Старый дом - Климов Михаил (бесплатные версии книг .txt) 📗
– Бабушка сидела в тюрьме, из-за деда, которого расстреляли еще раньше. – Как все простые по внутренней структуре люди, Упырь рассказывал без завитушек, одни факты, как будто профессиональный рассказчик, которому надоели фиоритуры. – При Сталине сидела, тогда со всеми так было, ну, ты знаешь… И с ней в камере была женщина, мама говорила фамилию, да я, придурок старый, забыл. Она сидела по какой-то страшной статье, не как все – шпионаж, там, недонесение или агитация, а за покушение… И вот в какой-то момент так сложилась ситуация, что один вертухай на этапе мог за копейку одну из них сактировать. Кто-то умер неучтенный или наоборот, лишний оказался, в общем, кто даст в руку, тому и на свободу, как дохлому графу Монте-Кристо… И женщина эта, как же ее фамилия, такая еврейская, не могу вспомнить, отдала ей эту брошку, чтобы та свободу себе купила. Мне, говорит, все равно, меня не могут не хватиться… И бабушка спаслась, а та дама погибла…
– Фамилию совсем не помнишь?
– Нет… – Упырь страдальчески скривился, – Только, кажется, что-то из литературы и известное… Прямо из поэзии… В голове крутится… Может, Пастернак? Нет, точно нет… Ходасевич? Не подходит…
– А за что она сидела? – хрипло спросил Прохоров.
– Я ж говорю, – почти обиделся приятель, – за покушение на Сталина. Там слухи ходили, что она из старой гвардии, еще из тех, кто до революции революцию делал. И вроде она в Ленина стреляла, потом в Троцкого, а уже потом в Сталина. И все ей не везло: то осечка, то машину перепутала, то охрана ее свинтила. Но за это точно не скажу, может быть, слухи, а в Сталина – это точно…
«Так вот зачем она осталась… – подумал Прохоров, – Хотела все изменить, собою пожертвовать, но чтобы страна, да и мы не в таком дерьме жили… Только не получилось у бедной девочки, жертва была, да напрасная… Если бы она любого из трех все-таки достала, то Россия сегодня была бы совсем другой… И мы другие…»
– Эй, – прервал его исторический экскурс Упырь, – ты что, плачешь? Теперь твоя очередь рассказывать…
– А как брошка к вам в семью вернулась? – Слава только теперь почувствовал слезы на щеках и рукавом, по-детски, вытер щеки. – Ведь твоя бабушка должна была ее вертухаю отдать…
– Это отдельная история, – Упырь поджал губы, – а сейчас твоя очередь, а не моя говорить…
– Это, похоже, моя дальня родственница… – сказал Слава. – Зовут ее Надежда Михайловна Мандельштам… Только мы о ней никаких сведений не имеем уже много лет, так что все, что ты рассказываешь – очень важно…
А сам подумал, что теперь знает, где хотя бы поискать Надины следы – в архивах КГБ, если их, конечно, опять не закрыли…
А Упырь уже лупил себя тяжелым кулаком по лбу:
– Ах, я старый идиот, мама же еще говорила, со слов бабушки, что отец народов потому и ненавидел так Осипа Эмильевича, что фамилия его была для него связана со страхом смерти. Да еще, знаешь, что вспомнил: говорили, опять же, со слов бабушки, что Надежда эта Михайловна якобы стреляла в Сталина, ее поймали и сам Иосиф, чтобы он и в гробу не успокоился, Виссарионыч ее допрашивал. А она ему такого наплела, что-то о будущем России, что он распорядился ее не в тюрьму, а в дурдом определить. Так она оттуда сбежала и опять пришла его убивать и уж тогда за нее всерьез взялись. Железная женщина…
«Маленькая, несчастная дурочка… – чуть не выл про себя Прохоров. – Ты хотела меня, Маринку, Володю, внуков, да что там, нас всех спасти… А тебя просто раздавила, проклятая сука история…»
– В общем, – продолжал свой рассказ Упырь, очевидно его удовлетворило Славино объяснение, – ее там как-то побаивались, все же понимали, что обвинения у людей фуфло, а тут реально стреляла. Она была, похоже, на особом положении, иначе к ней никто с такими предложениями бы не пришел… В общем, Надежда эта отдала тому вертухаю брошку, бабушку списали и высадили на каком-то сибирском полустанке, а она там встретила того деда, которого я уже застал, они как-то забрали отца из детдома, и в результате лет через пять он женился, а еще через год получился я…
– Так ты мне и не ответил, – опять спросил Прохоров, – как все-таки брошка к вам в семью вернулась?
Значения это уже никакого не имело, но надо бы все понимать до конца.
– А это уже отец… – кивнул согласно Упырь, – он ее в какой-то куче мусора на Вернисаже нашел. Иголка-то у нее новая, проб нет, камушков тоже, он и купил ее в куче хлама. Он же любил всякое старье, это у меня от него, собирать-то… А бабушка подтвердила, что это – та самая брошка… Так что я тебе малость соврал – два поколения она у нас только… Хотя и три тоже…
76
С дороги Слава позвонил Матвеичу:
– У тебя ювелир есть?
– Есть…
– Хороший?
– А что надо?
– Гут свой хочу использовать…
– Ну, привози… – вздохнул Матвеич.
Они ехали мимо Белорусского вокзала. Пробка стояла чудовищная, но огородами было бы еще дольше.
Слава сидел, об обеде уже не думалось, перебирал в памяти только что состоявшийся разговор, отмечал, что нужно уточнить или переспросить.
У кого и в каких книгах поинтересоваться.
Как ни странно, узнав теперь, как жила и погибла Надежда, он немного успокоился…
Боль, конечно, была, но это стала другая боль…
Однако голова, перегруженная событиями последних дней, искала отдыха, отвлечения. Поэтому, наверное, глаза перебегали с одного на другое, уши прислушивались, мозг старался переключиться, подумать о чем-то еще, отреагировать на иное…
В общем, по этой ли причине, или по какой-то другой, только Прохоров неожиданно услышал довольно противный женский голос по радио:
– Также в правой части здания вокзала расположены удобные камеры хранения ручной клади…
И вдруг сообразил, что завтра – день, когда должны были прийти его правнуки за своими деньгами.
Да, он хорошо это помнил, что такой уговор у них с Володей был, если бы он, Прохоров, догнал их в Берлине.
Но на месте «зятя», Слава ясно это сознавал, он все равно бы отправил этих самых правнуков проверить – не лежит ли там, в камере хранения, бабло. Расход времени и сил, а также денег небольшой, а случиться могло всякое.
Мог Прохоров, уже на этой двадцатого века стороне времени, внезапно заболеть и опоздать в Берлин.
Мог просто умереть…
Могли они с Надей начать вообще новую жизнь с нуля, не связывая себя с Володей и Маринкой.
Глупое, конечно, последнее предположение, но возможное, почему нет?
Короче, проверить любую версию для умного «зятя» было весьма и весьма вероятно…
Прохоров бы точно отправил внуков посмотреть, не ожидает ли их на вокзале ключ от квартиры, в которой деньги лежат. Тем более что деньги эти по большей части принадлежали именно им, внукам, а совсем не дедушке…
И еще наш герой точно знал, что несколько десятков тысяч долларов (а может, и больше сотни, как делить Володино наследство он еще даже не думал) на дороге не валяются, он, Прохоров, во всяком случае, таких дорог за свою жизнь не видел и не встречал.
Но если и «зять» мыслил так же, то значит завтра сюда, на Белорусский, придет кто-то, подойдет к ячейке номер девятьсот два, наберет номер 0508 в надежде, что там лежит ключ…
А там ничего не лежит, потому что он, Прохоров туда ничего не положил…
А это совсем неправильно, потому что для него такая уйма денег совершенно точно не нужна, а для молодых людей – очень даже подспорье. И, как сказано где-то в посланиях апостола Павла, «не дети должны собирать для родителей, а родители для детей».
Ну, или что-то в этом роде…
Главное, что Слава с такой постановкой вопроса был абсолютно согласен…
Но на словах, потому что на деле пока получалась несколько иная, можно сказать, ситуация…
– Останови… – сказал он вдруг своему таксисту. – Приткнись где-нибудь и подожди, я быстро…
Он перешел через дорогу, нашел камеры хранения, ячейка девятьсот два была закрыта.
Код подошел, и Слава, закрыв ячейку, пошел клянчить кусок бумажки. Никто не давал, все теперь для записей пользовались телефоном, так что в итоге пришлось купить какой-то блокнот для рисунков в детском киоске.
