстати, где Юлька? В последний раз Вера видела её в Большой галерее, но потом в поисках туалета Стенину вынесло на другой этаж, а Юлька, наверное, так и бродит там или, может быть, валяется в изнеможении на круглом диване, угрюмая, как Меншиков в Берёзове.

Вера дважды обошла Большую галерею, на ходу замечая, как важно для некоторых картин – быть увиденными издали. Настоящий шедевр виден за двадцать метров, настоящей Юльки – след простыл.

Группа школьников, замерев от восторга, стояла перед «Юдифью», два берета – мужской и женский – свернули в шестой зал, где одиноко висела на стене маленькая «Джоконда». Интересно, что она скажет Вере? Никогда её не любила, но придётся шаркнуть ножкой.

«Джоконда» молчала и улыбалась. Самая тихая картина, самый сдержанный характер. За спиной у Веры гуляла свадьба в Кане Галилейской – Карл Пятый, Франциск Первый и Сулейман Великолепный, наплевав на историческую достоверность, веселились в компании Тициана, Тинторетто и автора холста – Веронезе. Там фыркали собаки, звенели струны, порхали голуби, там нимб у Христа сверкал и был похож на мишень…