Чужое сердце - Свинаренко Антон (чтение книг TXT) 📗

– Подождите, – прервала его я. – После смерти Иисуса возникли разные христиане?

– О, десятки разных групп.

– И у каждой была своя Библия?

– У каждой были свои Евангелия, – поправил меня Флетчер. – Новый Завет – а именно, Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна – достался ортодоксам. Гностики же предпочитали Евангелие от Фомы, «Премудрость Иисуса Христа» или Евангелие от Марии Магдалины.

– В них ведь тоже речь идет об Иисусе?

– Да, но в том Иисусе, которого описывают они, очень трудно узнать библейского Иисуса. Тот Иисус сильно отличается от смертных, которых он пришел спасти. Евангелие от Фомы, моя любимая рукопись Наг-Хаммади, утверждает, что Иисус – это проводник, который поможет вам понять, сколько у вас общего с Богом. Следовательно, если вы были гностиком, вы понимали, что дорога к спасению у каждого своя.

– К примеру, донорство сердца?…

– Именно.

– Ого! – с наигранным удивлением воскликнула я. – И почему этому не учат в воскресных школах?

– Потому что официальная церковь ощущала угрозу со стороны гностиков. Она провозгласила их Евангелия ересью, и тексты Наг-Хаммади были похоронены на две тысячи лет.

– Отец Райт сообщил нам, что Шэй Борн цитировал Евангелие от Фомы. По-вашему, где он мог найти этот тест?

– Может, прочел мою книгу, – с широкой улыбкой ответил Флетчер, и зал взорвался смехом.

– Как вы считаете, доктор, можно ли считать действительной религию, которую исповедует всего один человек?

– У индивида может быть религия, – ответил он. – У него не может быть религиозного института. Но мне кажется, что Шэй Борн очень близок к той традиции, которой придерживались христиане-гностики около двух тысяч лет назад. Не он первый отказывается цеплять на свою веру ярлык. Не он первый обнаружил путь к спасению, отличный от общепринятого. И уж совершенно точно не он первый желает пренебречь телом и в буквальном смысле использовать его как инструмент для поиска божественного в самом себе. И если у него нет церкви с белым шпилем или храма с шестиконечной звездой, это еще не означает, что его верования не имеют ценности.

Я сияла от радости. Флетчер говорил интересно и понятно и не создавал впечатления безумного левака. По крайней мере, мне так казалось, пока судья Хейг не вздохнул и не объявил перерыв до завтрашнего дня.

Люсиус

Когда Шэя привели с первого заседания, я рисовал у себя в камере. Выглядел он подавленным и отрешенным, как и все мы после судов. Я целый день писал портрет и в целом остался доволен результатом. Когда Шэя вели мимо, я оторвал взгляд от холста, но заговорить не решился. Пускай возвращается к нам, когда сам того захочет.

Не прошло и двадцати минут, как по ярусу разнесся долгий, протяжный вопль. Поначалу я решил, что Шэй плачет, давая выход накопившемуся стрессу, но вскоре понял, что звук доносится из камеры Кэллоуэя Риса.

– Ну же! – причитал он, колотя кулаками в дверь камеры. – Борн! – взывал он. – Борн, помоги мне.

– Оставь меня в покое, – ответил Шэй.

– С птицей что-то случилось, приятель. Не просыпается.

То, что Бэтману-малиновке вообще удалось прожить несколько недель на хлебных корочках и крупицах овсянки, само по себе было чудом. Не говоря о том, что он уже однажды перехитрил смерть.

– Сделай ему искусственное дыхание, – посоветовал Джоуи Кунц.

– Птице нельзя сделать искусственное дыхание, идиот! – рявкнул Кэллоуэй. – У нее же клюв.

Я отложил самодельную кисточку (комок туалетной бумаги) и направил отполированный до зеркального блеска черенок так, чтобы видеть происходящее в камере. Птичка лежала без движения на гигантской ладони Кэллоуэя.

– Шэй, – взмолился он, – пожалуйста!

Ответа не последовало.

– Передай его мне, – сказал я, опускаясь на корточки с леской в руке.

Я переживал, как бы птица не оказалась слишком крупной, чтобы протиснуться в щель, но Кэллоуэй обернул ее в платок, завязал узелок и передал хрупкий груз по широкой арке над помостом. Я связал свою леску с его и осторожно подтащил тельце.

Не сдержавшись, я все же отвернул край платка. Веко Бэтмана стало фиолетовым и покрылось сеткой морщинок, перья на хвосте растопырились веером. Крохотные крючочки на кончиках лапок были острыми, как иголки. Когда я их коснулся, птица не пошевелилась. Я положил указательный палец под крылышко (у птиц ведь сердце там же, где у нас?), но ничего не почувствовал.

– Шэй, – тихо сказал я. – Я понимаю, что ты устал. И что у тебя своих проблем по горло. Но я прошу тебя, хотя бы взгляни.

Прошло целых пять минут – достаточно, чтобы потерять надежду. Я снова завернул птицу в тряпочку и, привязав к кончику лески, забросил на помост, откуда ее мог забрать Кэллоуэй. Но прежде чем наши лески сплелись, откуда-то сбоку выскочила еще одна – и Шэй перехватил птицу.

В зеркале я видел, как Шэй выпростал Бэтмана из платка и зажал в руке. Как он поглаживает малиновку пальцем, как бережно прикрывает ладонью, словно поймал упавшую звезду. Я затаил дыхание, ожидая, пока птичка дернет крылышком или тихонько запищит, но через несколько минут Шэй снова спеленал ее.

– Эй! – крикнул Кэллоуэй, который тоже следил за всем происходящим. – Ты же ничего не сделал!

– Оставь меня в покое, – повторил Шэй.

Воздух стал горьким, как миндаль; я вдыхал его с омерзением. Глядя, как он возвращает мертвую птицу, я на самом деле видел, как уходят наши последние надежды.

Мэгги

Когда Гордон Гринлиф встал, колени его отчетливо хрустнули.

– Вы изучали сопоставительные мировые религии в ходе своих исследований? – спросил он у Флетчера.

– Да.

– И разные религии относятся к донорству органов по-разному, не так ли?

– Верно, – сказал Флетчер. – Католики верят лишь в пересадку, осуществленную после смерти, и не позволяют рисковать жизнью, к примеру, в процессе сдачи тканей. Донорство органов' они всесторонне поддерживают, равно как и иудеи и мусульмане. Буддисты и индуисты считают, что донорство – вопрос совести, и очень высоко ценят акты милосердия.

– Но требуют ли какие-либо из этих религий жертвовать органы ради спасения души?

– Нет.

– Существуют ли сейчас практикующие гностики?

– Нет, – сказал Флетчер. – Эта секта отмерла.

– Почему же?

– Когда твоя система верований гласит, что слушать представителей клира не нужно, а нужно постоянно отвергать доктрины и задаваться вопросами, очень трудно сформировать круг единомышленников. С другой стороны, православные предоставляли исчерпывающие пособия, как примкнуть к ним: надо принять Символ веры, покреститься, почитать Бога, слушаться священников. К тому же их Иисус близок любому простому человеку: он тоже родился, его воспитала чрезмерно заботливая мать, он страдал и умер. Таким Иисусом заманить последователей куда легче, чем гностическим, который даже человеком никогда не был. Остальные причины упадка гностицизма, – продолжал Флетчер, – носили политический характер. В триста двенадцатом году нашей эры римский император Константин увидел в небе распятие и обратился в христианскую веру. Католическая церковь стала неотъемлемой частью священной Римской империи… И всех, у кого обнаруживали гностические тексты или убеждения, карали смертью.

– Значит, можно сказать, что гностическое христианство никто не практиковал в течение пятнадцати веков? – уточнил Гринлиф.

– Формально – да. Но элементы гностицизма присутствуют в других религиях, доживших до наших времен. К примеру, гностики различали реальность Бога, не описуемую словами, и образ Бога, доступный нам. Это во многом напоминает иудейский мистицизм, где Бог описывается как поток энергии, как мужской, так и женской, которая собирается в общий неземной источник. Или же Бог как источник всех звуков сразу. Буддистское же просветление перекликается с гностическим представлением о том, что мы живем в заблуждении, но способны пробудиться духом, оставаясь частью этого мира.