Как я охранял Третьяковку - Кулаков Феликс (книги хорошего качества TXT) 📗
Галерею закрывал футбольно нейтральный, но от души сочувствующий нам Гарик Романов. Вообще-то была моя очередь идти с комиссией на закрытие, но я не пошел. У меня такое было ужасное настроение, что я вполне там мог кого-нибудь убить. Очень даже запросто. Вякнул бы, к примеру, какой-нибудь правдолюб-правозащитник про якобы неправильное, не по графику закрытие Третьяковки – и тут же получил бы отверткой в череп. Без разговоров.
Мне еще, помню, позвонила по какому-то делу моя жена Катя, а я, совершенно убитый горем, ей сказал: «У нас несчастье…». Перепуганная до смерти, она принялась расспрашивать что, да почему… Узнав же, в чем именно заключается несчастье, в сердцах обозвала меня мудаком.
А Рашин не поленился приехать в Галерею и с победными песнями маршировал по коридору два часа кряду. «… И до британских морей Красная Армия всех сильней!» – орал он в счастливом исступлении.
Кофеварка поначалу казалась и вовсе бесполезным приобретением. Варить-то было нечего. Понятно, что теоретически в кофеварке можно сварить кофе, но осуществить это на практике не представлялось возможным. Ввиду всеобщей последефолтной дороговизны кофе мы себе не могли позволить. Неунывающий выдумщик Горобец предложил было заваривать в хитрой машинке китайскую лапшу – простаивает, мол, аппаратура. Но Е.Е. прозорливо запретил подобное варварство. Кофеварка бездействовала.
И вдруг Коля Гвоздев с «восьмерки» заявляет, что, оказывается, у него в Лыткарино есть друг детства босоногого, который работает на недавно открытом французском заводике по расфасовке кофе! Босоногий друг напрочь лишен нравственных предрассудков и пиздит продукт с родного предприятия без передышки, причем в последнее время особенно яростно. Будучи немного пьющим человеком, постоянно нуждающимся в карманных деньгах, он готов продавать двухсотграммовые пакеты прекрасной арабики всего по десять рублей за штуку. Вдумайся, любезный мой читатель: двести грамм молотого кофе за пятьдесят центов! Даже в ноябре 98-го это было не слишком дорого.
Мы стали жить как в Бразилии – кофе с утра до вечера. Головка смены только и занималась изготовлением и употреблением бодрящего напитка. Никакой особенной нужды бодриться не было, но все равно, кофе варили и пили постоянно. И так и этак, и с корицей, и с лимоном, и с ванилью, и с солью, и вообще по-всякому – чуть ли не с сушенной петрушкой. Смекалистый Валерьян Кротов приспособил вместо фирменных одноразовых фильтров кульки, скрученные из бумажных салфеток, и дело пошло на лад! Накачивались буквально до пузырей, до бульканья в носу. Выпьешь, бывало, за день кружек семь без сахара, и к вечеру замечаешь, что не разговариваешь, а орешь, как павиан на сучку.
Довольно скоро я напился кофе до отвращения. Но не пить его вовсе как-то не получалось – кофе оставался единственным продуктом, которого было вдоволь. Кроме того, кружка душистого благородного напитка на столе и сверкающая никелем, мигающая разноцветными лампочками кофеварка в углу порождали хрупкую иллюзию некоего благополучия, и даже респектабельности что ли… Дежурка приобретала статус «как бы офиса», а служба в Третьяковке вид вполне нормальной, достойной человека работы.
Удивительно, но развалясь в крутящемся кресле, попивая кофе и отдавая повелительные распоряжения по SLO я нет-нет да ощущал себя почти что натуральным руководителем серьезной, боеспособной структуры. Как-то забывалось, что денег не платили уже три месяца, что в подчинении у тебя зоопарк юрского периода, да и сам ты морковка, отставной козы барабанщик. Так ведь нет же, запузыришь очередные полпинты эспрессо и прямо сам на себя не налюбуешься – топменеджера Бритиш Петролиума!
В качестве элемента сладкой жизни я также завел привычку ходить в подвальное кафе к прекрасной буфетчице Олесе и утомленно-развязанным тоном заказывать фирменное третьяковское пирожное.
Пирожное имело исключительно примечательный внешний вид. Собственно, с кондитерской точки зрения это было очередное упражнение на тему «Картошки». Такой ничем не примечательный шоколадно-коричневый кирпичик. Щемящей пронзительности композиции добавляла кокосовая стружка, которой было слегка присыпано пирожное и искусно слепленный кремовый цветочек, положенный на все это дело сверху. В общем, первая же ассоциация, которая приходила в голову при взгляде на него – свежее, слегка припорошенное снежком захоронение в миниатюре.
У пирожного, разумеется, существовало тоскливое фирменное название: то ли «Адажио», то ли «Рапсодия»… Но я его иначе как «детская могилка в ноябре» не называл, чем отчаянно эпатировал прекрасную буфетчицу Олесю. Всякий раз Олеся возмущенно округляла глаза, прерывистым дыханием вздымала свою и без того не низкую грудь и говорила мне с укоризною:
– Фу! Как тебе не стыдно!
С укоризною-то оно с укоризной, но одновременно вроде как и с восхищением. Во всяком случае, знаете, с отчетливо поощрительными нотками! Определенно, принцессе общепита импонировал мой свободный, неоднозначный стиль. Недаром же подмечено, что женщин отчего-то так и тянет к роковым подонкам и аморальным типам.
Только вот очаровать до логического конца прекрасную буфетчицу Олесю, мне было не суждено, ввиду окончательно иссякнувших денежных средств. Посещение буфета сделалось делом бессмысленным и даже неприличным. Девушки, как всякому известно, предпочитают джентльменов состоятельных и состоявшихся. А неудачники пьют кофе без пирожных.
Тогда я от безысходности стал добавлять в кофе молоко, чего раньше за мной не водилось никогда. Один мой несовершеннолетний родственник во младенчестве наотрез отказывался пить специальное детское молоко. Творожок с бессмысленным названием «Агуша» и напиток с бифидокультурами он еще как-то употреблял, а вот молоко – ни в какую, хоть тресни!
Это оказалось очень кстати, и все оно (в качестве компенсации за труды сопряженные с его добыванием) доставалось мне. Знаете, такие маленькие желтые пакетики. Три раза в неделю по два пакетика. Молоко, между прочим, витаминизированное. Тучные стада витаминов и микроэлементов бродили в том молоке. Хочется верить, что они благотворно повлияли на цвет моего лица и пищеварительные процессы.
Вот почему в описываемое зимнее утро я сидел в дежурке хмурый и пил кофе с молоком.
Как почти все события, случавшиеся в Третьяковке, курьез, про который я уже давно пытаюсь рассказать не обошелся без Олега Алексеевича Баранкина.
Возвращается Олег в дежурку с регулярного облета территории и, сложив кожистые крылья, объявляет мне с нарочито индифферентным видом, глядя как бы даже в другую сторону:
– Фил, это… А, по-моему, Павел Макарович у тебя спит на «первой» зоне!
И щщи у него при этом такие загадочные, будто он один знает где искать Янтарную комнату, и кто на самом деле убил Курта Кобейна.
Конечно, я подумал, что это шутка. И отнесся к словам Баранкина соответственно:
– Олег Алексеевич, а, по-моему, у тебя Гена на «ноль-шестом» опять поигрывает с морковкой.
Олег посмеялся, а потом и говорит:
– Да нет, я серьезно. Развалился на банкетке и дрыхнет.
Ёпт, думаю, вот только этого мне сейчас и не хватало. Спящий сотрудник на моем втором этаже – это в некотором роде упущение. Это недосмотр и недогляд. Это пиздец просто какой-то! Я вдруг отчетливо представил себе, как Е.Е. говорит мне с сожалением в голосе: «Фил, ну ёб твою мать…», и подписывает указ о разжаловании. Опять в окопы? Опять дизентерия и насекомые? Тридцать три тысячи чертей…
«Отжеж сука! Убить его, что ли, Павла Макаровича этого?» – думал я со злостью, поднимаясь на второй этаж.
Обхожу кругом «первую» зону, и наблюдаю трогательную картину. На мостике над лестницей стоит банкетка, на ней сидит Павел Макарович Тюрбанов и, запрокинув голову, смотрит какой-то приятный сон. Даже рот открыл милейший Павел Макарович. Дыхание его ровное и размеренное.
Смотрительница Амалия Карловна… (Тут надобно заметить, что встретить в Галерее среди смотрителей какую-нибудь обыденную Марью Ивановну было практически невозможно. Третьяковские бабушки в большинстве своем именовались богато, со вкусом, и даже загранично: Милиция Львовна, Олимпиада Маркусовна, Эсфирь Исааковна Шокалис, Фируза Табжахуновна, Амалия Карловна вот опять же… Где скрываются люди с такими именами в повседневной жизни – это для меня загадка, но концентрация их в Третьяковке просто удивляла.) …смотрительница Амалия Карловна завидев меня, приложила палец к губам и умоляюще прошептала:
