Чужое сердце - Свинаренко Антон (чтение книг TXT) 📗
Но, как оказалось, незачем было лезть из шкуры вон. Рената пригласила меня на чашечку чаю, а когда я сказал, что один из моих прихожан передает весточку Грейс, без лишних расспросов записала ее адрес.
– Мы поддерживаем отношения, – не мудрствуя лукаво, пояснила она. – Грейси была очень хорошей девочкой.
Мне не терпелось узнать, что же она думает о Шэе.
– У нее, кажется, еще был брат, верно?
– А этот мальчик, – сказала Рената, – пускай горит в аду.
Нелепо было предположить, будто Рената не слышала о смертном приговоре, вынесенном Шэю: новости должны были проникнуть даже в захолустный Вифлеем. Я надеялся, что она как его временная приемная мать сохранила хоть каплю сочувствия. С другой стороны, воспитанник покинул ее дом и прямиком направился в колонию для несовершеннолетних, а вырос убийцей.
– Ну что ж… Понятно, – пробормотал я.
И вот двадцать минут спустя я приближался к дому Грейс в надежде на более теплый прием. Дом ее – розовый, с серыми ставнями – ютился в самом конце дороги; номер 131 был выгравирован на булыжнике. Но шторы были опущены, а дверь гаража закрыта. На крыльце я не увидел никаких растений; дверь не приоткрыли, чтобы впустить сквозняк; почтовый ящик был пуст, – ничто не указывало на то, что в доме кто-то живет.
Я вышел из машины и дважды нажал на кнопку звонка.
В общем-то, я мог бы оставить записку с просьбой перезвонить мне. На это уйдет больше времени, а времени у Шэя было в обрез, но ничего другого не оставалось. Что ж, так тому и быть…
И в этот момент дверь приотворилась.
– Да? – робко сказал чей-то голос.
Я попытался разглядеть силуэт в коридоре, но тьма была непроглядная.
– Здесь проживает Грейс Борн?
Пауза.
– Это я.
– Меня зовут отец Майкл Райт. У меня для вас весточка от одного моего прихожанина.
В щель просунулась худая рука.
– Давайте, – сказала Грейс.
– А можно мне войти?… Всего на пару минут… Воспользоваться вашим туалетом. Из Конкорда путь не близок…
Она сомневалась, и я мог ее понять. Если бы я был одинокой женщиной и ко мне явился незнакомый мужчина, пусть даже в священническом воротничке, я бы сомневался тоже. Но дверь все же отворилась, и Грейс, отступив в сторону, пустила меня внутрь. Длинная завеса черных волос закрывала ее лицо почти целиком; мне удалось лишь краем глаза увидеть густые ресницы и карминно-красные губы. Но даже этого было достаточно, чтобы понять, какая она красавица. Интересно, в чем беда: может, она боится открытых пространств? Или просто болезненно стеснительна? И кто причинил ей такую чудовищную боль, что она страшилась окружающего мира?
Возможно, этим человеком был Шэй.
– Грейс, – сказал я, протягивая руку, – очень приятно с вами познакомиться.
Тут она подняла голову, и завеса волос спала. Всю левую половину ее лица покрывали рубцы и кратеры, сливаясь в поток вулканической лавы. Это была кожа, многократно зашитая и растянутая, дабы скрыть огромный ожог.
– Бу!
– Я… Простите… Я не хотел…
– Все на меня таращатся, – тихо сказала Грейс. – Даже те, которые не хотят.
«Был пожар, – говорил мне Шэй. – Но я не хочу об этом рассказывать».
– Простите…
– Да-да, вы уже извинились. Туалет в конце коридора.
Я ласково взял ее за руку, тоже местами покрытую шрамами.
– Грейс, эту весть… ее передал ваш брат.
Потрясенная услышанным, она попятилась назад.
– Вы знакомы с Шэем?
– Он должен увидеться с вами, Грейс. Он скоро умрет.
– Что он вам обо мне рассказывал?
– Совсем немного, – признался я. – Но у него нет других родственников, кроме вас.
– А о пожаре вам известно?
– Да. Его отправили в колонию за поджог.
– А что наш приемный отец погиб в этом пожаре, он вам говорил?
Настал мой черед удивляться. Архивы колонии для несовершеннолетних были закрыты, поэтому на суде я ничего не знал о криминальном прошлом Шэя. Когда всплыл пожар, я предположил, что его обвиняли в поджоге. Я и не подозревал, что приговор мог быть вынесен за непредумышленное – или даже умышленное – убийство. И уж теперь-то я понимал, почему Рената Леду может так люто ненавидеть Шэя.
Грейс не сводила с меня глаз.
– Он хочет увидеться со мной?
– Он, если честно, даже не знает, что я здесь.
Она отвернулась, но слишком поздно: я успел заметить, что она плачет.
– Он не хотел, чтобы я пришла на суд.
– Наверное, не хотел, чтобы вы это все видели…
– Вы ничего не знаете! – Она спрятала лицо в ладонях.
– Грейс, давайте поедем к нему вместе.
– Я не могу, – сквозь слезы сказала она. – Не могу. Вы не понимаете…
Но я, кажется, начинал понимать: Шэй устроил пожар, обезобразивший ее.
– Тем более вам следует встретиться с ним. Чтобы простить его, пока еще есть время.
– Простить?! Простить его?! – хрипло выкрикнула Грейс. – Что бы я ни говорила, сделанного не воротишь. Нельзя прожить жизнь заново. – Она отвела взгляд. – Думаю… Я думаю… Вам лучше уйти.
Все. Отставка. Я смиренно кивнул.
– Вторая дверь справа.
Ах да, мой предлог, чтобы проникнуть в дом, а я и забыл. Я удалился в уборную, переполненную цветочными ароматами; каждый предмет там – сливной бачок, крепление для туалетной бумаги, коробка для салфеток – был покрыт вязаным кружевом. На занавеске алели розы, на стенах висели обрамленные картины – все с цветами, кроме одной, на которой ребенок изобразил не то дракона, не то ящерицу. Помещение было похоже на жилище старушки, давно уж потерявшей счет котам. В нем не хватало воздуха – Грейс Борн собственными руками душила себя.
Если Шэй узнает, что сестра простила его, этого, возможно, окажется достаточно, чтобы умереть спокойно, – даже если авантюра с сердцем потерпит крах. Сейчас, конечно, ее не убедишь, но я могу заняться этим позже. Могу раздобыть ее телефон и звонить, пока она не устанет сопротивляться.
Я отворил зеркальные дверцы аптечки в поисках рецептов с телефонным номером. Среди лосьонов, кремов, скрабов, зубных паст, ниток и дезодорантов я наконец нашел флакон успокоительного с заветными цифрами на этикетке. Цифры я переписал на ладонь и поставил таблетки на место, возле миниатюрной оловянной рамки. На фотографии за столом сидели двое малышей: Грейс со стаканом молока и Шэй, склонившийся над рисунком. Он рисовал не то дракона, не то ящерицу.
Он так широко улыбался, что казалось, будто ему больно.
Каждый арестант – чей-то ребенок. И каждая жертва – тоже. Выйдя из туалета, я дал Грейс свою визитку и поблагодарил за внимание.
– На случай, если вы передумаете, на карточке есть мой телефон.
– Передумывать надо не мне, – отрезала Грейс и закрыла за мною дверь. Следом раздался щелчок дверного замка и шелест опускающихся жалюзи. А я все думал о той картинке, аккуратно вставленной в рамку и повешенной на стену. В верхнем левом углу была приписка: «Для Грейси».
И лишь у Крофорд Нотч я осознал, что не давало мне покоя. На детской фотографии Шэй держал фломастер в правой руке. Но в тюрьме – я замечал это, когда он ел или писал, – он был левшой.
Неужели можно так радикально измениться за несколько лет? Или во всех этих преобразованиях, начиная от смены руки и заканчивая тюремными чудесами и цитатами из Евангелия от Фомы, была виновата некая… одержимость? Звучало это, конечно, как сюжет из дешевой фантастики, но это еще не значит, что такие сюжеты невозможны в жизни. Если в пророков вселялся Святой Дух, почему он не мог завладеть телом убийцы?
А может, все гораздо проще. Может, те люди, которыми мы были в прошлом, подсказывали нам, кем стать в будущем. Может, Шэй нарочно сменил руку. Возможно, он совершал чудеса лишь затем, чтобы искупить свою вину за пожар, отнявший две жизни, – одну буквально, другую в переносном смысле. Я с изумлением вспомнил, что даже в Библии нет ни слова о том, как жил Иисус с восьми до тридцати трех лет. А если он совершал нечто ужасное? Что, если последние годы стали лишь воздаянием за былое?
