Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз (читаемые книги читать txt) 📗
Она утонула в глубокой постели и тянет за собой его — в пух, атлас, серафическую и цветочную вышивку, тут же разворачивается и принимает его эрекцию в свой растянугый камертон, в единую дрожь, по которой настроена вся ночь… они ебутся, и вся она сотрясается, тело под ним стробирует на мили в сливках и ночной синеве, все звуки подавлены, глаза полумесяцами в золотых ресницах, гагатовые серьги, длинные, октаэдральные, взлетают беззвучно, бьют ее по щекам, черный дождь со снегом, его лицо над ее лицом неколебимо, исполнено тщательной методики — ради нее ли? или настроено на Ленитропическую Пристыковку, на которую Катье настропалили, — она его раскочегарит, на нее взберется не пластиковая оболочка… она все больше хрипит, переступает через порог к звуку… думая, что она сейчас кончит, он запускает руку ей в волосы, старается обездвижить ее голову, ему нужно видеть ее лицо: и вдруг это борьба, яростная и настоящая — она не сдаст своего лица, — и тут как гром среди ясного неба Катье и впрямь начинает кончать, а с нею — и Ленитроп.
Почему-то она, кто никогда не смеется, стала самой маковкой всплывающего из глубин пузырька смеха. Потом, уже готовая уснуть, она прошепчет к тому же:
— Смеюсь, — опять смеясь.
Ему захочется сказать: «А, Они вам разрешили», — хотя, с другой стороны, может, и не разрешили. Но та Катье, с которой он говорит, пропала, да и его глаза уже закрылись.
Как ракета, чьи клапаны под воздействием дистанционного управления открываются и закрываются в назначенное время, Ленитроп на некоем уровне вхождения в сон перестает дышать носом и принимается дышать ртом. Вскоре это перерастает в храп, который, бывало, сотрясал двойные оконные переплеты, раскачивал ставни и люстры с неистовым перезвоном колокольцев, да уж да-а-а уж… Катье при первом раскате просыпается и лупит Энию по голове подушкой:
— Хватит.
— Хм-м.
— Я чутко сплю. Только захрапишь — получишь, — и машет подушкой.
Да уж, не шуточки. Номер с храпом, шмяк подушкой, проснуться, сказать «хм-м», снова уснуть длится чуть ли не до утра.
— Ладно, ладно, — наконец, — кончай.
— Ты дышишь ртом! — вопит она. Он хватает свою подушку и замахивается. Катье увертывается, перекатывается, падает на пол, парируя подушкой, отступает к серванту с киром. Ленитроп не понимает, что Катье задумала, пока та не отшвыривает подушку и не берет бутылку сельтерской.
Что-что, Бутылка Сельтерской?А это что за срань? Какой еще интересненький реквизит Они сюда внедрили, за какими еще американскими рефлексами охотятся? Ну а где банановые заварные пирожные, а?
Он болтает двумя подушками и наблюдает за ней.
— Еще один шаг, — хихикает она. Ленитроп подныривает лупит ее по заднице после чего она, ессессно, отоваривает его из бутылки. Подушка лопается на мраморном бедре, лунный свет в комнате задыхается от пуха и перьев, а вскоре и орошается моросью от фонтанов сельтерской. Ленитроп пытается перехватить бутылку. Скользкая девушка выворачивается, прячется за креслом. Ленитроп берет с серванта графин бренди, откупоривает и мечет прозрачную янтарную бульку с псевдоподиями через всю комнату — дважды на лунный свет и прочь из него, чтобы расплескалась по ее шее, меж грудями с черными кончиками, стекла ей по ляжкам. — Сволочь, — опять окатывает его сельтерской. Опадающие перья липнут к их коже, оба носятся по всей спальне, ее крапчатое тело вечно отступает, в этом свете ее даже в упор не всегда разглядишь. Ленитроп то и дело натыкается на мебель.
— Ух доберусья до тебя! — В каковой момент она распахивает дверь в гостиную, заскакивает туда, снова захлопывает так, что Ленитроп в эту дверь втыкается на бегу, пружинит от нее, грит «блядь», открывает дверь и видит, как Катье машет перед ним красной дамастовой скатертью.
— Что это? — интересуется Ленитроп.
— Магия! — кричит она и набрасывает на него скатерть, четко морщащие складки разлетаются в воздухе споро, как кристаллические разломы, и красно. — Смотри не пропусти, как у меня исчезнет один американский лейтенант.
— Хватит дурака валять, — Ленитроп бьется, стараясь выбраться наружу. — Как я могу смотреть, если я внутри. — Он нигде не находит края, и его слегка охватывает паника.
— В этом и суть, — вдруг внутри, с ним рядом, губы у него на сосках, руки трепещут в волосах у него на затылке, медленно тянет его за собой к глубокому ковру. — Моя синичка.
— А ты где это видела, эй? Помнишь, как он ложится в п-постель с этим козлом?
— О, не спрашивай… — На сей раз это добродушный скоординированный перепихон, оба как бы сонные, все в липких перьях… кончив, лежат близко друг к другу, такие разжиженные, что не шевельнуться, м-м, дамаст и ворс, тут внутри уютно и красно, как в утробе… Свернулся, захватив ее ступни своими, хуй угнездился в теплой луке между ее ягодиц — Ленитроп честно пытается дышать носом, и они задремывают.
Ленитропа будит утренний свет, что отражается от этого Средиземноморья, фильтруется сквозь пальму за окном, затем красным проходит сквозь скатерть, птицы, наверху бежит вода. С минуту он лежит, пробуждаясь, никакого бодуна, все еще безленитропово принадлежа некоему плодородному циклу отбытия и возвращенья. Катье лежит текучая и теплая, ее S против его S, начинает шевелиться.
Из соседней комнаты доносится безошибочный звяк пряжки его армейского ремня.
— Кто-то, — замечает Ленитроп, быстро сообразив, — должно быть, грабит мои штаны. — Нош топочут мимо по ковру, рядом с его головой. Лентроп слышит, как в карманах звякает его собственная мелочь. — Вор! — орет он, отчего просыпаегся Катье, поворачивается и обвивает его рукой. Удается обнаружить подрубленный край, который не находился ночью, Ленитроп шмыгает прочь из-под скатерти как раз вовремя — успевает заметить, как в дверях исчезает крупная нога в двуцветном ботинке, индиго и кофейный. Он забегает в спальню, видит, что всего остального, что на нем было, тоже больше нет, вплоть до ботинок и трусов. — Моя одежда! — пробегает обратно мимо Катъе, которая уже возникает из-под дамаста и пытается ухватить его за ноги.
Ленитроп распахивает дверь, выбегает в коридор, припоминает, что он тут голый,засекает тележку с бельем и хватает с нее пурпурную простыню, обматывается ею на манер тоги. С лестницы доносится фырчок и топ-топ резиновых подошв.
— Ага! — кричит Ленитроп, бросаясь вдоль по коридору. Скользкая простыня держаться не хочет. Она хлопает, съезжает, путается под ногами. Вверх по лестнице через две ступеньки — а наверху другой коридор, такой же пустой. Куда все подевались?
Вдали из-за угла показывается крохотная голова, высовывается крохотная ручка и показывает Ленитропу крохотный средний пальчик. Долю секунды спустя долетает неприятный смех, но Ленитроп уже рвет в ту сторону. На лестнице слышит шаги вниз. Огромный Пурпурный Воздушный Змей несется, матерясь, три пролета вниз, в двери на небольшую терраску — и успевает лишь заметить, как кто-то сигает через каменную балюстраду и пропадает в верхней половине толстого дерева, что растет откуда-то снизу.
— Ага, загнали! — кричит Ленитроп.
Сначала нужно попасть на дерево, а там уже карабкаться легко, будто по стремянке. Оказавшись в кроне, в окружении едкого листосвета, Ленитроп видит не дальше пары веток. Но дерево качается, и он прикидывает, что вор где-то там. Упорно лезет дальше, простыня цепляется и рвется, кожу колет иголками, царапает корой. Ногам больно. Скоро ему уже не хватает дыхалки. Постепенно конус зеленого света сужается, становится ярче. Поблизости от вершины Ленитроп замечает на стволе пропил или вроде того, но не останавливается поразмыслить, что бы это значило, пока не долезает до самой вершины и не принимается там, цепляясь за ствол, покачиваться, наслаждаясь прекрасным видом на гавань и мыс, нарисованно-синее море, белые барашки волн, у горизонта собирается шторм, далеко внизу движутся людские макушки. Ух. Ниже по стволу слышится прелюдия древесного треска, на своем тонком насесте Ленитроп чует дрожь.
