Луна над рекой Сицзян (СИ) - Шаогун Хань (версия книг txt, fb2) 📗

Он со злостью повторял: мама ещё вернётся, чтобы забрать его. Недавно он слышал, как она кашляла, тогда он спрыгнул с постели, распахнул дверь. Глубокой ночью в узком переулке стояла тишина, не было ни души, но он принюхался, вдохнув поглубже пару раз, и под уличным фонарём почуял след родного аромата, того же, что остался на подушке.

Пуговка не понимала смысла его слов и не хотела в них вникать, она продолжала плакать.

Сейчас мне известно, что её полное имя — Ся Сяомэй. Позже она писала мне, что все эти годы очень винила себя за то, что её сочувствие не только не приносило никакой пользы, а, наоборот, распаляло ненависть мачехи к брату, возбуждало страх, усиливая возникшее на этой почве помешательство. «Чтоб тебе пусто было, мерзавец! В самом деле, с виду маленький, а ума хоть отбавляй; мало ему хитростей и проделок, он ещё и на Пуговку планы строит. Жаба ты эдакая, не в состоянии сам за своим горшком присмотреть?..» Мачеха наотрез отказывалась верить, что не сможет защитить собственную дочь, и в конце концов пустила в ход «тяжёлую артиллерию». Как раз в это время на улице украли несколько велосипедов, оказалось, что это было дело рук компании малолеток. Кто бы мог подумать, что мачеха заставит отца-забулдыгу отправиться в участок и дать начальнику взятку в виде двух бутылок водки. Неизвестно, как проходили переговоры, но в результате жалобе дали ход, имя Ся Жухая тоже стало фигурировать в деле, более того, его сделали одним из главных виновников преступления. Трёхлетнее трудовое воспитание принесло плоды. Из участка в дом Ся даже отправили почётное красное знамя за «пожертвование родственными связями ради общего блага».

Начальник участка и был тем самым подлецом из органов, которого маленький горбун хотел подстрелить из маузера. Конечно, Ся Сяомэй, чтобы собрать доказательства для обжалования приговора, тоже разыскивала его. Начальнику пришлось хлебнуть сполна — его арестовали молодчики из «молодой гвардии». Однажды во время публичного порицания он ударился головой о ступеньку, упал, серьёзно повредил поясничные позвонки. После этого он повсюду ходил с поддерживающей поясницу большой подушкой. Он признал, что в то время разбирали дела быстро, возможно, немного погорячились. Но он лично общался с родителем подозреваемого, который напустил на себя вид борца со злом, преданного всей душой делу и ставящего общественные интересы выше личных, — куда ему было деваться? Откуда он мог знать, что за обвинениями в краже и свидетельскими показаниями скрывались чёртовы семейные передряги? И ведь что самое забавное, забулдыга, вначале отправивший сына в руки полиции, спустя короткое время принялся жаловаться на правительство и требовал вернуть сына, устроив в участке форменный балаган.

Очевидно, дело обстояло именно так. Хотя не стоит забывать, что это всего лишь пересказ слов Ся Сяомэй, довольно субъективное видение событий с преобладанием эмоций. Приношу извинения дорогому читателю в том, что не могу гарантировать полную достоверность деталей и отдельных реплик.

Из-за недостатка точных сведений нельзя с уверенностью утверждать, что перед нами полная картина. К примеру, нет возможности осветить все обстоятельства дела горбуна, уточнить, что на самом деле двигало его отцом и мачехой, этими непоколебимыми исполнителями своего долга, — как и во множестве других историй, случавшихся испокон веков до наших дней, когда часть действующих лиц оставались без защиты и возможности высказаться.

Как бы то ни было, уж «инвалидом»-то я точно не стал. Подтвердить это было необходимо. Самое странное — именно в тот момент, когда пришло радостное известие о принятии апелляции к рассмотрению, Ся Сяомэй неожиданно прервала связь. Я предоставил ей письменное свидетельство, пообещал, что в любое время могу выступить на суде с показаниями, всякий раз интересовался, как продвигается дело. Не было ни одного повода для исчезновения.

Однажды, год спустя, я проходил мимо государственной хлопкопрядильной фабрики в Чанши. Мой взгляд остановился на вывеске с названием фабричной марки. Внезапно мелькнула мысль: «А это случаем не почтовый адрес Ся Сяомэй?» Потоком нахлынули воспоминания прошлого, и я решил войти и попробовать её разыскать. В машинный цех посторонних не пускали. Пройдя через бюро пропусков, я сообщил о своём деле какому-то старику, после чего ко мне неторопливо подошла работница в форме и шапочке, к которым прилипли волокна хлопка; лицо её закрывала глухая маска. Она сказала, что Ся Сяомэй несколько месяцев назад уволилась и никому не известно, куда она ушла.

Мне оставалось только печально удалиться.

Что же в конце концов произошло? Почему она, с трудом разыскав меня, ни слова не говоря, исчезла, словно её никогда и не было, даже словом не обмолвилась, не объяснилась? Похоже, вся эта долгая история так и останется незавершённой. Ведь, в отличие от повести или романа, в жизни так много оборванных сюжетов, у которых есть начало, но нет конца или наоборот.

Мне бы не очень хотелось рассказывать здесь другую историю, раз за разом перебирать всплывающие в памяти догадки и отсылки, искать взаимосвязи. Но, конечно, ничто не мешает всё же поведать её.

Дело было так. В конце 1970-х годов некоторым моим друзьям удалось реабилитироваться и после пересмотра судебного решения выйти из-за «высоченных стен» на свободу. Время от времени они рассказывали о том, чему стали свидетелями в тюрьме. Не помню, от кого я услышал эту историю о конфликте и нападении на полицейского, но она глубоко засела в моей памяти, заставляя меня вновь и вновь возвращаться к этому случаю. Тюремная форма с номером 313. Худощавый невысокий человек, одетый в тюремную форму с номером 313. Маленький тощий человек в форме с номером 313, медленно поднимающий с пола осколок черепицы. Поговаривали, что этот парень так и не согласился с решением суда, не ладил с тюремщиками; неизвестно, сколько раз они подвергали его телесным наказаниям, сколько раз оставляли печься под палящим солнцем до потери сознания — он развязал с ними настоящую войну. Некоторые рассказывали о надзирателе, который приставал к его сестре и поносил её нелестными словами — девушку, которая приходила навещать его. Заключённый впадал в неистовую ярость, его глаза наливались кровью, и он грозился убить надзирателя. Воспоминания — яркие сполохи, в которых трудно различить, где правда, а где вымысел. Как бы то ни было, тюремщики почувствовали исходящую от этого заключённого опасность, усилили контроль над ним, надели на него тяжёлые наручники и большие кандалы, следили, чтобы эта полудохлая крыса не вздумала бунтовать. И доходяга подчинился, утихомирился, стал тише воды, ниже травы — до того дня, когда его повели в комнату для допроса. Нетвёрдо держась на ногах, качаясь, он прошёл половину пути и неожиданно остановился, опустив голову и уставившись себе под ноги, — оказывается, кожа на лодыжках треснула и кровоточила, окрашивая алым кандалы и рваные кеды. Дежурный надзиратель выругал его на чём свет стоит, очевидно, подумал, что вид лужи крови режет глаз, и, не найдя напарника, подошёл к заключённому снять кандалы, собираясь для начала отвести его в лазарет. Никто не мог представить, что за этим последует. Очевидцы потом не могли ясно припомнить, что именно произошло. Зверь, спавший глубоким сном, проснулся, ненависть сверкнула из-под его полусомкнутых век. Неожиданно он собрал все силы — из каждой клетки, каждого волоска своего тела — высоко поднял скованные руки и обрушил их, как молот, на затылок надзирателя.

Всё было шито белыми нитками: кровавые пятна оказались приманкой, частью тщательно продуманного и подготовленного плана. Кровотечение, вызванное маленьким куском черепицы, как нельзя лучше подходило для того, чтобы метко ударить под самым выгодным углом и с самого лучшего расстояния.

— Прокажённый! — выкрикнул он прозвище своего врага. — Настал и твой черёд! Ты только и заслуживаешь, чтобы лизать мои пятки! Ну так на, полижи! Сегодня ты ведь нализался досыта, не так ли? Ха-ха-ха!